Вторая мировая война принесла с собой разрушения и страдания в беспрецедентных масштабах, но именно между немцами и русскими жестокость достигла своего зенита, рассказывает в книге «Тотальная война» Майкл Джонс (Michael Jones).
К тому дню — 15 апреля 1944 года — капеллан Йозеф Перау (Josef Perau) 129-ой дивизии вермахта провел достаточно времени на передовой Восточного фронта, чтобы полагать, что ему довелось «увидеть все ужасы войны». Тем не менее то, что открылось его взору на окраине небольшого села Рудобелка (недалеко от Бобруйска, Белоруссия), «не решился бы описать даже Достоевский». Немецкие войска, отступавшие под непрестанным натиском Красной армии, собирали местных жителей в стадо и оставляли в импровизированных лагерях, представлявших собой не более чем открытое поле, обнесенное колючей проволокой.
В непосредственной близости от лагеря, на обочинах дорог падре Перау видел тела с пулевыми ранениями, наблюдал, как «солдат тащил старого человека, как будто это было животное», за «веревку, обвязанную вокруг ног». Он также обратил внимание на то, что ему показалось забытыми кем-то тюками, лежавшими на грязи — потом ему объяснили, что это были дети, которых матери, не в силах больше нести, оставляли на обочине и которых немецкие солдаты уничтожали, «равно как и всех остальных, кто не мог идти дальше». Когда Перау начал расспрашивать полевого врача об этой процедуре, то получил следующий ответ: «Отец, оставьте это нам. Я сам убил нескольких беспомощных детей, из жалости. Германия вернется к своему статусу цивилизованной нации, когда эта война будет выиграна».
О чем падре Перау не знал — но что, возможно, было известно врачу — это то, что за этим бесчеловечным обращением с гражданским населением скрывалась макиавеллистская операция, «спланированная и координируемая сотрудниками Генерального штаба Девятой немецкой армии и приводимая в исполнение генералом Фридрихом Хоссбахом (Friedrich Hossbach) 56-го танкового корпуса»: войска на рассвете врывались в белорусские деревни, регистрировали жителей, отбирали наиболее годных для отправки в Германию на каторжные работы и насильно отводили женщин, детей, стариков, больных и ослабленных голодом в импровизированные лагеря — с дикими проявлениями этой процедуры и столкнулся падре Перау.
Когда закончилась суматоха с переброской людей, в лагерях оказалось 47 тысяч гражданских лиц, обреченных жить под открытым небом, без какой-либо возможности найти кров, пищу или воду, которым запрещалось под страхом немедленного расстрела даже собирать дрова или хворост для костров. Чтобы довести это бедственное положение до крайности, у входа в лагерь немцы конфисковали все продукты питания, обувь, одеяла и теплую одежду, которые люди могли с собой принести. Затем, когда подступали советские войска, немцы минировали территорию вокруг лагеря и отступали на запад.
В стратегическом отношении это может показаться абсурдным: в критический момент боев отрывать тысячи немецких солдат от своей основной миссий для проведения столь необязательной и бесполезной операции — но немцы в итоге рассчитывали получить свои ужасающие дивиденды. Среди загнанных в лагеря несчастных были и больные тифом, некоторых из них немцы специально привозили из больниц, и в результате страшного столпотворения и полного отсутствия гигиены, болезнь неминуемо распространялась. Таким образом немцы намеревались, раз уж они оказались бессильны перед Красной армией в плане традиционных вооружений, развязать биологическую войну: солдаты, которые будут освобождать лагеря, также заразятся тифом, и в случае эпидемии советское наступление будет задержано на некоторое время — достаточное, возможно, для того, чтобы успеть в соответствующих масштабах произвести обещанное фюрером чудодейственное секретное оружие и переломить ход войны.
Среди советских солдат были те, кто заразился тифом, но медицинские власти действовали оперативно, болезнь смогли удержать под контролем, и немецкий план не дал ожидаемых результатов — равно как и многие другие бредовые планы, рожденные от отчаяния и фанатизма, с которыми Германия пыталась изменить исход войны. Единственным видимым балансом этой безумной операции стало то, что за те несколько дней, что прошли между созданием концентрационных лагерей и их освобождением, 40 тысяч гражданских лиц сократились до 32 — без учета тех, кто погиб в ходе дислокации между деревнями и лагерем.
Таков лишь один из многих шокирующих эпизодов, рассказанных Майклом Джонсом в его книге «Тотальная война: от Сталинграда до Берлина» (2001, Total war: From Stalingrad to Berlin), опубликованной в Португалии издательством Bizâncio, в которой описываются события, имевшие место на Восточном фронте с лета 1942 года и до весны 1945 и уделяется особое внимание российской точке зрения, которая, как правило, упускается из виду в западной историографии. Джонс сопровождает наступление советских войск на запад с момента Сталинградской битвы, отметившей границу немецкой экспансии и ставшей поворотным моментом войны, вплоть до битвы за Берлин и окончательного разгрома Германии.
Джонс является специалистом по Восточному фронту, уже опубликовавшим такие работы, как «Ленинград: блокада» (Leningrad: State of Siege), «Отступление: первое поражение Гитлера» (The Retreat: Hitler’s First Defeat, о битве под Москвой), в также вышедшую в январе этого года книгу «После Гитлера: последние дни Второй мировой войны в Европе» (After Hitler: The last days of the Second World War in Europe), он обладает обширными сведениями о литературе по этому вопросу, но также дополняет свои исследования письмами, дневниками и интервью, взятыми у переживших эти трагические события.
Разумеется, временное забвение практик цивилизованного народа, упомянутое выше немецким врачом, началось отнюдь не в 1944 году: жестокое обращение немцев с российскими солдатами и гражданскими лицами наблюдается с самого начала операции Барбаросса, с 22 июня 1941 года.
Война с СССР была, с германской точки зрения, «войной на уничтожение», и гитлеровские войска, на которых обрушился шквал жесткой пропаганды, убеждавшей, что славяне — и народы СССР в частности — это низшие существа, вели себя, как варвары — и варварство было официально узаконено, ведь еще до вторжения Гитлер издал приказ, предусматривающий расстрел всех советских военнопленных «политических комиссаров» — под эту широкую и неопределенную категорию подпадали, помимо непосредственно комиссаров, партийные чиновники, «интеллектуалы», «фанатичные коммунисты» и «агитаторы». Та же участь ждала евреев, уничтожение которых являлось обязанностью айнзацгрупп, следовавших за регулярными войсками.
Слепота и гордость немцев заставили их даже отвергнуть возможность найти союзников в борьбе с большевиками среди жителей Украины, Белоруссии и стран Балтии, пострадавших от сталинского ига и в своих чаяниях обретения независимости первоначально принявших немцев как освободителей. Именно украинцы, которые в 1932-1933 годах были мишенью голодомора, безжалостно спланированной и реализованной советским государством кампании, жертвами которой стали миллионы людей, особенно тепло встретили немцев.
Между тем, последние быстро дали понять, что пришли не затем, чтобы кого-то освобождать. Эрих Кох (Erich Koch), рейхскомиссар Украины (то есть, ответственный за режим гражданской оккупации) с 1941 по 1943 год, ясно выразил представления немцев о себе как о высшей расе и о славянах, призванных им служить: «Я буду высасывать эту страну до последней капли — я здесь не за тем, чтобы давать благословения, но чтобы служить Гитлеру».
Даже среди нацистов были те, кто осознавал контрпродуктивность подобного отношения: «Принцип беспощадной жестокости, обращение со страной, руководствуясь воззрениями и методами далекого прошлого, когда порабощались чернокожие; и тот факт, что, вопреки всяческой разумной политике, презрение к этим людям выражается не только действиями, но и на словах […], все это в полной мере демонстрирует совершенное отсутствие интуиции в работе с иностранными народами», — предупреждал Альфред Фрауэнфельд (Alfred Frauenfeld), генеральный комиссар округа Крым (цитируется по книге Марка Мазовера Hitler’s Empire: Nazi rule in occupied countries«), придя к выводу, что такая политика может иметь только катастрофические последствия.
Недовольство большевиками среди украинцев уступило место еще более сильным антигерманским настроениям, и вскоре началась спираль насилия, когда в оккупированных немцами районах стали действовать партизанские отряды, а сами оккупанты подвергали жестоким расправам любого, кто был заподозрен в пособничестве партизанам. По мере того как ситуация складывалась с каждым разом все менее благоприятно для германского оружия, жестокость в обращении с населением только росла.
Директива, полученная 129-ой стрелковой дивизией — в которой состоял капеллан Йозеф Перау — в феврале 1944 года, непосредственно перед операцией против белорусских деревень, предупреждала об опасности партизан следующим образом: «Эти люди часто имеют вид беспомощных и голодных гражданских лиц. На самом деле, это фанатичные партизаны […] В настоящий момент уже невозможно отличить невинных от виноватых».
Не все немцы привели в исполнение этот призыв к беспорядочной резне: одни из подлинных угрызений совести, другие, видя, что война разворачивается уже не в их пользу, опасались советских репрессий.
Эти опасения были оправданы, поскольку советская пропаганда заражала бойцов лозунгами, подобными тем, что принадлежат перу военного журналиста Ильи Эренбурга: «Немцы не люди. Отныне слово “немец” для нас самое страшное проклятье […] Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Убей немца! — это просит старуха-мать. Убей немца! — это молит тебя дитя. Убей немца! — это кричит родная страна. Не промахнись. Не пропусти. Убей!» Генерал Иван Черняховский, командующий войсками 3-го Белорусского фронта, настраивал своих солдат в том же ключе и выражениях: «Не будет пощады! Мы никого не пощадим — как не пощадили они нас. В нас горят ненависть и месть».
И то, что советские солдаты обнаруживали по мере немецкого отступления, только подливало масла в огонь, разжигаемый призывами к ненависти: они находили целиком вымершие деревни, где на деревьях висели трупы крестьян с грубыми табличками, на которых немцы оставляли угрозы или саркастические высказывания, или где все жители были согнаны немцами в амбар или на склад и сожжены заживо. Один лейтенант красноармеец рассказывал о том, как они входили в одну из этих деревень-призраков: «Там не было ни одного человека. Немцы забрали с собой все, включая крупный и мелкий скот. Правда, продемонстрировали своего рода уважение — пощадили собак». Иногда, из близлежащих лесов и полей боязливо выходили некоторые из выживших, и их рассказы, полные кровавых подробностей, только усиливали абсолютный ужас и ненависть к немцам.
У нас нет кинематографических свидетельств этой беспощадной войны партизан и оккупантов, перемалывавшей оказавшееся между ними мирное население, но более 40 лет спустя Элем Климов снял «Иди и смотри» (1985) — фильм, который повествует о белорусском мальчике Флере, попавшем в водоворот антипартизанских операций немецких войск, и чье тревожное сочетание жестокого реализма и сюрреалистического бреда может сравниться разве что с «Апокалипсисом сегодня» Копполы — на протяжении многих лет эти фильмы не перестают шокировать зрителей.
Советские солдаты также обнаружили, что их товарищи, в колоссальных количествах попавшие в плен в начале операции Барбаросса, также подвергались бесчеловечному обращению — еще до советского вторжения Верховное Командование вермахта постановило, что международные правила обращения с военнопленными не будут применяться на Восточном фронте. В результате из в общей сложности шести миллионов заключенных примерно 3,3-3,5 миллионов погибли ввиду лишений и жестокого обращения в лагерях и при транспортировке (а также вследствие уже упомянутой кампании по уничтожению «комиссаров»).
После знакомства с этими реалиями некоторые из советских солдат изменили свое поведение: они перестали брать немцев в плен. С другой стороны, многие из немецких солдат, казалось, и не были заинтересованы в том, чтобы становиться заключенными русских. Как предполагает в своей тяжелой книге «Конец: Германия, 1944-1945» (The end: Germany, 1944-45) Ян Кершоу (Ian Kershaw), одной из причин фанатичного сопротивления Германии, заходящего далеко за пределы разумного, поскольку война неизбежно была проиграна, является полное понимание немцами (пусть позднее многие это и отрицали) тех зверств, что были совершены их войсками на Восточном фронте, и боязнь быть отплаченными той же монетой.
Однако ужасы, виденные советскими солдатами во время их победоносного шествия по советской территории, хотя и закалили их, все же не могли подготовить к тому, что они обнаружили по прибытии в Польшу и Восточную Германию.
Один из свидетелей, на которого ссылается Джонс, сержант Иван Сорокопуд, состоял в тех войсках, что первыми вошли в концентрационный лагерь Освенцим I 27 января 1945 года, и, хотя у бойца за плечами были долгие годы войны, он, как и его товарищи, остолбенел от ужаса: «В это невозможно было поверить. Полчаса спустя, возвращаясь к грузовикам, никто не мог произнести ни одного связного предложения — слышалось только неясное бормотание — оскорбления и проклятия в адрес нацистов. Вновь оказавшись на своей артиллерийской позиции, я старался вернуть себе самообладание. Товарищам я сказал только: “Не щадите этих сукиных детей — сотрите их в порошок!”»
Когда советские войска впервые вступили на территорию Германии в Восточной Пруссии, накопленная ненависть не пощадила мирных жителей: изнасилования, грабежи, вандализм, произвольные убийства. Германская пропаганда пыталась извлечь выгоду из этих зверств, призывая немецких солдат противостоять русским до последней капли крови, ведь то, что ожидало их и их семьи в случае победы СССР, было хуже, чем смерть.
Со своей стороны, Илья Эренбург продолжал воодушевлять советских солдат: «Настала расплата […] Мы полны решимости отомстить немцам за все». И многие солдаты оказались увлечены этой волной ненависти, которая, как свидетельствуют приводимые Джонсом выдержках из писем, была очень сильна: «Я снова поклялся […] отомстить за смерть моего брата. Сотням немцам придется искупить ее своей жизнью. Ни один из них, оказавшись в моих руках, не уйдет живым», «немецкие матери проклянут тот день, когда родили своих детей. Теперь настал черед немецких женщин испытать ужасы войны»," Теперь у нас есть полная свобода делать все, что мы хотим, с этими немецкими негодяями"," Как радуется мое сердце каждый раз, как мы проходим через немецкий город, охваченный огнем!"
Джонс со всей осторожностью объясняет, что так думали не все солдаты и что многие подразделения вели себя корректно. Так, он рассказывает историю о солдате, который, проходя через свою родную деревню на Украине, обнаружил, что его дом был уничтожен, а «родители и бабушка с дедом были повешены в маленьком саду перед домом», и тем не менее он не стал отыгрываться на простых немцах, заслужив от командира такой комментарий: «Тот истинный герой, кто способен сдерживать свой гнев».
Осознав совершаемые злоупотребления, советские власти также пытались смягчить неконтролируемое пламя антинемецкой ненависти. «Если немцы грабили и публично насиловали наших женщин, это не значит, что мы должны делать то же самое […] Наши солдаты не позволят себе ничего подобного — не из жалости к врагу, но ради своего личного достоинства. Наш гнев не является необоснованным, наша месть не слепа», — провозглашала редакционная статья «Красной Звезды», газеты Советской армии, от 9 февраля 1945 года. Сам Илья Эренбург, до той поры наиболее кровожадный из пропагандистов, пытался объяснить, что его призывы к мести не следует понимать буквально.
Между тем, несмотря на отчаянное сопротивление остатков немецко-фашистских войск, а также подростков и стариков, согнанных в ополчение без соответствующей подготовки и оснащения (отряды Фольксштурм), советские войска стремительно приближались к Берлину.
Исход был неизбежен, но немцы продолжали сопротивляться с неправдоподобной яростью, вызывавшей тяжелые потери в советских рядах. Во второй половине дня 30 апреля в ходе начавшихся внутри Рейхстага ожесточеннейших боев — в одном из окон замелькал красный флаг, но немецкая контратака заставила советских воинов отступить — Гитлер покончил жизнь самоубийством в своем бункере. В ту ночь другой группе солдат Красной армии удалось водрузить советский флаг на вершину Рейхстага, а на следующий день сдался военный комендант Берлина — как раз в тот самый день, который был намечен Сталиным в качестве крайнего срока для завоевания немецкой столицы — 1 мая.
Водружение знамени над Рейхстагом было инсценировано 2 мая профессиональным фотографом Евгением Халдеем (1917-1997), который уже снимал боевые действия в Керчи, Севастополе, Ростове, Бухаресте, Белграде, Будапеште и Вене. Это одна из самых известных фотографий в истории, однако многое в ней не соответствует действительности. Начать хотя бы с того, что человек, держащий знамя, это не, как было тогда объявлено, грузин Мелитон Кантария (этим обманом хотели угодить Сталину, тоже грузину), но лейтенант Алексей Ковалев, который входил в группу, впервые водрузившую флаг над Рейхстагом, а затем вынужденную отступить. Узнав о героическом поступке Ковалева, сам маршал Жуков настоял на том, чтобы именно он появился на постановочной фотографии Халдея.
Снимок неоднократно подвергался ретушированию: так, были стерты «лишние» часы на правом запястье поддерживающего Ковалева бойца (что могло свидетельствовать о случаях мародерства среди советских солдат) и нарисованы добавляющие драматизма черные клубы дыма.
Однако это была далеко не единственная фотография Халдея, документально подтверждающая взятие Берлина, являющаяся подделкой: фото на обложке Total War, почти столь же знаменитая, как и снимок со знаменем, представляет собой монтаж из четырех отдельных изображений Рейхстага, солдат, танков и самолетов.
То же касается и другой фотографии Халдея, изображающей разрушение Берлина и помещенной на обложке Dark Continent Марка Мазовера, это коллаж из нескольких фотографий руин (не обязательно берлинских, за исключением церковной башни на заднем плане) и танков, артиллерии, солдат и лошадей из различных фотографических источников.
Халдей не стыдился подделывать снимки, возможно, потому что в то время эта практика была настолько широко распространена в СССР, что стала второй природой этого искусства. Еще одна из его знаменитых фотографий, снятая в районе Мурманска, также является результатом сборки трех разных снимков, из которых были взяты олени, взрывы и самолеты (последние даже не советские, а английские — истребители Hawker Hurricane).
Но стоит вернуться к Алексею Ковалеву, солдату, который на фотографии Халдея водружает флаг над Рейхстагом, ведь именно его рассказом завершается книга Джонса. Когда читатель думает, что тошнотворный список страданий и злодейств наконец закончился, Джонс неожиданно преподносит ему самые мучительные показания, сообщенные ему лично самим Ковалевым. Он был разведчиком, и его миссия заключалась в том, чтобы украдкой собирать информацию у местных жителей о количестве и местонахождении немцев. «Я ловлю русскую девушку, стирающую в реке белье, ребенка, играющего в деревне, или старика, сидящего на пороге своего дома. Опрашиваю их. Они помогают мне всем, чем могут. А потом “железное правило нашей армии”: я должен убить моих информантов, всех без исключения. Я не могу рисковать тем, что немцы их допросят и узнают, что наши войска рядом […] Я перерезал им горло собственным ножом. Я убил сотни людей из моего народа, добрых, дружественных, честных людей. Я убил их — для того, чтобы победить нацистскую Германию. Это была цена, которую мне пришлось заплатить. Я вынужден жить с этим каждый день моей жизни».
