Тридцать лет назад в Москве была предпринята попытка переворота. Тогдашний премьер-министр Финляндии вспоминает, как все было.
Утро понедельника, 19 августа 1991 года. 37-летний глава партии «Финляндский центр» и премьер-министр Финляндии Эско Ахо (Esko Aho) едет в такси из Каннуса на северо-западе страны в Круунупюу. Потом ему предстоит перелет в Хельсинки и рабочий день в кабинете в здании Сената.
По радио в такси рассказывают, что в Москве восемь членов правительства, несогласные с реформами советского президента Михаила Горбачева, устроили переворот.
Первые, с кем встретился Ахо в Хельсинки, были члены мгновенно созданной кризисной группы.
Ранее в августе Ахо нанес визит советскому премьер-министру Павлову, чтобы спасти «восточную торговлю» (система особых торговых отношений Финляндии с СССР на основе клиринговых расчетов — прим. перев.), и увидел, что в управлении страной царит хаос.
«В каком-то смысле можно было ожидать, что это произойдет, — говорит Ахо. — Эдуард Шеварднадзе предостерегал о государственном перевороте, когда в декабре 1990 уходил с поста министра внешних сношений. Больше удивляла манера — дилетантизм, который просвечивал во всем».
В первую очередь Ахо имеет в виду открытый вызов бунтовщикам со стороны Бориса Ельцина, главы российской советской республики.
«Все было как обычно, жизнь продолжалась. Все телекоммуникации работали. Пункты пропуска через границу функционировали, как прежде, можно было спокойно съездить из Финляндии в Советский Союз и наоборот».
С одним из ведущих путчистов вице-президентом Геннадием Янаевым Ахо был знаком уже давно.
«Будучи еще совсем начинающим политиком, я много раз встречался с ним в 1970-е годы. Затем мы какое-то время не виделись, прежде чем мне снова довелось побеседовать с ним в Москве осенью 1990 года. Воспоминания о той встрече лишь усилили впечатление, что Янаев не был способен возглавить сверхдержаву».
«В то же время было очевидно, что у путчистов много противников. Из-за этого становилось тревожно — неизвестно, какой конфликт мог начаться. Приходили в голову мысли о гражданской войне, а это было бы, конечно, очень опасно для Финляндии».
Еще одной головной болью была тревога по поводу того, как ситуация скажется на странах Прибалтики, которые стремились к независимости. Там обстановка была напряженной с начала года. В Литве в январе погибли люди, в Латвии происходили столкновения, да и в Эстонии было неспокойно.
«Да. Гражданская война — крайний случай, но были и другие неприятные сценарии, связанные с плачевным состоянием экономики СССР. Хватало ли пищи, электричества, энергии?
Близилась зима, и был риск, что урожай останется на полях, а общество перестанет нормально функционировать. Из-за этого в Финляндию мог потянуться поток беженцев, даже если бы в СССР обошлось без кровопролития».
По мнению Ахо, переворот, по сути, провалился потому, что российские солдаты не горели желанием применять силу против гражданских лиц. А угроза насилием были единственным инструментом путчистов. Когда по разным причинам к нему прибегать не стали, вероятность смены власти сильно упала.
«В Москве и Санкт-Петербурге, например, прошли большие протесты. Люди устали от старой власти».
На фоне этого хаоса страны Прибалтики провозгласили независимость. Часто утверждают, что Финляндия припозднилась с их признанием. Ахо с этим не согласен.
«Эстония объявила о независимости в ночь на вторник. В воскресенье Финляндия сообщила о начале переговоров по возобновлению дипломатических связей с Эстонией. США и многие другие западные страны ждали дольше».
Что было бы, если бы путчисты преуспели, а Ельцин не вышел на сцену в роли героя?
По словам Ахо, трудно представить, чтобы сопротивление возглавил кто-то, кроме Ельцина.
«Но проблемы Советского Союза никуда не исчезли. Программа, которую предложили путчисты, представляла собой набор совершенно невыполнимых обещаний. В любом случае они бы долго не протянули. Обратного пути к Союзу Советских Социалистических Республик не было».
В телепередаче Yle «Безумный 1991 год» (Det galna året 1991) с Эско Ахо в роли ведущего озвучивается версия, что бунтовщикам не удалось схватить Ельцина потому, что его из-за какой-то пьянки отвезли на дачу.
«Это (что Ельцин избежал ареста из-за пьянки) — лишь одна из многих теорий, но она правдоподобна. И ясно, что если бы наши договоры о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи с СССР продолжали действовать, то Финляндии едва ли удалось бы вступить в ЕС. То, что мы вышли из ДСП-договора, было в свою очередь связано с большими переменами в Европе».
«Множество факторов ограничивали нашу свободу действий. Когда Германия воссоединилась, мы от них избавились. Финляндия смогла освободиться от военных обязательств Парижского мира 1947 года, а потом мы вышли из ДСП-договора. То геополитическое место, которое нам отвели после войны, больше не было актуально, и мы могли подыскать себе новое. Крах „восточной торговли", который начался еще до развала СССР, был очень важным фактором формирования спада, от которого Финляндия пострадала в начале 1990-х».
При Ахо государство делало все, чтобы не тратить лишнего, а в ноябре 1991 года финская марка девальвировалась. Ахо говорит, что политика экономии была необходима, чтобы Финляндия смогла потянуть жизненно важные заграничные займы.
Тем не менее он все же сожалеет, что не удалось заключить общественный договор, который распределял бы экономическую нагрузку «немного разумнее».
«Тогда мы могли бы отчасти избежать негативных последствий девальвации. Девальвация подстегнула экспорт, но в то же время усугубила низкую конъюнктуру на внутреннем рынке и в банковском секторе, а также среди предприятий и частных хозяйств, взявших иностранные кредиты».
Что касается России, по словам Ахо, представления о потенциальном развитии страны после распада СССР были наивными. Многие рассчитывали, что Россия в экономическом и политическом отношении станет частью Европы.
«Отчасти к этому же стремились и сами россияне. Но скоро стало ясно, что Россия продолжает идти своим путем.
Но все же это был уже не прежний СССР. Многое изменилось, и часть изменений оказались устойчивыми. Но Россия не стала правовым государством или демократией в настоящем смысле этого слова, а ее экономические механизмы не всегда следуют принципам рыночной экономики.
Идея о жизни без кризисов не реалистична. Но чем быстрее реагировать на кризис, тем меньше у него будет последствий. Инстинкт, заставляющий цепляться за старое во время кризиса, понятен, но вреден».