В этом пограничном пункте, называемом Украиной - одном из самых оживленных перекрестков европейской истории - число русских среди 50-миллионного населения достигает 32,8%, а этот показатель практически пропорционален отношению количества суннитов к общему числу населения в Ираке (34,5%). Эта цифра сама по себе достаточна для того, чтобы оценить серьезность сложного конфликта по поводу оспариваемых президентских выборов.
Перед лицом соперничества между двумя Викторами и их последователями, при наличии опасности войны за отделение, Запад, похоже, ведет себя более-менее осторожно, хотя, сдается, 'оранжевая партия' получила много долларов. Но американцы и европейцы, среди которых в первых рядах - литовцы и поляки, не могли признать законным голосование, отмеченное слишком большим количеством злоупотреблений и махинаций, что засвидетельствовали все международные наблюдатели и что было потом подтверждено голосованием Рады - парламентской ассамблеи в Киеве. Это было и остается вопросом принципа, в то время как никто здесь, в зоне между Римом и Львовом, не требует, чтобы косоглазые политики этого почти разделенного надвое государства выбирали между Евросоюзом и Россией Путина.
С другой стороны, Владимир Путин, поддержав пророссийских украинцев повсюду, от Донецка до Черного моря, не мог признать махинаций, которые он в этом случае должен был бы осудить, бросив 'малороссов' без поддержки уже ослабленной и разочарованной 'Великой матери-России'. Некоторые представители Москвы продолжают напоминать об исторических связях между украинцами и русскими, хотя Александр Герцен в середине XIX века оспаривал это так: 'Славяне принадлежат скорее не истории, а географии'. Сейчас к этому можно добавить, что в последние века, начиная с царской империи 'Всея Руси' до СССР, славянские дела принадлежат геополитике, хотя и можно признать существование связей общей культуры через посредство русского языка, на котором говорят многие украинцы - от Гоголя до Бабеля и Булгакова.
Но спорный вопрос сейчас, по прошествии почти пятнадцати лет с момента провозглашения независимости украинской республики, далеко выходит за рамки исторических реминисценций или оспаривания прав русскоязычного населения. Путин выглядит зацикленным на навязчивом страхе перед тем, что Российская Федерация после потери всякого остаточного влияния на прибалтов, а также на грузин, будет изолирована. Он требует 'права на заботу' в отношении Украины в силу существующей экономической взаимозависимости, наличия нефтепроводов, газопроводов и взаимозависимого промышленного производства. Судя по явным признакам, он также стремится к восстановлению военного престижа, как об этом свидетельствует объявление о новых ракетах.
Но можно сомневаться в том, что Путин реально желает восстановить чрезмерную идеократию в стиле сверхдержавы, и еще меньше - психопатологию 'холодной войны'. Или так нам хотелось бы считать, несмотря на шовинизм, разжигаемый русофилами от Донбасса до Одессы. Для Запада остается один неудобный вопрос. Что делать, если в Киеве победит деспотический и одновременно незаконный режим? Конечно, он не смог бы в этом случае предоставлять в дальнейшем Украине помощь, сокращать таможенные пошлины на границах ЕС, открывать границы и, может быть, вход в ВТО. Из этого вопроса, а также из опасности гражданской войны в разделенном обществе, возникает и мотивация для любых попыток посредничества и достижения соглашения в Киеве.
