Незаживающие раны на южных рубежах России

ВЛАДИКАВКАЗ, Россия. Если кому-то еще непонятно, почему Россия все сильнее застревает в паутине своих попыток восстановить порядок и мир на Кавказе, Аслан Аушев готов все объяснить.

Дело было весной 2009 года в ингушском городе Назрани. Утром он вышел из дому, направляясь на работу, когда на улицу въехала колонна бронетранспортеров с людьми в масках, которые окружили соседний двор. 23-летний Аушев бросился назад, умоляя военных из федеральных войск позволить ему вывести из дома свою спрятавшуюся в подвале семью, в том числе, 5-летнюю сестру. Он думал, что те пойдут ему навстречу, ведь он – сотрудник милиции.

Аушев ошибся. Он рассказывает эту историю с лютой ненавистью в голосе. Русские поставили его лицом к стене, и он простоял так с поднятыми руками два часа, пока те спорили, расстрелять его или нет. К моменту окончания рейда попавшие в ловушку боевики покончили с собой, подорвав взрывное устройство. Но Аушев этот момент вспоминает с трудом. Его младшая сестра, выйдя из подвала, была настолько напугана, что впервые в жизни начала заикаться.

Он сказал, что с тех пор смотрит на русских совсем иначе.

"Они не уважают мое звание, - сказал он в интервью на следующий день, - с сегодняшнего дня я никогда не буду уважать их".

Рассказ Аушева многое говорит о той трясине, в которой очутилась Россия, пытаясь искоренить остатки сопротивления на Кавказе, где в понедельник очередной террорист-смертник привел в действие взрывное устройство, уничтожив двух милиционеров. В начале прошлого года насилие там действительно пошло на убыль, а противник, который когда-то был настолько силен, что изгнал российскую армию из Грозного, очень серьезно ослаб. Но боевики рассредоточились и ушли в тень, создав ячейки на местах, которые находятся под железобетонной защитой клановой преданности.

Федеральные оперативники не знают, кому можно верить. Боевиком из лагеря сопротивления может оказаться и взъерошенный фанатичный подросток, не поддавшийся на российскую пропаганду, и местный чиновник. И милиционер. И чем жестче начинают охотиться за ними российские войска, тем большую ненависть к себе они вызывают.

"В нынешних условиях бороться с боевиками почти невозможно, - говорит специалист по вопросам российской безопасности Марк Галеотти (Mark Galeotti), возглавляющий Центр глобальной политики (Center for Global Affairs) при Нью-Йоркском университете, - даже среди офицеров ФСБ есть люди, которые во время бесед признаются, что такие теракты будут продолжаться до тех пор, пока жители Северного Кавказа обездолены, несчастны и живут без надежды". ФСБ это российская служба безопасности.

Кавказская горная гряда создает естественную преграду на южной границе России. Вот почему российские руководители в Москве, расположенной в полутора тысячах километрах к северу, столь ревностно держатся за эту территорию. Борьба идет кровопролитная; жители гор с подозрением относятся к чужакам и воспитаны в военных традициях. После службы в царской армии в 19-м веке Толстой писал, что чувство чеченцев к русским "было сильнее ненависти"; это было гадливое отвращение, такое же естественное, "как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков".

Не так давно Владимир Путин, будучи тогда президентом, казалось бы, успокоил Чечню. Россия дважды начинала войну против мятежников, однако Путин поменял тактику действий, отдав управление этим неспокойным регионом в руки жестокого местного полевого командира Рамзана Кадырова, который дал клятву верности Москве.

В кадыровскую казну поплыли федеральные деньги, и на развалинах послевоенного Грозного возник новый сверкающий город. Вернулись беженцы, с благоговением глядя на асфальтовые дороги и ряды поднимающихся жилых кварталов. А тех, кто остался в рядах мятежников, ждала кампания террора: люди в масках обливали их дома бензином, а затем швыряли в окна зажженные факелы. Бойцов из военизированных формирований Кадырова обвиняли в пытках, похищениях людей и убийствах без суда и следствия.

Но пока Москва радовалась успеху, повстанческое движение постепенно меняло свой облик и характер. Часть боевиков сложила оружие и влилась в кадыровские ряды, а часть перебралась в соседние республики Ингушетию и Дагестан, где местные власти оказались слабее. Они отказались от своей прежней цели – создания независимого светского государства, и вместо этого выдвинули более претенциозный лозунг – построить на всем Кавказе единое государство, живущее по законам шариата. На смену старомодным военным наступлениям пришли снайперы, засады, а также отвратительные террористические акты.

Новые боевики живут в атмосфере полной секретности.

"Я думаю, что днем они ходят на работу, - говорит эксперт по Кавказу из Российской академии наук Сергей Арутюнов, по оценкам которого численность активных боевиков составляет от 500 до 1000 человек, - это образованная интеллигенция. При желании они могут оставаться в тени. Это могут быть руководители, ведущие двойную жизнь, это могут быть и милиционеры".

Некоторые российские руководители считают, что разрастанию насилия на Северном Кавказе способствуют отвратительные условия жизни людей. Однако Кремль очень часто называет боевиков агентами иностранных держав, которые страстно хотят развалить Россию на части. Так или иначе, но власти почти никогда не задаются вопросом о правильности своей тактики в борьбе с боевиками. Лидеров боевиков выслеживают и уничтожают, не привлекая к суду. Федеральные силы порой разрушают целые кварталы в погоне за несколькими боевиками, а подозреваемые в терроризме молодые люди после задержания очень часто исчезают без следа, оставляя незаживающие раны в своих семьях.

Бывший учитель истории и пенсионер Мухмед Газдиев из ингушского города Карабулак говорит о том, что  он долгие месяцы добивался правды от республиканских властей, когда его 27-летнего сына Ибрагима арестовали два человека в камуфляжной форме. Ему сказали, что сына забрали на допрос. Это было три года назад.

"Как отец, я уже ничем не могу помочь моему сыну, - горестно сказал Газдиев во время интервью, - Я хочу поджечь себя на Красной площади".

Это не значит, что все жители Кавказа поддерживают радикальный ислам или одобряют действия террористов. Арутюнов, изучавший реакцию людей на действия боевиков в Дагестане, говорит, что акции отрядов боевиков, возглавляемых такими людьми как Умаров, который взял на себя ответственность за взрывы в московском метро, поддерживает не более 10 процентов населения. Однако, если боевикам нужно пополнить ряды смертников, отмечает он, они легко найдут желающих среди молодых мужчин и женщин, потерявших близких или друзей в ходе контртеррористических операций.

"Найти кандидатов очень легко, - говорит он, - здесь живет 100 000 людей, испытывающих ненависть к властям".

На следующий день после рейда федеральных войск в доме по соседству молодой милиционер Аушев, казалось, был готов вступить в ряды боевиков.

Он осмотрел дом соседа, от которого осталась лишь воронка и две испачканные кровью стены кухни, когда попавшие в ловушку боевики подорвали примерно сто килограммов тротила. Он задал себе вопрос: почему сотрудники ФСБ не обратились к нему – коллеге по правоохранительным органам; почему они не расспросили его о соседях, а просто приехали туда с оружием наизготовку. Он бы помог им, говорит Аушев.

Что-то в голосе Аушева говорит о том, что  сейчас слишком поздно. Он хранит в своем мобильном телефоне СМС-сообщения, которые посылала ему семья, прятавшаяся во время перестрелки в подвале. Все это время он просил российских военных пожалеть семью. А мужчины на Кавказе редко просят о чем-то.

Я сказал им, что там дети, - говорит он, - но они не слушали".