Двадцать лет назад, вечером 19 августа 1991 года, на телеэкранах по всему Советскому Союзу разыгрывались одни из самых наглых и важных спектаклей в современной журналистике.
Ранее в тот день по советским волнам передавались худшие образцы журналистики холодной войны: покорные ведущие зачитывали заявления и указы Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП) - банды жестких коммунистов, пытающихся скинуть реформаторски мыслившего Михаила Горбачева.
Вторым из их публичных заявлений стало «Обращение к советскому народу». Уже его первые слова дают вам возможность почувствовать всю напыщенность и роковой характер посланий комитета: «Соотечественники. Граждане Советского Союза. В тяжкий, критический для судеб Отечества и наших народов час обращаемся мы к вам! Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность!»
«Смертельной опасностью» были, конечно, попытки Михаила Горбачева стряхнуть со своей страны семь десятилетий политических репрессий и экономического ступора. Час за часом заявления комитета, осуждающие избранное Горбачевым направление движения, заполняли эфир. Принимая во внимание советскую историю и прецеденты в Венгрии 1956 года и в Чехословакии 1968 года, несложно было вообразить, что, учитывая наличие на их стороне военной силы, сторонники жесткой линии одержат верх.
Первым публично переданным по телевидению намеком на возможность иного исхода стало событие раннего вечера, когда лидеры переворота проводили пресс-конференцию в Министерстве иностранных дел. Журналисты государственного Гостелерадио, московская штаб-квартира которых была окружена танками и патрулирующими солдатами, по долгу службы выдавали мероприятие в прямой эфир. Молодая российская журналистка Татьяна Малкина позднее отметила, что вопросы, которые задавали путчистам, были по большей части, «слабыми и расплывчатыми». Но только до тех пор, пока сама Малкина не вступила в дело. С абсолютной наглостью и бесстыдством она спросила: «Не могли бы вы сказать, понимаете вы или нет, что прошлой ночью вы совершили государственный переворот?»
Вжик! Риторический вопрос, разумеется, но из-за трансляции в прямом эфире он получил отклик по всей стране, словно вызов от имени целого поколения (Малкиной только что исполнилось двадцать четыре года в тот день, и она позднее говорила, что спрашивала лишь то, что спросил бы любой из молодых журналистов в ее газете, если бы ему предоставили слово).
Несколькими часами спустя «Время», вечерняя общенациональная новостная программа, началась очередным повторением заявлений и указов (ведущие должны были запомнить их наизусть). Затем, без всякого предупреждения и несмотря на усиленное военное присутствие в студии, редакторы «Времени» перешли к ошеломляющему репортажу о протестах против переворота в Москве, откуда было передано знаковое изображение Бориса Ельцина на танке, виды баррикад, воздвигнутых противниками переворота, и драматический голос другого молодого журналиста, Сергея Медведева, о том, что он и его коллеги продолжат передавать информацию о сопротивлении позднее - «Если у нас будет шанс».
Это было началом конца - первым ясным сигналом о том, что сторонники жесткой линии могут потерпеть поражение (что они и сделали два дня спустя) и что давно ожидавшийся крах советского коммунизма уже не за горами (этого пришлось подождать подольше, около четырех месяцев).
Когда кто-то напомнил мне недавно, что в августе исполнится двадцать лет с момента переворота, мне очень хотелось воспользоваться этим, чтобы отпраздновать жизненно важную роль, которую журналистика может скрыть в столь драматической борьбе за свободу и демократию. В качестве профессора Колумбийской школы журналистики (Columbia Journalism School) я каждый год в рамках моего весеннего курса, посвященного международным средствам массовой информации, рассказывала студентам о храбрости Малкиной, Медведева и журналистов «Интерньюс», «Эха Москвы» и других новостных источников, которые бросили вызов перевороту. В то время я была главой московского бюро NPR (Национального государственного радио США), и рассказывала в числе прочих вызывающих событий и о действиях журналистов. Вкупе с сопротивлением Ельцина, других политических и военных функционеров и тысяч обычных граждан, им удалось осадить сторонников жесткой линии, чьи усилия потерпели поражение 21 августа.
Последствия были впечатляющими. Два десятка лет спустя я по-прежнему ощущаю некоторый озноб, вспоминая образ москвичей после переворота, те десятки тысяч человек, которые славили Ельцина и гордо выкрикивали название своей страны - не Советского Союза, хотя технически он еще существовал, а «Россия, Россия». Редко доводилось мне видеть события, разворачивающиеся в столь резких черно-белых тонах, и редко когда положительные герои одерживали столь радостную победу.
Этой весной, когда я говорила с моими студентами о роли социальных сетей в арабских восстаниях, я отметила, что двадцать лет назад сторонник Бориса Ельцина использовали то, что тогда было самой современной технологией - факсы - чтобы организовывать сопротивление, ровно как сейчас использовались Facebook и Twitter.
Аналогии между тогда и сейчас, уроки, усвоенные после 1991 года, предсказанные результаты новых революций 2011 года - все это казалось стоящими темами для мероприятия, связанного с излюбленным журналистским приемом возвращаться к великим историческим событиям в ключевых годовщины оных.
Но обнаружились изъяны, когда я начала связываться с друзьями и коллегами, обсуждая то, какую форму придать этому событию. Какой переворот ты имеешь в виду, спросил один: путч 1991 года, когда Борис Ельцин был героем, или путч 1993 года, когда он приказал артиллерии открыть огонь по зданию российского парламента, который он распустил? Хм. Сложно освещать героизм, без параллельного изучения глубоко порочного лидера, которым стал Ельцин после краха Советского Союза.
Другие говорили: интересная идея. Но обеспечь какое-нибудь громкое имя, к которому ты привлечешь внимание. Имена Малкиной и Медведева явно не были теми именами, которые они имели в виду. Действительно, крупное имя, которое они предполагали, было имя Михаила Горбачева. Но он не был героем 1991 года, и несмотря на то, что Запад продолжает его хвалить, мнения о Горбачев на родине варьируются от безразличия до ненависти.
Затем возник мучительный вопрос о самой прессе. Хотя это и не выглядело так в то время, провалившаяся попытка переворота 1991 года также была началом конца журналисткой весны, взлелеянной горбачевской гласностью и взращенной десятками журналистов - в основном, молодых, но в том числе и некоторыми ветеранами советской системы - чьи репортажи часто носили расследовательский характер, были красноречивыми, выразительными и новаторскими. Программы эпохи гласности, такие как «Взгляд» или «До и после полуночи», были стабильно лучше, чем почти все новостные телепрограммы в Америке сегодня. А печатные СМИ выдавали почти ежедневно журналистские перевороты, вскрывая мрачные тайны советского прошлого и разоблачая должностные преступления в политике и повседневной жизни.
Крах коммунизма в конце 1991 года означал, что Коммунистическая партия больше не обеспечивает щедрое субсидирование средств массовой информации, которыми партийные боссы столь эффективно пользовались со времен ленинской установки на контроль за информацией и мнениями. Но зародилась коррупция в стане журналистов, писавших подобострастные статьи за деньги. Некоторые крупные медиабароны использовали прессу для пропаганды своих собственных взглядов, давая урок того, что капиталистические владельцы явно не выше манипулирования прессой.
К тому времени, как к власти пришел Владимир Путин, почти десять лет спустя после попытки переворота 1991 года, средства массовой информации настолько сами себя дискредитировали, что у общественности практически не вызвало возражений, когда Путин отобрал обратно большинство с таким трудом завоеванных прессой свобод. Те, кто продолжает практиковать нелицеприятную журналистику, сегодня рискуют тем, что на них могут напасть или даже убить; Комитет защиты журналистов ставит Россию на девятое место в своем списке безнаказанности среди стран, где те, кто убивают журналистов, редко потом получают наказание по заслугам.
«Так много всего произошло с тех пор», - вздыхает мой российский друг, который пришел в журналистику сразу после провалившейся попытки переворота в 1991 году. «Это был один яркий момент для журналистики. То, что произошло потом, было действительно долгой историей», - сказал он. «А конец ее совсем не хэппи-энд».
Хорошо, но действительно ли они имели в виду, двадцать лет спустя, что краткий ясный миг не заслуживал особого отмечания? Если мы рассмотрим, что произошло тогда, и что произошло с тех пор, не увидим ли несколько важных уроков из времен России 1991 года, которые стоит изучить в свете арабских восстаний?
Конечно, сказал мой российский друг-журналист. «Сначала ты без ума и в полном восторге от этого чувства свободы. А потом приходит жесткая реальность. Потом некоторые люди начинают думать, что, возможно, раньше все было лучше». Может быть, арабский мир, или по крайней мере те страны, которым удалось сбросить своих автократичных лидеров, просто обречен на то, чтобы повторить в каком-то виде разочаровывающую историю постсоветского времени?
О, не читала ли я уже о подобном развитии событий в постреволюционных Тунисе и Египте? Возможно, «жить долго и счастливо» - это не вариант для послереволюционного развития, будь то Оранжевая революция или революция Роз - на Украине и в Грузии соответственно, или же захватывающая дух победа силы народа в Египте?
Это вопросы о гораздо более серьезных и крупных итогах, нежели просто будущее арабских средств массовой информации, и я уверена, что десятки семинаров, лекций и дискуссия будут посвящены им в ближайшие недели и месяцы. Я надеюсь, что некоторые их сконцентрируют свое внимание также и на роли СМИ; позволяет надеяться на это и недавнее описание в Колумбийском обзоре журналистики (Columbia Journalism Review) постреволюционной арабской прессы как «осторожно проверяющей на прочность границы, приспосабливающейся к новой реальности и смеющей мечтать о возможностях». Хорошо, что они пошли дальше их роли в свержении автократов, рассматривая гораздо более важную роль, которую они могут сыграть теперь, способствую созданию в постреволюционном государстве сильных, прозрачных, подотчетных и демократических институтов.
Подобных институтов очень не хватает в России периода после 1991 года. Поэтому, нежели организовывать мероприятие, посвященное «урокам, усвоенным после горбачевского переворота», я возможно приму предложение моего российского друга и просто подниму тост в этом августе за тот яркий момент в 1991 году, когда Малкина, Медведев и порядочное количество других российских журналистов рисковали всем, чтобы изменить ситуацию своим мужественным неповиновением.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Двадцать лет назад, вечером 19 августа 1991 года, на телеэкранах по всему Советскому Союзу разыгрывались одни из самых важных событий в современной журналистике.
