Трудно быть либералом

Речь пойдет об образе мышления, в котором свобода выбора — это цель, самостоятельная ценность, хотя и не всегда главная. Но свобода имеет свои внутренние пределы, а либеральный подход — свои проблемы. И то и другое не стоит замалчивать, иначе либеральные рецепты получаются нежизненными, а сами либералы начинают напоминать догматиков-марксистов, отметающих все факты, которые не согласуются с их идеологией.
 
Прежде всего, свобода — это не безграничная возможность «делать, что хочу», хотя и не «осознанная необходимость». Чем больше прав и свободы у одного, тем больше их должно быть и у другого — а свобода одного заканчивается там, где начинаются права остальных. Компромисс оформляется в виде правил игры, институтов, общественных и правовых норм. Они устанавливают естественные границы для свободы, но это именно ограничения. Любые предписания («ты должен») человек может принимать на себя только добровольно, например в рамках договоров. Поэтому последовательно либеральный, либертарианский, подход отрицает, например, обязанность платить налоги — ведь никакого договора с государством человек не заключал.
 
Увы, с экономической точки зрения первая проблема либерализма в том, что в ряде случаев, известных как «несовершенства рынка», такой последовательный подход приводит к плачевным последствиям.
 
Действительно, на чисто либеральных принципах трудно обеспечить, например, оборону от внешнего агрессора: армия защищает всех, независимо от того, кто и сколько внес на ее содержание. А при таких условиях каждому в отдельности нет смысла платить, ведь он все равно находится под защитой. Но если каждый будет надеяться на тех, кому «больше всех надо», то никто и не сбросится — и такой народ будет кормить чужую армию, на которую каким-то образом (скорее всего, отнюдь не либеральным) сумели собрать деньги.
 
Другой фундаментальный пример, известный как « дилемма заключенных «, показывает, что когда люди действуют несогласованно, они часто проигрывают. Например, взаимовыгодный обмен между людьми, которые ничего друг о друге не знают и видят друг друга в первый и последний раз, в чисто либеральном мире, скорее всего, не состоится, поскольку каждый обоснованно опасается быть «кинутым». Более того, когда людям все равно, как их действия отразятся на окружающих, это приводит к истощению, например, рыбных или водных запасов, а также загрязнению окружающей среды и другим подобным проблемам, которыми страдают «ничейные», общие, ресурсы.
 
Конечно, если люди из поколения в поколение сосуществуют друг с другом, они решают проблему, нарабатывая взаимное доверие и соответствующие традиции. Но основанное на традициях общество — самое антилиберальное, какое только может быть. Ведь свобода передвижения, инновации и прочие атрибуты свободного общества как раз и разрушают эти вековые связи, а значит, и традиции сосуществования и потому огульно подпадают под запрет.
 
Кроме того, кооперация для защиты ресурсов от истощения легко перерастает в картелизацию — совместную защиту от «истощения» монопольной ренты, ведь механизм в обоих случаях один и тот же. Поэтому нормы, действующие в архаичном обществе, поистине тоталитарны, и оно полностью монополизировано. Другое дело, что и люди с соответствующим сознанием воспринимают это как должное. Они просто не чувствуют себя несвободными, зато успешно «осознают необходимость» самых нелепых запретов и предрассудков — «не мы их устанавливали, не нам и отменять». По сравнению с этим даже государство при всех его недостатках — меньшее зло.
 
Поэтому сколько-нибудь прагматичным либералам приходится мириться с неизбежностью государства (по крайней мере, на данном историческом этапе), а также необходимостью ограничений, непосредственно не связанных с защитой конкретно чьих-то прав. И вот тут-то и начинаются основные споры. Насколько можно доверять государству? Как сделать, чтобы оно не злоупотребляло своими возможностями, не расползалось, как нефтяное пятно, не воспитывало себе «подданных»? Коль скоро сосуществование с государством — это неизбежный компромисс, то как далеко он может заходить без необратимых последствий?
 
Милтон Фридман предложил подходить ко всем таким проблемам с позиций своего рода «презумпции эффективности» свободного рынка. Каждый раз, когда возникает вопрос о целесообразности государственного вмешательства, нужно, прежде всего, требовать убедительных доказательств, что проблему не может решить свободный рынок (и, добавим от себя, свободная самоорганизация). Но даже если такие доказательства предоставлены, это еще не значит, что государственное вмешательство оправдано! Ведь государство тоже, мягко говоря, несовершенно. Поэтому сторонникам вмешательства необходимо еще доказать обществу, что государство — причем, не абстрактное, а именно то, о котором идет речь! — способно решить проблему с приемлемыми издержками. В число которых, снова добавим от себя, нужно включать и опасность создания предпосылок для дальнейшего наступления на свободу . Такими доказательствами абсолютное большинство экономистов, ратующих за государственное вмешательство, себя, увы, не утруждает.
 
Вторая проблема связана с тем, что при всей эффективности либеральной экономики во многих странах большинство людей не только завидуют богатым, но и вообще настроены патерналистски: не хотят менять привычную безответственность плюс защиту государства на свободу. Поэтому свою свободу политического выбора они используют для того, чтобы выбирать патернализм, то есть несвободу. Этим они дают в руки государства инструменты для уничтожения экономической конкуренции, а без нее и политическая не бывает устойчивой. Так что в итоге и свободу политического выбора они тоже теряют, получая на свою голову очередного диктатора. Который, в отсутствие конкуренции, естественно, наглеет. Его свергают, избирают снова популистов, и цикл повторяется. Получается, что в реальном, не отобранном специально обществе «чистый» и последовательный либерализм невозможен?
 
Компромисс, который позволяет разорвать этот порочный круг, можно охарактеризовать лозунгом «бизнесу — свободу, населению — защиту!». Те, кто хочет свободы, выбирают ее (конечно, вместе с ответственностью) добровольно, например открывая собственное дело. Остальные получают социальные гарантии, в идеале — «железобетонную предохранительную сетку»: очень прочную, чтобы не плодить бомжей, но неуютную, чтобы не плодить лодырей. Успешные люди при этом вынуждены «откупаться» от всех остальных достаточно высокими налогами. Зато в остальном им обеспечена максимальная свобода, социальная стабильность не угрожает экспроприацией, а нищета не плодит преступность и эпидемии. Да и самим в случае неудачи есть куда приземлиться.
 
Более того, такая социал-либеральная модель, при правильном применении, возможно, обеспечивает максимальную свободу для общества в целом и, соответственно, не только гибкость, но и максимальную продуктивность в постиндустриальном мире. Ведь что такое свобода? Это возможность на свое усмотрение выбирать между относительно равнозначными вариантами. Именно при таком выборе создается или передается новая информация. Например, выбирая один из двадцати сортов и марок сыра в магазине, вы как покупатель даете рынку — и через него производителю — свой маленький сигнал. Из миллионов таких сигналов складывается главный продукт рынка как системы — рыночная информация, та самая, которая обеспечивает эффективность именно рыночной экономики и ее преимущество над всеми остальными системами.
 
Более того, чем больше у человека различных возможностей для самореализации, тем больше полезного он может предложить другим, тем больше он заработает. Социал-либеральный подход создает для этого максимальные возможности: с одной стороны, максимум свободы предпринимательства (а чем больше предпринимателей, тем больше выбор у покупателей и наемных работников), с другой — некоторое выравнивание стартовых возможностей и снижение риска. Ведь «выбор» между голодной смертью и какой-никакой работой — это далеко не идеал свободы выбора; и общество, где большинство стоит именно перед таким выбором, не самое свободное.
 
Проблема такой модели в том, что она работает, пока большинство кормит меньшинство. Если же оказывается, что большинство избирателей тем или иным образом зависят от государства, они начинают голосовать за его расширение — повышение выплат и, соответственно, налогов. Поэтому голубая мечта Людвига Эрхарда о сокращении государства по мере роста благосостояния пока что, увы, не сбылась. Для этого, по-видимому, нужны какие-то специальные политические механизмы, способные как минимум устранить «конфликт интересов»: отсечь от управления государственными финансами тех, кто живет за счет налогоплательщиков.
 
Впрочем, из тех окопов, в которых немногочисленным отечественным либералам приходится на практике вести бои с системой «ограниченного доступа» , подобные проблемы едва просматриваются. Но помечтать-то можно?..