Конец Собора

Мне становится ясно, зачем нужны Папы. Скоро я об этом расскажу. Но зачем нужны вице-директора? Чтобы просвещать босса. Меня просветил Маурицио Криппа, он - один из лучших среди нас, только робок. То, что он мне подарил своей беседой, напоминало медленно разгоравшуюся, поначалу тусклую лампочку. Однако он просветил меня. Он сказал мне, что, в конце концов, не Папа Бергольо организовал Собор. Представляя книгу ватиканиста "Панорамы" Игнацио Инграо с Виоланте и Риккарди и Муле ("Секретный Собор", издательство Piemme) в зале Королевы Палаты депутатов, я развил вопрос, и сам в него влюбился. Идеи прекрасны, если ты в них влюбляешься. Этим надо воспользоваться без промедления. Идеи надо разрабатывать и лелеять, и отдаться им, навсегда сохраняя им верность. Я это чувствовал.

Андреа Марченаро сомневается. Он хотел бы навестить Ратцингера в Ватикане. А кто не хотел бы? Этот гигант подарил нам самые умные мысли на рубеже двух веков. Но у Андреа желание нанести этот визит порождено недоверием к Собору. В действительности, он хочет навестить Антипапу. Он не понимает, как и почему свершился переход от высшей элегантности нюрнбергской статуэтки в красных туфлях к ортопедическим башмакам. Он не доверяет профессионально. Разве версия Андреа - это не воплощение добра и милоссердия, духовного прощения, бедной церкви, упрямого сохранения дистанции от власти? В конце концов, я тоже не стал бы доверяться. А аборты, а однополые браки, презервативы, оплодотворение, власть, которая делает рациональным легкомысленный выбор сознания? Милосердие на все? Оно отличается от милосердия для всех, которое я иногда испытываю при моем добродушном цинизме. Однако в сердце я чувствую симпатию к этому человеку, желающему доброго дня и доброго вечера, вкусного обеда и прочих удовольствий, не связанных с теологией. Мы уже стали к этому привыкать. Поговорим о Фольксвагене наподобие моего Форда Фокус вместо черного Мерседеса (SCV 1) с флажками  и с расчищающими перед ним дорогу мотоциклистами. Сколько раз я видел эту машину на набережной Тибра, как и вертолет, направляющийся в Кастель Гандольфо? Тысячу раз, и всегда испытывал удивление и восхищение.

Между тем, Франциск превзошел самого себя. Маттео Матцуцци, молодой, но уже заслуженный декан ватиканистов Foglio, маленький и коренастый Бенни Лай, тоже был обескуражен. Теологически он - "правый", но я не отчаиваюсь и надеюсь перетянуть его на мою сторону, на сторону Папы без всяких "если" и "но". Франциск, указывая на улицу Примирения, сказал, что его не заставят уйти из Ватикана. Я знаю, что встречу его в 23-м или 280-м автобусе, потому что в Риме нет такого метро, как в Буэнос-Айресе. Я знаю, что он римлянин, а лучшие из римлян ожидают конца света. Это поймут мои друзья Русполи, далекие от этого отхода от этикета и от потери центра (потеря центра как у Ганса Зедльмайра - это решающая эстетическая концепция модернизма). Я знаю, что он еще не раз меня удивит по различным поводам. Но я знаю одну вещь, которая делает меня счастливым: Собор окончен благодаря ему.

Собор, в конце концов, не был плох. Он был задуман Папой с самыми лучшими намерениями. Иоанн знал, что историк Пино Альбериго с женой молились в мрачные годы фашизма (об этом есть рассказ в Repubblica) о переходе власти к Пию XII, великолепному покровителю Рима и католицизма, ставшего настоящим вдохновителем Собора и божественной энциклики, призывающей к историко -критическому прочтению священных текстов. Иоанн хотел обновления Римской церкви, чтобы спасти ее от гибели. Он обласкал весь мир, использовав  в качестве метафоры детей. Я сохранил воспоминания об этих годах, но позднее это чувство надежды, возникшее вокруг церкви и преодолевавшее муки и раскол холодной войны, утратилось. Французы и немцы, голландцы и бельгийцы, теологи всех мастей критиковали Римскую курию, гигантскую бюрократическую машину веры, без которой, казалось, самую веру невозможно сохранить.

Не сам Собор и не время, наступившее после Собора, вызвали у меня недоверие. Не доверял я новой бюрократии, нарушавшей законы модернизации. Она всегда казалась мне неискренней, слишком уверенной в себе, дерзкой, отталкивающей от себя церковь в угоду уменьшенному по своему подобию Богу. Она не помнила о великом императоре Константине и его универсальном, политическом и историческом пакте, который только такой христианский воитель, как Иоанн Павел II, и выдающийся философ и теолог Ратцингер смогли оживить. Им помогали Хабермас и  другие философы, движение Cielli и прочие, возродившие католическую мечту.

Эта образованная и знающая бюрократия мертва с выборами пришельца-иезуита. Новый Папа меняет устав и конечный продукт. Кажется, он изгоняет одержимых бесами. Он говорит о дьяволе и посещает его в гостинице Святой Марты, чтобы вставить речь  о нем в проповедь, не соблюдающую протокол. Он покидает апостольский дворец, делает всю римскую епархию своей Мадонной-заступницей. Он преследует свои цели в духе Игнатия Лойолы. Вот так Папа.

Франциск может созвать III Собор или остеречься делать это. Может простить всех разведенных и вновь вступивших в брак по ясному предписанию мастера суда, которого все любят, Христа, объявившего брак между мужчиной и женщиной нерасторжимым (хотя  у него не было нужды уточнять пол). Но он может этого и не делать. Он может сделать безбрачие добровольным выбором, рукополагая в священники женатых (святых таинств от этого не убудет). Он может этого не сделать. Он может проявить чудеса миссионерства, что является  специальностью его ордена. Учитывая оригинальность и неповторимость человеческой жизни, он может жонглировать правилами христианской морали. Это тоже характерно для иезуитов. Борьба Паскаля, Сен-Сирана и Анжелик Арнольд (Angélique Arnauld) уже давно проиграна четыре столетия тому назад. Он может этого и не сделать. Но можно сказать наверняка, что церковь перевернула свою страницу, она готова к историческим переменам. Я думаю, что результаты Второго Ватиканского собора больше не являются поводом для диспута с Меллони, Паоло Проди и другими светилами. Но зато есть еще кое-что, способное удивлять. Например, Папа.

Было бы прекрасно сделать то, что я задумал: перечитать лучшие, великие речи Папы Ратцингера и некоторые его шедевры, написанные еще до избрания. Эллинизация, ислам, власти, мораль, европейская культура, истоки - это все связано с диалектикой, без этого не существует свободы. Я возьму мои тетрадки с записями речей великого мастера, сделанными за два с половиной года обучения в Gregoriana e Anselmianum. Я убежден, что христианская мысль не устарела, что история церкви - это часть моей и ваших жизней, увиденная через призму другого менталитета, другого видения, симпатии и сострадания современного человека. Я больше не буду должен считаться с кретинами, которые не поняли концепции преданности в устах атеиста, который не является атеистом. Из Ватикана готов выйти как бегущий пленник и править как новый государь в макиавеллиевском смысле осторожный, умный и харизматичный  аргентинец. Он дает понять, что, в конце концов, вынет из какого-либо ящика в гостинице Святой Марты свою теологию и своей устав. Но мне достаточно знать, что он не распростер свое благословение на всех подряд, что подобно древнему философу в качестве римского священника он ищет с фонариком верных и неверных. Прекрасна, свята и ласкова фигура Папы. Больше не имеет значения то, какая из партий выиграла, а какая  проиграла во время Собора, может покоиться мирно прах великого Павла VI. Сейчас к нему взывает медоточивый и решительный воскресший Борджиа.

Я знаю, что он меня еще удивит. Не в светском смысле. Не сплетнями. Не реформой курии, которая все еще существует, но уже как бы ее и нет. Не декретами по поводу государственного секретариата. Не связями с мефистофельскими амбициями иерархии. Не старой богатой и мощной школой, предназначенной, однако, к забвению. Я готов примириться с бедной церковью и францисканской риторикой, если это даст мне надежду и вдохновение духовного гения, талантливого в слове и жесте. Да здравствует Папа.

Церковь - больше не проблема, по крайней мере, для него.