«Нынешние дискуссии о религии рождаются, с одной стороны, в ответ на противоречия между христианством и наукой, а с другой стороны — в ответ на атаки 11 сентября». Этой фразой начинается манифест «Душа мира» (The Soul of the World) Роджера Скратона, доцента старейшего британского Сент-Эндрюсского университета, направленный против нового атеизма. По определению Wall Street Journal, Роджер Скратон является «самым знаменитым философом Великобритании», основателем наиболее престижного консервативного журнала Salisbury Review и автором 30 книг, среди которых работа «Значение консерватизма», ставшая библией революции Тэтчер. В издательстве Принстона выходит книга Скратона с необычным для современной философской публицистики тезисом: христианство превосходит любую другую религию, потому что впервые в истории человечества оно не сконцентрировано на жертвах других людей, но на самопожертвовании.
На анализ религиозного феномена от Евангелий до работ Фейербаха в беседе с журналистами Foglio Скратона подвиг тот факт, что «нынешняя ситуация не имела прецедентов в мировой истории. Западное общество организовано на основе светских институтов и законов, нет почти никакой отсылки к трансцендентному ни в основе временной власти, ни в последней судебной инстанции в случае наших спорных вопросов. Такое положение вещей не является новым. Так было в XIX веке, когда сосуществовали широко распространенная среди людей вера и уважительный скептицизм элиты. Новым является распространившийся отказ от священных вещей, изгнание тени божественного из жизни городов, из телесной, эмоциональной и умственной жизни людей. Осмеивается святость брака, который теперь заключается на контрактной основе. Обычаи и церемонии больше не находят места в современном существовании, уходят в прошлое такие добродетели как невинность, уважение и чувство стыда».
Скратон пишет, что способность к самопожертвованию коренится в глубине каждого человека. «Но существует огромное отличие между религиями, которые призывают к самопожертвованию, и религиями, которые требуют жертв других людей (например, у ацтеков). Если существует прогресс в религиозной истории человечества, то он связан с моральной установкой христианства, которая сконцентрирована не на жертвах других людей, но на самопожертвовании. Христианство пересмотрело само понятие жертвы: человек стал жертвовать собой для других, а не требовать для себя жертв со стороны других. Когда мы судим о религиях, мы четко понимаем, что они требуют либо самопожертвования, либо жертв других. Это вошло в наше сознание в результате действий исламских “мучеников”».
Скратон пишет в своей книге, что ислам не объясняет мир, его создание и его значение. «В основе ислама лежит потребность в жертвах и в послушании. Нет сомнения, что исламисты присвоили многие метафизические установки, среди которых убежденность в том, что мир был создан Аллахом. Они верят также, что призваны принести себя в жертву во имя Аллаха, что их жизни обретут смысл, когда будут отданы из любви к Аллаху. Итак, исламизм — это отчаянный вопль, обращенный к Богу, чтобы он проявил себя, и надежда достичь цели благодаря огромному числу убитых».
Скратон обращается к работам Жан-Жака Руссо, чтобы объяснить современную идеологию. «Руссо воздвиг Бога и отстранил от мира, его следы на земле теряются в далеком прошлом и неразличимы. Это объясняет необыкновенное рвение, с которым последователи Руссо устроили революцию. Их война была священной, она была направлена против предрассудков во имя Бога. Но от Бога осталось только имя. Верховное существо Робеспьера, абстрактное божество Вольтера — все эти термины обозначают не Бога, а дыру в форме Бога, которая должна быть заполнена человеческими жертвами». По мнению Скратона, современная биоэтика — это форма человеческой жертвы, потому что она занимается поддержанием живых за счет мертвых и нерожденных. Это великая дерзость. Ученые стараются открыть секрет творения, чтобы взять его на вооружение. Этот проект, приветствуемый дальновидными людьми, как окончательная победа над болезнью, был предсказан и отвергнут Олдосом Хаксли в романе-антиутопии «О дивный новый мир».
Скратон считает, что послание Хаксли имеет религиозное содержание: «Если люди сумеют открыть собственный генетический код, то согласно его предсказанию, они используют эти знания, чтобы вырваться за рамки природных цепочек, которые создал Бог. Их называют разумом, свободой, моралью и выбором. Человеческие цепочки, предсказанные Хаксли, имеют другой состав: они полностью связаны с плотью и с удовольствиями плоти. Нет страданий в «дивном новом мире», нет боли, сомнений или террора, но нет и счастья. Это мир гарантированных удовольствий, но без надежды и радости. Жители Хаксли не рождаются естественным путем, а выращиваются в колбах в лабораториях в соответствии с требованиями рационального и благодушного правительства. Не существует успеха или провала, чувства всех жителей поддерживаются на одном уровне удовлетворения с помощью системы массовых развлечений. Только одна вещь может нарушить равновесие, а именно — половое воспроизводство с непредсказуемым генетическим результатом. Чтобы избежать этого, власти поощряют всеобщее смешение, совмещенное с универсальной контрацепцией и государственной раздачей наркотиков. Таким образом, каждый гражданин постоянно мягок и любезен. Это рай утилитаристов, где удовольствие оптимизировано, а боль преодолена. Мы инстинктивно отвергаем эту новую форму жизни как кошмарную и бесчеловечную».
По мнению Скратона, «массовые аборты вновь вводят в обиход человеческие жертвы, но они отличаются от детоубийств, когда дети приносились в жерву Молоху». Скратон пишет: «Аборт избран, чтобы тот, кто принимает решение, не мог видеть лицо своей жертвы». Скратон упоминает о боге, которому приносились в жертву первенцы. Их сжигали живыми. В книге Скратон критикует эволюционную теорию, «которая не объясняет наш ужас перед инцестом и не умеет правдоподобно объяснить происхождение речи: «Мы не знаем, как она возникла. Но мы знаем, что речь позволяет нам понять мир, что не в состоянии сделать ни одно животное. Речь позволяет нам отличить правду от лжи, прошлое от настоящего и будущего, возможное от реального и необходимого и так далее». Скратон рассуждает об альтруизме: «Во всех случаях альтруизм в людях предполагает следующий подход: если мой ближний страдает, то я должен ему помочь. Именно наличие этой мысли нельзя объяснить теорией, которая утверждает, что альтруизм — это преобладающая стратегия в воспроизводстве. В течение последних двух десятилетий дарвинизм проник в гуманитарные науки до такой степени, что сам Дарвин вряд ли мог предвидеть подобное. Популяризаторы науки предлагают нам поверить в то, что все особенности человеческого поведения зависят от нашего генетического наследства и что открытия в области генетики позволят узнать наши мысли, идеалы и ценности. Но прав Кант, что у разумного существа есть причины для подчинения законам морали, невзирая на генетику».
«Что делает нас людьми? — задает вопрос Скратон. — Тот факт, что только мы задаем вопросы. У всех животных есть свои интересы, инстинкты и понятия. Но только мы не хотим, чтобы нам навязывал свою волю мир, в котором мы живем. В монастырях, библиотеках и при дворах средневековой Европы постоянно обсуждались великие вопросы. Одних отправляли на костер за их вопросы, а другие пересекали земли и моря, чтобы наказать людей за их ответы. В эпохи Возрождения и Просвещения вслед за постановкой великих вопросов следовали смерть и разрушение. Так было во время религиозных войн и в период Великой французской революции. Коммунизму и фашизму предшествовала философия, оба режима привели к массовому уничтожению людей. Кажется, наша склонность к дискуссиям нам слишком дорого обходится. Но следует ли из этого, что мы должны прекратить ставить вопросы? Думаю, что нет. Это означало бы отказаться от своей человеческой природы». А жажда задавать вопросы имеет именно религиозное происхождение.
По мнению Скратона, религия является составной частью структуры человеческого мышления. Из работ Эмиля Дюркгейма ясно, что религия является социальным явлением, а индивидуальный поиск Бога отвечает глубокой потребности человека. Перед лицом жестокостей, совершаемых во имя веры, Вольтер воскликнул: «Раздавите гадину!» Вслед за ним многие просвещенные мыслители объявили религию врагом рода человеческого, той силой, которая призывает к убийствам и разрешает убийства. Однако, религия не вызывает насилие, а предлагает решение. То же самое можно сказать о навязчивой идее сексуальности: религия здесь не причина, а попытка решить вопрос.
Скратон считает, что лаицизм, стремящийся заменить христианство, тоже имеет религиозную природу: «После периода, характеризовавшегося цинизмом и сомнениями, вторая волна секуляризации привела к возникновению причудливого подобия религиозной структуры сознания. Новое неприятие ереси и желание сохранить ортодоксию заставляют предположить, что идеология секуляризации пытается заполнить пустоту, оставленную старыми формами социальной принадлежности». Скратон обрушивается на попытки нового атеизма признать религию иррациональной: «Священный опыт не является иррациональным пережитком примитивного страха или предрассудков, которые когда-нибудь будут уничтожены достижениями науки».
Скратон говорит, что лицо — это отпечаток жизни человека: «На лице человека отражается некая двусмысленность. Лицо можно рассматривать двояко: как отражение внутренней жизни и как часть человеческого тела. Напряженность лица связана с мимикой, возникающей во время еды, как утверждают Леон Касс (Leon Kass) и Рэймонд Таллис (Raymond Tallis). В отличие от животных мы не наклоняемся в направлении еды, а подносим ее ко рту, сохраняя прямое положение, что позволяет нам вести диалог с нашими близкими». Мы умеем улыбаться. «Животные не улыбаются, в лучшем случае они способны на гримасу. Животные не умеют смеяться».
Только человек стыдится собственного тела. «Есть важное прозрение в книге Бытия. Он касается стыда, испытываемого нами в вопросе половых отношений. Адам и Ева вкусили от запретного плода и познали добро и зло. Другими словами, они обрели способность выработать для себя кодекс поведения. Они начинают стыдиться своего тела и стараются прикрыть наготу. Этот стыд за свое обнаженное тело является необыкновенным чувством, которое только сознательное животное может испытывать».
В конце Скратон возвращается к вопросам, которые он уже поставил в своей культурной автобиографии Gentle Regrets: «Чего именно лишатся европейцы, если отвергнут христианскую религию? Большая часть рода человеческого не в состоянии жить без религии без того, чтобы не пасть в бездну ужасного нигилизма, который уже дважды принес неисчислимые беды нашему континенту. Атеизм полностью проявил свою разрушительную силу в Сталинграде, где столкнулись две атеистические философии, стремясь уничтожить друг друга. Там не было места проявлению милосердия, и все человеческое было уничтожено. Единственным результатом было торжество нигилизма».
