С 1952 года первенец Луиджи Лонго и Терезы Ноче Джино работал синхронным переводчиком в Кремле. Его воспоминания выявляют скрытые стороны «крепости власти» — Кремля, запретного города Москвы. В 1957 году в Международном совещании коммунистических и рабочих партий принимал участие и Мао Цзэдун, который в отличие от других лидеров привез с собой из Пекина собственного переводчика, которому он доверял. Возможно, он одновременно выполнял обязанности телохранителя. Остальных лидеров международного коммунистического движения обслуживали кремлевские переводчики.
Этот эпизод озадачил советских деятелей, которые не знали, как себя повести. Если бы они решили «дублировать» переводчика «Великого кормчего», случился бы скандал, следовательно, лучше тянуть время и готовиться к худшему.
Скандал и произошел, потому что как только Мао открыл рот (а его речь продолжалась два часа), московские переводчики схватились за головы. Джино Лонго вспоминает: «Китайский переводчик не только плохо владел русским языком, он просто не умел переводить. Он пропускал целые фразы, заменял их своими словами, обрывал предложения на середине, путал слова; наши переводчики с китайского языка держались за головы, пока китаец высокомерно произносил одну нелепость за другой.
Но это еще не все, потому что Мао любил приправлять свое красноречие пошлостями и непристойностями из простонародного словаря. Неизвестно, кто больше старался: оратор или переводчик, но не было предложения, в котором бы отсутствовали вульгарные выражения. И мы должны были это переводить на свои языки!»
Попросту говоря, это был ужас какой-то. Лонго признает: «Одно я могу с уверенностью сказать, что из речи Мао никто из присутствующих, за исключением, разумеется, китайцев, не понял ничего. Естественно, в конце его речи все вежливо аплодировали, но что именно сказал Мао (а он был уверен, что присутствующие с ним согласны, так как никто не протестовал и не возражал, и все рукоплескали), знают только китайцы. Никто тогда не придал значения этому эпизоду, речи есть речи, как известно. Но не исключено, что эпизод имел последствия, что отразилось в последующей озлобленной русско-китайской полемики и взаимных нападках».
Во время второго Международного совещания коммунистических и рабочих партий, состоявшегося в Москве в ноябре 1960 года, Джино Лонго встретился с вьетнамским лидером Хо Ши Мином. Отец Джино, возглавлявший делегацию Итальянской коммунистической партии, как-то вечером не смог присутствовать вместе со всей номенклатурой на театральном спектакле в зале Чайковского. Поэтому он отдал два своих билета сыну, отправившемуся на спектакль в сопровождении своей русской жены Людмилы. Когда чета Лонго узнала по острой бородке Хо Ши Мина, вошедшего в темный зал после начала спектакля, то они любезно предложили ему уступить свои места. Но революционер-азиат вежливо отклонил предложение, приятно улыбнувшись. «В интервале он спросил о нас, мы представились. Он сказал, что считает за честь познакомиться с сыном такого знаменитого отца. Потом он добавил с оттенком лукавства, что еще более рад познакомиться с прекрасной дамой, на которой я женился и теперь не могу сбежать (это было правдой!). Он попросил разрешения немного поухаживать за моей женой, чтобы не потерять привычку, хотя теперь он стар, очень стар. Он склонился к руке жены и поцеловал ее. Беседа, начатая на французском, перемежалась русскими словами и фразами, которые с трудом, но можно было понять. Это был фейерверк. Мне часто приходилось вмешиваться в разговор ради перевода. Хо Ши Мин не раз выходил в одиночку из партера в коридор или фойе, заставляя своего сопровождающего из Центрального комитета переживать. Тот не знал, какому святому молиться. Возвращался Хо Ши Мин с цветами, с напитками, с конфетами. Сыпались шуточки, анекдоты, реплики, рассказы, новые вопросы, иногда навязчивые. Он вел легкомысленную игру и делал это с редким искусством». Итак, кондотьер партизан Национального фронта освобождения Южного Вьетнама, дядюшка Хо резвился в московском театре и вел себя как заправский западный «кавалер из прошлых времен».
Первенец Луджи Лонго описывает великолепие Кремля и некоторые залы, убранные по случаю последнего, проходившего при жизни Сталина в октябре 1952 года XIX съезда КПСС. Прежде всего, поражали роскошные туалетные комнаты дворца: «Это были просторные помещения, отделанные массивным красным деревом, с тяжелыми дверями и позолоченными ручками, раковинами из английского фарфора, позолоченными кранами, большими хрустальными зеркалами и мраморными полками. Сиденья и крышки унитазов сияли и были сделаны также из красного дерева шириной в два сантиметра с позолоченными петлями!» Для участников конгресса работал буфет: «Накрахмаленные скатерти и салфетки из фландрского льна, кремлевские приборы и сервизы, изысканная еда за соответствующую высокую цену. Но делегаты получали из партийных касс значительные суммы денег на расходы. Я помню вкус ароматнейшего чая, только что испеченного масляного печенья, свежайшего творога с ванилью, изюмом и засахаренными фруктами. Все было превосходного качества».
Джино Лонго имел возможность близко узнать роскошь и привилегии, которыми пользовалась партийная каста, когда его отец, секретарь Итальянской коммунистической партии с 1964 по 1972 годы, проводил летний отдых в Советском Союзе в качестве желанного гостя КПСС. Платить ему ни за что не приходилось. На дачу, предоставленную в распоряжение иностранного гостя, дважды в день «приезжала машина с ящиками съестных припасов, лакомств, напитков, вин, ликеров и сигарет». Расходы за все это несла КПСС.
Конечно, ничего необычного в этом нет, но всех этих удобств не имел среднестатистический русский товарищ Иван. Лонго замечает: «Казалось странным то обстоятельство, что каждому иностранному гостю по прибытии вежливо вручали большой конверт с деньгами. Суммы были значительными: сначала три тысячи, а впоследствии пять тысяч рублей (это то, что касалось моего отца, наверно, существовали специальные тарифы). Это намного превышало хорошую среднемесячную зарплату. Эти деньги выдавались всего на несколько дней пребывания, при том, что все расходы оплачивались».
