Насколько хрупкой должна быть вера исламиста, если он ощущает угрозу, исходящую от глупой карикатуры в сатирической газете, говорит философ из Словении

Сейчас, когда все мы находимся в состоянии шока после убийств в редакции Charlie Hebdo, нам нужно набраться мужества и задуматься. Конечно, мы должны однозначно осудить эту расправу, назвав ее нападением на основу наших свобод, причем осудить ее без каких-либо скрытых оговорок типа «и все-таки Charlie Hebdo слишком часто провоцировала и унижала мусульман». Но такого пафоса повсеместной солидарности недостаточно. Нам надо думать глубже.

Это мышление не имеет никакого отношения к дешевым параллелям по поводу совершенного преступления типа мантры на тему «кто мы такие, люди Запада, совершавшие акты ужасных массовых убийств в Третьем мире, чтобы осуждать эти акции?» Оно имеет еще меньше отношения к патологическому страху многих западных либералов левого толка оказаться обвиненными в исламофобии. По мнению этих левых либералов, любая критика ислама подлежит осуждению как выражение западной исламофобии. Ведь критиковали же Салмана Рушди за то, что он безо всякой на то нужды провоцировал мусульман, а поэтому, как минимум отчасти, сам виноват в том, что его мусульманской фетвой осудили на смерть. И так далее. Результат такого отношения и подхода вполне ожидаем: чем больше западные либералы левого толка копаются в своей вине, тем больше их осуждают мусульманские фундаменталисты, называя лицемерами, пытающимися скрыть свою ненависть к исламу. Эта совокупность факторов идеально воспроизводит парадокс суперэго: чем больше ты подчиняешься тому, чего от тебя требуют другие, тем больше твоя вина. Получается так: чем терпимее ты относишься к исламу, тем сильнее будет оказываемое на тебя давление…

Вот почему я также считаю недостаточными призывы к умеренности типа утверждений Саймона Дженкинса (Simon Jenkins) (на страницах Guardian 7 января), который заявляет, что мы «не должны чрезмерно реагировать, не должны излишне рекламировать последствия. К каждому такому событию надо относиться как к преходящему ужасному случаю». Но нападение на редакцию Charlie Hebdo не было обычным «преходящим ужасным случаем». Это было частью четкой религиозной и политической программы, а также явной составляющей общей закономерности. Конечно, мы не должны чрезмерно реагировать, если под этим подразумевается слепая исламофобия. Но мы должны безжалостно проанализировать эту закономерность.

Нужна не демонизация террористов с превращением их в героических и фанатичных смертников. Нам нужно развенчивать этот демонический миф. Еще давно Фридрих Ницше писал о том, как западная цивилизация продвигается в направлении последнего человека — апатичного создания, у которого нет ни великих страстей, ни значимых устремлений. Неспособный мечтать, уставший от жизни, он не идет на риск, стремясь только к удобству и безопасности, что является выражением толерантности одного к другому. «От времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть. У них есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье — выше всего. „Счастье найдено нами“, — говорят последние люди, и моргают».

По сути дела, многое говорит о том, что раскол между терпимыми промышленно развитыми странами и фундаменталистской реакцией на них все больше следует линиям разлома между долгой и приятной жизнью, наполненной материальным и культурным богатством, и жизнью, посвященной какому-то выдающемуся и очень важному делу. Разве этот антагонизм не является тем, что Ницше называл «пассивным» и «активным» нигилизмом? Мы на Западе являемся последними людьми по Ницше, погрязшими в глупых повседневных удовольствиях. А исламские радикалы готовы рисковать всем, ведя борьбу вплоть до самоуничтожения. «Второе пришествие» Уильяма Батлера Йейтса прекрасно передает то трудное положение, в котором мы сегодня оказались: «У добрых сила правоты иссякла, а злые будто бы остервенились». Отличное описание сегодняшней разницы между анемичными либералами и страстными фундаменталистами. «Добрые» больше не способны активно действовать, а «злые» погрязли в расистском, религиозном и женоненавистническом фанатизме.

Но неужели фундаменталисты-террористы действительно соответствуют такому описанию? У них совершенно очевидно отсутствует та черта, которую легко различить у всех настоящих фундаменталистов, от буддистов Тибета до американских амишей. Речь идет об отсутствии недовольства и зависти, о глубоком безразличии к образу жизни людей неверующих. Если нынешние так называемые фундаменталисты действительно верят в то, что они нашли путь к Истине, то почему у них возникает ощущение угрозы со стороны неверующих, почему они должны им завидовать? Когда буддист встречается с западным гедонистом, то он вряд ли его осуждает. Он лишь доброжелательно отмечает, что поиски счастья и удовольствий, которыми занимается гедонист, разрушительны. В отличие от истинных фундаменталистов, грешная жизнь неверующих очень сильно волнует, интригует и очаровывает псевдофундаменталистов из террористических кругов. Возникает такое ощущение, что борясь с неверными грешниками, они сражаются с собственными соблазнами.

Но здесь в анализе Йейтса отсутствует то сложное положение, в котором оказываются сегодняшние террористы. Напряженная страсть террористов свидетельствует об отсутствии у них подлинных убеждений. Насколько хрупкой должна быть вера исламиста, если он ощущает угрозу, исходящую от глупой карикатуры в сатирической газете! Террор фундаменталистского ислама зиждется не на убеждении террористов в собственном превосходстве, а на их стремлении защитить свою культурно-религиозную идентичность от натиска глобальной потребительской цивилизации. Проблема фундаменталистов не в том, что мы считаем их неполноценными, а в том, что они втайне сами считают себя неполноценными. Поэтому наши снисходительные политкорректные заверения вызывают у них лишь возмущение и недовольство. Проблема не в культурных отличиях (не в их попытках сохранить свою идентичность), а совсем в другом — в том, что фундаменталисты уже очень похожи на нас, что втайне они уже признали наши стандарты и оценивают себя именно по таким меркам. Как это ни парадоксально, на самом деле фундаменталистам не хватает определенной дозы настоящей «расистской» уверенности в собственном превосходстве.

Последние превратности судьбы мусульманского фундаментализма подтверждают давнюю мысль философа Вальтера Беньямина (Walter Benjamin) о том, что «каждое усиление фашизма свидетельствует о революционных неудачах». Усиление фашизма — провал левых сил; но одновременно это и доказательство того, что был революционный потенциал, было разочарование и недовольство, воспользоваться и мобилизовать который левые не сумели. Разве неверно это в отношении сегодняшнего «исламофашизма»? Разве подъем радикального исламизма не идет одновременно с исчезновением светских левых сил в мусульманских странах? Когда весной 2009 года талибы захватили долину Сват в Пакистане, New York Times сообщила, что они осуществили «классовый переворот, воспользовавшись глубокими противоречиями между состоятельными землевладельцами и безземельными арендаторами». Но если талибы действительно «воспользовались» бедами крестьян, «усилив тревогу по поводу рисков для Пакистана, который остается в значительной степени феодальной страной», то что мешает либеральным демократам в Пакистане и США точно так же «воспользоваться» этими бедами и помочь безземельным фермерам? Печальная суть данного факта заключается в том, что феодальные силы в Пакистане являются «естественными союзниками» либеральной демократии…

А как же насчет основополагающих ценностей либерализма, таких как свобода, равенство и т. д.? Парадокс в том, что сам по себе либерализм недостаточно силен, чтобы спасти эти ценности от натиска фундаментализма. Фундаментализм — реакция (конечно, неверная и озадачивающая реакция) на настоящие изъяны либерализма. Именно по этой причине либерализм снова и снова порождает такую реакцию. Оставшись один на один с собой, либерализм постепенно сам себя ослабит. Единственное, что может спасти его основополагающие ценности, это обновление и активизация левых сил. Чтобы сохранить это важнейшее наследие, либерализму нужна братская помощь радикальных левых сил. Это единственный способ для разгрома фундаментализма, для размывания почвы у него под ногами.

Думать в ответ на убийства в Париже — значит отказаться от самодовольства и самоуспокоенности снисходительного либерализма и признать то, что конфликт между либеральной вседозволенностью и фундаментализмом в конечном счете является ложным конфликтом, что это порочный круг из двух полюсов, которые порождают друг друга и предполагают существование друг друга. То, что философ Макс Хоркхаймер (Max Horkheimer) говорил в 1930-е годы о фашизме и капитализме (те, кто не хотят критиковать капитализм, должны также хранить молчание по поводу фашизма), применимо и к сегодняшнему фундаментализму. А именно: те, кто не хотят критиковать либеральную демократию, должны также хранить молчание по поводу религиозного фундаментализма.