Международный успех фильма Андрея Звягинцева «Левиафан» — это не более чем организованная западными государствами антироссийская кампания — наподобие той, которая сопровождала выход романа «Доктор Живаго» в 1958 году (о том, что к изданию книги Пастернака было причастно ЦРУ, российские газеты пишут так же возмущенно, как о выдвижении «Левиафана» на «Оскар»). Французские карикатуристы сами спровоцировали своих убийц или даже совершили худшее преступление, чем террористы — так написано на плакатах, которые держали в руках участники многотысячного митинга в Грозном. Надпись на стене «Мы все Куаши» воспринимается совсем не как ирония — да, в российском городе на площадь вышли десятки тысяч (по официальным данным — миллион) российских граждан, готовых солидаризироваться с убийцами карикатуристов.
Да, разумеется, Чечня в современной России существует на особых правах, но российское телевидение рассказывает о митингах, осуждающих жертв парижского убийства столь же невозмутимо, как если бы это были народные гуляния в Москве. Государственная дума принимает закон о «нежелательных на территории России» иностранных организациях, но это уже даже не первополосная новость. Два года назад принятие более мягкого закона об «иностранных агентах» сопровождалось оживленной общественной дискуссией, сейчас «нежелательные организации» уже никого не удивляют.
Конфликт ради конфликта
С первых лет постсоветской России общим знаменателем в российской политической публицистике было сожаление по поводу того, что у страны нет никакой национальной идеи. Теперь эти сведения устарели, национальная идея появилась — антизападничество. Здесь можно провести параллели с официальной идеологией СССР, Ирана или Северной Кореи. Однако в СССР была коммунистическая идея, в Иране — ислам, в Северной Корее — чучхе, и конфликт с Западом, по крайней мере, на уровне риторики в каждом случае был только дополнением к основной идее. «У нас социализм, на Западе — капитализм, поэтому мы враги».
Кажется, Россия стала первой страной, которая вообще обходится без какого-либо «поэтому». Нет ни социальной, ни религиозной, ни какой-либо еще идеи, современное российское антизападничество самодостаточно — конфликт ради конфликта. Смысл существования государства только и состоит в том, чтобы противостоять Западу без какой-то конкретной цели, доброй или злой. Просто так.
«Зато Крым наш»
Впрочем, с точки зрения внутренних российских дел путинское антизападничество имеет вполне конкретное прикладное значение. Оно, как и все, что делает Путин, направлено на довольно прозаичную по сравнению с пафосом риторики цель бесконечного удержания у власти. Антизападная риторика, частью имитирующая советскую, создает своего рода психологический комфорт для миллионов россиян, которым чего-то советского не хватало все эти годы. Логика здесь, вероятно, такая: Советский Союз тоже противостоял Западу и был при этом великой державой, и если Россия сегодня говорит с Западом так же, как раньше СССР, то она и в остальном такая же, как СССР, который на протяжении всех постсоветских лет оставался для многих россиян источником ностальгии.
Это качество российского массового сознания Владимир Путин эксплуатирует много лет, особенной новости здесь нет. Новость связана с российской экономикой: оказывается, если общество приучено к тому, что источником всех неприятностей для страны был и остается Запад, то ни обрушение рубля, ни падение цен на нефть никак не влияют на устойчивость режима.
В самом деле, если во всем виноват Запад, разве можно в чем-то обвинять правительство? Любимая критиками Кремля присказка «зато Крым наш» подразумевает, что присоединение Крыма стало причиной многих проблем в экономике, но лояльный Путину гражданин скорее воспримет ее буквально — да, заработки уменьшились, жить стало труднее, но зато Крым наш, то есть проблемы в экономике — неизбежная и терпимая плата за давно желанное территориальное приобретение. Что дороже российскому гражданину — потребительские привычки, сложившиеся в последние годы, или патриотическая гордость, недостаток которой ощущался много лет?
Ответ на этот вопрос дадут ближайшие месяцы, и он может оказаться не таким однозначным, как предполагает любая теория. Советский опыт — это не только гордость за космонавтов или ракетно-ядерный щит, это еще и двоемыслие, когда каждый обыватель понимал, что космонавты отдельно, а колбаса отдельно, и что один и тот же человек может аплодировать на комсомольских собраниях, а потом гоняться за дефицитными джинсами, ничуть не смущаясь по поводу очевидного противоречия между риторикой и реальностью. Если Путину удастся разбудить в россиянах и это качество, можно будет смело сказать, что он опять всех переиграл. Но если поколение потребителей 21-го века окажется не готово к двоемыслию, то за экономическим кризисом вполне может последовать и политический.