Как вести разговор о Ким Кардашьян и не выглядеть при этом идиотом

Как рассказать об отношении мальчика к женской красоте, столь важной теме в нашей жизни, и не показаться при этом идиотом?

Не самым лучшим будет начать разговор с Ким Кардашьян. Если придется говорить о Ким Кардашьян, то будет проще подойти к ней как чисто коммерческому явлению, используя фразу вроде «За прошлый год доходы Ким Кардашьян составили 28 миллионов долларов, хотя, на первый взгляд, ничем конкретным она не занималась». Откуда такие доходы? Кардашьян получает гонорары за то, что появляется на телевидении, присутствует на разного рода мероприятиях, за продажу одежды и косметики и, хотя и в меньших, но возрастающих масштабах, за рекламу (как правило, скрытую) в социальных сетях. Когда Ким пишет в Instagram о достоинствах своей новой губной помады, она делает бизнес. Можно также сыграть в социолога: что говорит Ким Кардашьян о нашем постмодернистском мире? О сексуальности, о нашем теле, о феминизме? На днях кто-то написал, что Ким Кардашьян — героиня нашего времени, современный аналог сестер Бронте. Хорошо. А как же красота? Кто захочет говорить о возбуждении или безразличии, которые вызывает в нем Кардашьян и не выглядеть при этом пошляком или снобом, или тем и другим одновременно?

Я вспомнил фразу, которую часто произносили дома: «Бабушка Мерседес в молодости была красавицей». «Бабушка была красавицей, а дед, хотя и некрасивым, но очень культурным и умным человеком», — говаривали тогда в соответствии с классической формулой, казавшейся мне тогда вполне естественной, но — теперь я воспринимаю с доброй улыбкой — не очень корректной: симпатичная женщина и умный мужчина, красавица и чудовище.

Свидетельством красоты Мерседес была ее фотография, по моим предположениям, 1932-1933 года, на которой была изображена бабушка с лентой на груди: «Мисс спорт Алавес». Но доказательством была лишь лента, потому что бабушка мне красивой вовсе не казалась.

Круглое лицо с достаточно невзрачными чертами куколки, мальчишеская прическа, придававшая ей несколько задорный вид. Я не мог узнать в этой девчонке свою 70-летнюю бабушку, и она вовсе не соответствовала моим представлениям о красоте. Гораздо более привлекательной мне казалась ее сестра, тетя Бланка. Ее фото появилось несколько лет спустя после смерти Мерседес. Она была похожа на Ингрид Бергман! Я никогда не видел Бланку, а мой отец, наверное, не более одного-двух раз. Она обладала раздражительным, вспыльчивым характером, возможно, вела беспорядочную половую жизнь (точные данные отсутствуют) и имела склонность попадать в сложные истории в казино. Однажды прочитал что-то про маниакально-депрессивный психоз и решил, что как раз ее случай. Но тогда моя жена, мать моей дочери, спросила, не является ли маниакально-депрессивный психоз наследственным заболеванием, и я перестал касаться этой темы.

Красота сквозь века

Прошу прощения за то, что все время отклоняюсь от главной темы. На основании тех фотографий можно было сделать вывод, что Мерседес гордиться особо было нечем, а в 90-е годы она выглядела весьма старомодной. Но тогда я был послушным ребенком, который не хотел рвать с культурой своих родителей. И в то, что я называю «родительской культурой», входил и четко очерченный канон женской красоты, который, как ни странно, совпадал с внешностью моей матери.

Если моя мама когда-нибудь прочитает эти строки, то назовет меня идиотом, но одно из главных убеждений, которые сформировались у нас в домашней обстановке, заключалось в том, что из всех красивых женщин, что есть в мире, нашего восхищения заслуживают лишь худощавые, смуглые и обладающие не ярко выраженными мужскими чертами. Именно такой была моя мать, такой она и осталась 25 лет спустя.

Что я могу об этом сказать? Первое и самое очевидное заключается в том, что мы росли, ни имея никаких параллельных эталонов мужской красоты. Или, возможно, потому, что не так давно сестра обнаружила фото моего отца, где ему тридцать с небольшим лет, и решила, что он в чем-то похож не ее молодого человека.

Порода

Во-вторых, эта мысль имела еще некий классовый подтекст. Попытаюсь объяснить: мои родители были людьми свободной профессии. Они имели высшее образование и придерживались либеральных взглядов. У них был утонченный вкус и не очень высокие доходы. И хотя об этом никогда не говорилось в открытую, подразумевалось, что людям нашего круга нравятся женщины с короткой стрижкой и выступающими лопатками, похожими на героинь французских кинофильмов (эти кинофильмы я, по правде говоря, стал смотреть лишь несколько лет спустя, когда поехал учиться в Мадрид). С другой стороны, более обеспеченным и менее культурным, чем мы, юношам нравились модно одетые блондинки, а также женщины с большими формами. Да, они тоже могли быть красивыми, но это был другой тип красоты.

Я вспоминаю похвалу, которую много раз слышал в отношении своей матери тогда, когда это звучало очень изысканно: «В этой женщине чувствуется порода».

Еще я вспомнил о феминистском идеале красоты, который сейчас нам кажется устаревшим. Однажды я разговаривал об этом со своей матерью и вспомнил совсем недавно, когда читал воспоминания Ким Гордон (она лишь на год моложе моей матери, что меня всегда удивляло): для женщин ее поколения, которые поступили в ВУЗы и хотели достичь определенных высот в своей профессии, быть феминисткой означало забыть о том, что они женщины. Они пили и курили «как мужики», работали «как мужики», отпускали шуточки «как мужики», выражали свои чувства «как мужики». Им мешала большая грудь, густые длинные волосы, бусы, а иногда и материнство. Даже сейчас я испытываю определенную тягу к этому образу жизни, помня при этом, что гораздо интереснее наблюдать за ним снаружи, чем находиться внутри.

Бергман, Бэколл, Ли

Шли годы: некоторые из моих подруг были похожи на мою мать, некоторые нет. Мне нравились стильные блондинки, худые, похожие на юношей, а также с большим бюстом и бедрами. Я вспоминаю также некоторые беседы с моими друзьями об актрисах прошлых лет, которые казались нам привлекательными в XXI веке. Элизабет Тейлор (Elizabeth Taylor) — нет. Мерлин Монро (Marylin Monroe) — да, но с некоторой долей животного инстинкта. Ингрид Бергман (Ingrid Bergman) — да. Грета Гарбо (Greta Garbo) — да. Вивьен Ли (Viviann Leigh) — нет. Лорен Бэколл (Lauren Bacall) — да. Софи Лорен (Sophia Loren) — да, но с некоторой долей иронии. Марлен Дитрих (Marlene Dietrich) — думаю, что нет, она внушала какой-то страх. Девчонки из нашей компании спрашивали, кто из актеров прошлых лет нам нравился. Мы отвечали иносказательно, как отвечают молодые люди нормальной ориентации: Грегори Пек (Gregory Peck) выглядит очень подтянутым; Спенсер Трейси (Spencer Tracy), хотя и страшноватый, но не вызывающий отвращения; Бельмондо, конечно, хорошо быть похожим на Бельмондо, гораздо лучше, чем на Алена Делона (Alain Delon), который в молодости был красавцем, а к старости подурнел. Рок Хадсон (Rock Hudson) и все остальные? Ничего не могу сказать. А Хамфри Богарт (Humphrey Bogart)? Наверное, нет, но тут мнения разделяются. Воспоминания цепляются друг за друга, и мне приходит на ум то, как относился мой отец к Роми Шнайдер (Romy Schneider): «вначале она была очень вульгарной, но в конце жизни, когда впала в депрессию и совершила самоубийство, была уже весьма незаурядной женщиной». Эта фраза вызывает у меня улыбку, хотя я и понимаю, что звучит она несколько зловеще.

И вот я снова отклонился от темы.

Эта нить должна была привести нас к Ким Кардашьян. Мы остановились на том, что прошли годы, и я освободился от мысли о худой красотке с мальчишескими чертами. Отчасти, но не полностью. Я видел несколько заумные французские кинокартины 50-60-х годов, безликие американские киноленты 40-х. Я научился сдержанным выражениям в отношении женщин, казавшихся мне привлекательными. Так в нашу жизнь вошли Ким Кардашьян и Кира Найтли (Keira Knightley), уж не помню, произошли ли это одновременно. Наверное, почти одновременно. Кира Найтли? А при чем тут вообще Кира Найтли? Все дело в том, что я склонен сравнивать Кардашьян и Найтли. Возможно, потому, что у них одинаковые инициалы, и они мало чем отличаются друг от друга. Кира мне очень нравится, и боюсь, причина заключается в том, что она пробуждает нечто, что сидит во мне с самого детства. Однажды, мне показалось, что я узнал ее в героине одного из романов Джона Бэнвилла (John Banville), чьи инициалы были ДД, хотя наверняка все это было плодом моего воображения. Я очень проникся к ней, когда прочитал в одном из интервью, что она переживает из-за того, что в силу своей худобы все принимают ее за умную красавицу, хотя в действительности у нее ветер в голове гуляет с не меньшей, а то и с большей силой, чем у других. Считаю ли я ее сексуальной? Скорее, да, если честно.

А что Ким? Ким мне тоже очень понравилась, с самого начала. Было приятно осознавать, что ее лицо, хотя и видоизмененное в результате пластических операций, кажется мне красивым, утонченным и умным. Мне нравится наблюдать за ее игрой в умную-глупую, когда окружающие не могут понять, смеется ли эта девушка сама над собой, над нами или просто все есть так, как оно есть. Мне понравились ее знаменитые фотографии: в бассейне — за свою откровенность и с бутылкой шампанского — за свою эпатажность. Думаю, если бы я был женщиной, меня бы меньше интересовали эти вещи, и я считал бы их несколько оскорбительными. Считаю ли я ее сексуальной? Не знаю, в том числе и потому, что никогда не встречал никого, кто был бы похож на Ким Кардашьян. Очень хочу спросить одного из своих друзей, считает ли он ее сексуальной, но тут же перед глазами встает образ его жены, наполовину русской, наполовину испанки. Худощавой, костистой и строгой, как гимнастка. Наверное, мой друг даст столь же расплывчатый ответ и попытается отшутиться, как я. Как бы там ни было, я признаю некое брожение в мозгу, которое мы связываем со словом «красивая».

Как трудно говорить об этом и не выглядеть смешным.

Означает ли ее успех существование некой антропологической сущности женской красоты, которая приводит нас к Венере Виллендорфской и институту сохранения расы? Возможно, но следует отметить, что моя мать, худая и курящая, была хорошей матерью. Несколько лет тому назад в мои руки попала книга об истории болезненности. Она называлась «Метаморфозы жира», а написал ее Жорж Вигарелло (Georges Vigarello). Однажды я записал некоторые мысли, изложенные в ней: «полнота перестала считаться признаком красоты в XIV веке, когда в Европе разразился последний страшный голод; нищенствующие монашеские ордена первыми выступили против полноты; взвешивать людей стали в XIX веке; современникам Рубенса казались не очень нормальными женщины, изображенные на полотнах великого фламандского художника». Означает ли Ким Кардашьян разворот на пути к худобе, по которому мы двигались в течение стольких веков? Трудно сказать. Однако, как же не нравится мне в данном контексте слово нормальные.