К чему пришла Россия за год конфронтации с Западом?

В понедельник в Нью-Йорке Владимир Путин встретится с Бараком Обамой в ходе сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Главными вопросами для обсуждения станут, как ожидается, два конфликта — на юго-востоке Украины и в Сирии.

Вашингтон и Москва придерживаются весьма различных точек зрения по обеим проблемам.

Разговор президентов США и РФ может повлечь за собой серьезные перемены в отношениях России с Западом, непрерывно ухудшавшихся с момента аннексии Крыма в марте 2014 года и в ходе последовавшего за этим вооруженного противостояния на востоке Украины, а также наращивания российского военного присутствия в Сирии.

Есть ли предпосылки для очередной оттепели и новой перезагрузки в отношениях между Россией и Западом? Каковы вообще результаты бурной внешнеполитической деятельности России в течение последнего года? Об этом Русская служба Би-би-си спросила экспертов в Москве и Лондоне.

Александр Баунов, эксперт Московского центра Карнеги:

Год назад Владимир Владимирович Путин был не на Генеральной Ассамблее ООН, а на другом важном международном мероприятии — на саммите G20 в Австралии, в Брисбене.

Принимали его там из рук вон плохо, если мы помним. Канадский премьер-министр, пожимая ему руку, сказал ему «get out of Ukraine» или что-то в этом роде, в общем вел себя крайне недипломатично. О нем говорили на пресс-конференциях в третьем лице как об отсутствующем. Он медленно проплывал мимо сбившихся в группки западных лидеров, которые обсуждали свои дела и не подходили к нему для короткого кулуарного разговора. Если мы помним, он неожиданно, не сказавшись, рано уехал, как Евгений Онегин.

Это было ровно год назад. Это было после «Боинга», после очень серьезной летней войны в Донбассе, и вообще это был год Крыма и украинского кризиса. Конечно, если мы сравниваем с прошлой осенью, во внешней политике для него [Путина] ситуация изменилась в лучшую сторону, потому что даже полгода назад — этой весной — всё выглядело так, будто Обама не будет встречаться с Путиным до конца своего срока. Даже приезд Керри — рутинное мероприятие, встреча министров иностранных дел — выглядел каким-то прорывом.

И вдруг мы говорим о тет-а-тет на высшем уровне до конца срока Обамы. Это, конечно, не дипломатическая нормализация для России, потому что нормализация — это возвращение к ситуации «как обычно», «как всегда», «как нормально». Конечно, сохранение санкций — это ситуация, далекая от нормы.

Россия далека от возвращения к существованию в рамках современной международной нормы, но это, конечно, совсем не то, что было прошлой осенью.

Очевидны две вещи: украинский конфликт все-таки перешел из горячей фазы в более прохладную. Весной всерьез обсуждался вопрос летнего наступления и штурма Мариуполя.

Мы видим, что и весна, и лето прошли, и слава богу, серьезной войны на востоке Украины не было. Значит, главная часть минских соглашений, которая «про мир», соблюдается.

Кроме того, появились другие войны, более важные сейчас для Запада, чем война на Украине, или по крайней мере не менее важные.

Поэтому рецепт примирения с Западом для Владимира Путина сейчас простой: мир на Украине и война где-то еще.

Не в том смысле, что он будет эту войну развязывать, а в том смысле, что какой-то другой тяжелый и важный конфликт создаст контекст, в котором он сможет быть полезен.

И кризис с беженцами в Европе, и ИГИЛ, который бомбят, опять же, ровно год, такой контекст создают.

Обменяла ли Россия одну внешнюю политику на другую — то есть Украину на Сирию? Формально американская дипломатия старается работать отдельными пакетами, чтобы как раз не происходило таких обменов.

Сирия — один вопрос, Украина — другой вопрос. Поэтому обмена не произошло. Россию будут и критиковать, и, в случае чего, будут ужесточать санкции.

Георгий Мирский, главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН:

Сейчас на Западе ломают голову по поводу того, что Путин собирается делать. Либо он хочет спасти режим Башара Асада, либо он хочет создать на Ближнем Востоке военный плацдарм России.

Они этого не понимают, обеспокоены. Сами они попали в очень сложное положение. Ничего не получается, потому что для Америки надо и против Башара Асада вроде продолжать войну: четыре года говорили, что его надо сбросить. Теперь ИГИЛ появился, и как быть — не знают.

Слабое место: Башара Асада надо вроде бы спасать, потому что если он рухнет, то тогда Барак Обама войдет в историю, как человек, который своими руками отдал Сирию в руки исламистов, худших врагов Америки и Израиля. Это невозможно.

С другой стороны, если с ним примириться и договориться с Россией, это значит своими руками опять же пригласить Россию на Ближний Восток и войти в историю с этим. Слабое место.

Но дипломатической победы России нет. «Нужно действовать вместе с Россией»: так было бы, если бы у Обамы перед глазами была только карта Сирии.

Но если у него перед глазами карта мира, включая Крым и Донбасс, то всё выглядит несколько иначе.

Поставить противника в затруднительное положение — еще полпобеды. Победа была бы, если бы Обама согласился с Путиным: «Делать нечего, приходится с вами сотрудничать, приходится отказаться от борьбы с Башаром Асадом, приходится фактически признать, что четыре года мы вели неправильную политику и ставили не на ту лошадь. Сейчас мы поумнели и понимаем, что [работать] вместе нам надо. Несмотря на то, что вы от этого выиграете и получите военную базу, но что делать».

Вот если так получится, тогда можно сказать, что Россия действительно одержала дипломатическую победу. Пока она просто замутила воду и заставила всех думать.

Если считать, что Россия выиграла тем, что навела шум и переполох — можно сказать, что Россия выиграла.

То, что Россия опять на первых страницах мировых газет, что тем самым Путин показал, что вы рано сбросили Россию со счетов, что и на Ближнем Востоке она будет играть роль, и вообще в мире, что она остается великой державой. Он это показал. Это можно считать выигрышем.

А проигрыши за это время... Именно в глазах мирового сообщества можно сказать, что продолжается эта катавасия на Украине. Многие возлагают здесь ответственность именно на Россию, которая не захотела уйти оттуда. Не смогла одержать победу и создать там «Новороссию», но и уйти тоже не хочет.

Все понимают, что там российские военнослужащие — выпускники, отставники, как бы их ни называли.

Продолжает укрепляться отношение к России как к очень ненадежному партнеру, если вообще можно назвать это партнером.

Непонятно, что от нее ожидать, не говоря уже о том, что многие просто считают Россию агрессором. В этом смысле на украинском направлении ничего не выиграли.

Ясно, что мы нашли наконец национальную идею... какой там русский мир, это чепуха. Антиамериканизм — вот наша национальная идея.

Искали что-то такое еще при Ельцине и так нигде и не нашли. И Путин сначала искал — не нашел. А вот теперь нашли.

Вы же помните, что он сказал насчет медведя, мишки, которого хотят приковать цепями и вырвать у него когти? Вот это и есть то, что по-английски называется bottom line. Это краеугольный камень, основа идеологии. А значит, это национальная идея: «вокруг враги, надо всё время обороняться, мы окружены».

Идея старая, которая была еще в XIX веке, только вместо Америки была Англия. Правильно, каких идей только не было. Идея была и пролетарского интернационализма, и мирового Советского Союза. Всё было. И эта была. Но сейчас она стала национальной идеей. Исходя из нее всё строится. Патриотическая мобилизация.

Исходя из этого и считайте, что приобрела, а что потеряла Россия.

Сэм Грин (Samuel Greene), директор Института России при Кингс-колледже в Лондоне:

За последний год кардинальных изменений, наверное, не было. Разве что укрепилось мнение и в США, и в Европе о том, что Россия не является, и в ближайшем будущем не будет являться, надежным партнером в решении, в общем-то, любых вопросов.

То есть максимум, на что можно было бы рассчитывать — это на невмешательство, как это было в процессе с Ираном недавно.

С российской стороны, возможно, есть надежда, скажем, на то, что какое-то предложение по сирийскому конфликту будет встречено с пониманием, а не давлением со стороны западных лидеров.

Просто общественное мнение и мнение руководителей настолько отравлено неприятным опытом общения по поводу Украины, что эти надежды, скорее всего, останутся тщетными.

Я бы сказал, Кремлю действительно казалось, что он обладает возможностью свободы действия. То есть может действовать по своему усмотрению, в том числе и военным образом, и в близлежащих, и (как мы видим теперь уже в Сирии) в более отдаленных краях, и не встречать при этом военного сопротивления со стороны Запада.

С другой стороны, Кремль видит и устойчивость, я бы даже сказал, неожиданную устойчивость со стороны Запада в плане экономического и политического отпора, то есть и режим, санкции, и опять-таки нежелание и невозможность увидеть в России политического союзника в каком бы то ни было вопросе.