Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
В декабре выходит в свет книга мемуаров седьмого президента Латвии Валдиса Затлерса «Вот кто я!». Книга написана по-русски и адресована специально русскоязычной аудитории. В истории современной Латвии это фактически первый подобный случай. Что заставило экс-президента обратиться к нелатышской части общества, и на какую реакцию он рассчитывает? Об этом в интервью Delfi рассказал сам Валдис Затлерс.
В декабре выходит в свет книга мемуаров седьмого президента Латвии Валдиса Затлерса «Вот кто я!». Книга написана по-русски и адресована специально русскоязычной аудитории. В истории современной Латвии это фактически первый подобный случай. Что заставило экс-президента обратиться к нелатышской части общества, и на какую реакцию он рассчитывает? Об этом в интервью Delfi рассказал сам Валдис Затлерс.
— C какой целью вы решили обратиться к русскоязычной аудитории?
— Скажу честно: приступая к написанию мемуаров, я не собирался переводить их на русский язык. Тогда мне казалось, что для русскоязычных читателей нужно написать отдельную книгу — книгу о русских в моей жизни. Но как только латышское издание «Кто есть я» увидело свет, стало понятно, что жизнь нельзя разделить на две части. Раздвоение сознания — это признак своеобразного недуга
— Что именно вы хотели сказать своей книгой?
— Во-первых, с ее помощью я хочу сломать стену недоверия и непонимания, которая иногда по-прежнему вырастает между нами. Вторая цель — поддержать самосознание латвийского народа, напомнить, какую роль государство играет в жизни каждого человека, зачем нужны гимн и флаг, что каждый из нас может сделать во благо своей страны. Для русскоязычных Латвии такие понятия, как самосознание и принадлежность к государству, не менее актуальны, чем для латышей. Мы видим, что происходит на Украине и в Сирии, и в этот момент нам как никогда важно быть вместе, а не сторониться друг друга.
— Но вы сами, будучи президентом, русскоязычных однажды оттолкнули − своим отказом общаться на русском в СМИ.
— Я совершенно не хотел никого отталкивать. Наоборот, я всегда повторял, что все живущие в Латвии — латыши, русские, евреи, украинцы, поляки — они все мой народ. Мое решение не использовать русский язык в интервью прессе было мотивировано исключительно желанием укрепить роль государства в сознании людей. Я изучал практику других стран, и практически везде главы государств для публичных выступлений в стране используют государственный язык. И, кстати, мало кто заметил, но вместе с русским я прекратил тогда использовать в интервью и английский язык.
— Почему роль государственного языка так важна?
— Язык — это то, что отличает государство. Я помню, как однажды в Берлине оказался за одним столом вместе с президентами Кипра, Чехии, Финляндии, Германии и России. Неожиданно выяснилось, что мы все на разных уровнях владеем русским языком и в один момент в шутливой форме даже начали общаться между собой по-русски. Но как только разговор перешел на серьезные темы, Ангела Меркель тут же подозвала своего переводчика и начала говорить исключительно на немецком. Как лидер страны она хотела отожествлять себя со своим государственным языком.
— Но между интервью местной газете и выступлением на международном форуме все-таки есть отличия. И именно поэтому многие русскоязычные Латвии обиделись на вас. Вы никогда не жалели о своем решении?
— Нет. У меня не было злого умысла. На улице и в повседневной жизни я продолжал общаться с людьми на том языке, на каком они ко мне обращались. Было ли это решение стопроцентно правильным? Думаю, что нет. Возможно, я мог поступить как-то сердечнее. Но тут, видимо, не последнюю роль сыграли и русскоязычные СМИ — вместо того, чтоб искать точки пересечения, некоторые журналисты сознательно шли на провокации.
— Вторая претензия, которую вам предъявляют в русскоязычном сообществе, − отсутствие русских во власти. Вы стали первым лидером правящей партии, кто публично заявил о необходимости пригласить в правительство «Центр согласия», но до конкретного результата инициативу не довели. Почему?
— Я действительно был первым и единственным, кто предпринял такую попытку. Я был готов и не жалею об этом. Даже несмотря на то, что эта история потом негативно повлияла на всю мою политическую карьеру. На меня обиделись с обеих сторон…
— А почему не получилось? Вы испугались?
— Я − нет. Испугалось «Единство». Они не были готовы, они боялись раскола своей партии. Я тоже сильно рисковал — в Партии реформ голоса тогда разделились 50 на 50. Но я и сегодня считаю, что двигался в правильном направлении. У нас была уникальная возможность перестроить всю политическую систему. Однако для этого требовались и усилия со стороны «Центра согласия». Ушаков предлагал создать коалицию на двоих, но это было бы самоубийством. В «Центре согласия» было двое из партии Рубикса, а во фракции Партии реформ — двое, у которых в период советской власти были реальные основания опасаться за свою жизнь. Нельзя было надеяться, что они сработаются в одной команде. Мы бы тут же потеряли часть голосов. А для того, чтоб сформировать более широкую коалицию с участием ЦС, Ушакову требовалось проявлять больше активности, а не ждать, пока Партия реформ обо всем договорится и предложит ему въехать в правительство на белом коне.
— Но Ушаков ведь тогда же признал на закрытом дипломатическом ужине факт оккупации.
— Да. Это был большой шаг вперед. И думаю, если бы потом «ЦС» не занял позу обиженной дамы, то у них был бы шанс войти в коалицию позже.
— Что стало преградой? Участие Ушакова в сборе подписей за проведение референдума о втором госязыке?
— Это, и, конечно, непонятная позиция по Украине. Крым вызвал у латышей очень болезненную ассоциацию с сороковыми годами. «Центр согласия» должен это понимать.
— Неужели, если бы Ушаков официально признал факт незаконного захвата Крыма, «согласистов» сразу бы позвали в кабинет министров?
— Я не хочу гадать, что было бы, если бы. Но для Латвии очень важно иметь четкую линию во внешней политике. Мы маленькая страна, и наш успех целиком зависит от нашей предсказуемости в глазах России и Запада. Мы выступаем за добрососедские отношения, но мы никогда не будем поддерживать агрессивную военную политику и включение территорий соседних стран в территорию РФ. В ситуации с Крымом было слишком много тревожных совпадений: захват территории, присутствие чужой армии, ультиматум, нарушение международного права. У латышей сразу возникли аналогии с советской оккупацией 1940 года.
— Латвийско-российские отношения могут вернуться в тот формат, каким он был во время вашего официального визита в Москву в 2009-м?
— Я действительно очень горд тем, что сделал тогда. Наши отношения тогда очень улучшились. И причиной тому была не латвийская сторона. Сейчас ситуация другая. Налаживать сотрудничество с Латвией не входит в список приоритетов внешней политики России, поэтому надо просто терпеливо ждать − не строить из России врага, но и не закрывать глаза на то, что происходило в Грузии, Крыму, на Донбассе. С этим нельзя не считаться. Это реальные войны, которые унесли человеческие жизни.
— Но вы ведь понимаете, что для русскоязычных Латвии Россия никогда не будет просто одной из стран на карте. У многих там живут родственники, друзья, до начала санкций латвийские бизнесмены активно сотрудничали с россиянами…
— Мы не должны видеть в России врага — Латвия не ищет себе врагов. И когда на Западе спрашивают мою оценку политики санкций, я всегда отвечаю: даже применяя к стране механизмы экономической блокады, не нужно быть по отношению к ней высокомерным. Русским не нравится высокомерие. Но настороженность — это иное. Мы должны защищать то, что нам дорого.
— А как можно на практике совместить эти две цели, сохранив доверие местных русскоязычных?
— Есть немало исследований, которые доказывают, что у русских, живущих в Латвии, и латышей одинаковые моральные ценности. Конечно, Крым внес смятение в латвийское общество. И я уверен, что добиться доверия латвийских русских можно только одним путем — гарантировать им демократию, свободу слова, право на ведение бизнеса, право на образование, культуру, защиту их СМИ. Если мы начнем переделывать Латвию в тенденциозное государство, то тут же проиграем. Мы станем похожими на Россию, а нужно, чтобы каждый русскоязычный Латвии отчетливо видел, какие преимущества он получает, живя в свободной, демократической, европейской стране.
— Почему ж тогда на практике мы видим только последовательное движение в сторону национального государства и этнической розни? В преамбулу к Конституции вписали формулировку про «латышскую нацию», правящие партии возражают против приезда беженцев из мусульманских стран. Может, политической элите просто выгодно иметь разрозненное общество?
— Это выгодно неталантливым политикам. Надо понимать, что национальное государство — это государство нации, то есть не одной этнической группы, а целого народа. Запись в паспорте — это принадлежность к государству, а не к этнической группе.
— Но зачем нужна такая преамбула? Она разве улучшила текст Сатверсме?
— Конституция не стала ни хуже, ни лучше. Преамбула — часть Конституции, которая объясняет прошлое. Если Путин говорит, что Украина — это «искусственное государство», которое можно разделить, то нам для собственной безопасности, видимо, лучше вписать в Конституцию, что Латвия создана как единое, независимое государство, которое принадлежит своему народу.
— Почему для латышей это так важно?
— Исторические пробелы надо заполнить. Люди не могут смотреть вперед, пока они не пережили прошлое. В Первой мировой войне латыши добровольно сражались на стороне царской России, потому что до этого были столетия правления немецких баронов. Но 40-й год все перевернул. И тут были и страх, и обида, и разочарование. Преамбула — это прошлое. А вот что писать на новом листе — это уже тот вопрос, который нужно решать нам всем.
— Каким вы видите будущее Латвии — как моноэтническое общество с редкими исключениями или как совокупность разных национальностей, языков, религий, культур?
— Есть два четких критерия принадлежности к Латвии − гражданство и латышский язык. А какие народы тут будут жить, носители каких культур или религий, это уже не важно. На мой взгляд, сейчас самый лучший момент, чтобы подумать, каким будет будущее Латвии и что каждый из нас может сделать для него. Именно этот призыв и есть главная идея моей книги. Я писал честно и допускаю, что для русскоязычных читателей какие-то мои оценки и комментарии будут неприемлемы. Но это нормально. Я не пытался понравиться русским, я приглашаю их к диалогу на равных. Ведь у нас одна цель — благополучие нашей страны. Нам не нужно прятаться за стереотипами и бояться обсуждать сложные темы. Чтобы тебе поверили, надо говорить открыто.
— Я совершенно не хотел никого отталкивать. Наоборот, я всегда повторял, что все живущие в Латвии — латыши, русские, евреи, украинцы, поляки — они все мой народ. Мое решение не использовать русский язык в интервью прессе было мотивировано исключительно желанием укрепить роль государства в сознании людей. Я изучал практику других стран, и практически везде главы государств для публичных выступлений в стране используют государственный язык. И, кстати, мало кто заметил, но вместе с русским я прекратил тогда использовать в интервью и английский язык.
— Почему роль государственного языка так важна?
— Язык — это то, что отличает государство. Я помню, как однажды в Берлине оказался за одним столом вместе с президентами Кипра, Чехии, Финляндии, Германии и России. Неожиданно выяснилось, что мы все на разных уровнях владеем русским языком и в один момент в шутливой форме даже начали общаться между собой по-русски. Но как только разговор перешел на серьезные темы, Ангела Меркель тут же подозвала своего переводчика и начала говорить исключительно на немецком. Как лидер страны она хотела отожествлять себя со своим государственным языком.
— Но между интервью местной газете и выступлением на международном форуме все-таки есть отличия. И именно поэтому многие русскоязычные Латвии обиделись на вас. Вы никогда не жалели о своем решении?
— Нет. У меня не было злого умысла. На улице и в повседневной жизни я продолжал общаться с людьми на том языке, на каком они ко мне обращались. Было ли это решение стопроцентно правильным? Думаю, что нет. Возможно, я мог поступить как-то сердечнее. Но тут, видимо, не последнюю роль сыграли и русскоязычные СМИ — вместо того, чтоб искать точки пересечения, некоторые журналисты сознательно шли на провокации.
— Вторая претензия, которую вам предъявляют в русскоязычном сообществе, − отсутствие русских во власти. Вы стали первым лидером правящей партии, кто публично заявил о необходимости пригласить в правительство «Центр согласия», но до конкретного результата инициативу не довели. Почему?
— Я действительно был первым и единственным, кто предпринял такую попытку. Я был готов и не жалею об этом. Даже несмотря на то, что эта история потом негативно повлияла на всю мою политическую карьеру. На меня обиделись с обеих сторон…
— А почему не получилось? Вы испугались?
— Я − нет. Испугалось «Единство». Они не были готовы, они боялись раскола своей партии. Я тоже сильно рисковал — в Партии реформ голоса тогда разделились 50 на 50. Но я и сегодня считаю, что двигался в правильном направлении. У нас была уникальная возможность перестроить всю политическую систему. Однако для этого требовались и усилия со стороны «Центра согласия». Ушаков предлагал создать коалицию на двоих, но это было бы самоубийством. В «Центре согласия» было двое из партии Рубикса, а во фракции Партии реформ — двое, у которых в период советской власти были реальные основания опасаться за свою жизнь. Нельзя было надеяться, что они сработаются в одной команде. Мы бы тут же потеряли часть голосов. А для того, чтоб сформировать более широкую коалицию с участием ЦС, Ушакову требовалось проявлять больше активности, а не ждать, пока Партия реформ обо всем договорится и предложит ему въехать в правительство на белом коне.
— Но Ушаков ведь тогда же признал на закрытом дипломатическом ужине факт оккупации.
— Да. Это был большой шаг вперед. И думаю, если бы потом «ЦС» не занял позу обиженной дамы, то у них был бы шанс войти в коалицию позже.
— Что стало преградой? Участие Ушакова в сборе подписей за проведение референдума о втором госязыке?
— Это, и, конечно, непонятная позиция по Украине. Крым вызвал у латышей очень болезненную ассоциацию с сороковыми годами. «Центр согласия» должен это понимать.
— Неужели, если бы Ушаков официально признал факт незаконного захвата Крыма, «согласистов» сразу бы позвали в кабинет министров?
— Я не хочу гадать, что было бы, если бы. Но для Латвии очень важно иметь четкую линию во внешней политике. Мы маленькая страна, и наш успех целиком зависит от нашей предсказуемости в глазах России и Запада. Мы выступаем за добрососедские отношения, но мы никогда не будем поддерживать агрессивную военную политику и включение территорий соседних стран в территорию РФ. В ситуации с Крымом было слишком много тревожных совпадений: захват территории, присутствие чужой армии, ультиматум, нарушение международного права. У латышей сразу возникли аналогии с советской оккупацией 1940 года.
— Латвийско-российские отношения могут вернуться в тот формат, каким он был во время вашего официального визита в Москву в 2009-м?
— Я действительно очень горд тем, что сделал тогда. Наши отношения тогда очень улучшились. И причиной тому была не латвийская сторона. Сейчас ситуация другая. Налаживать сотрудничество с Латвией не входит в список приоритетов внешней политики России, поэтому надо просто терпеливо ждать − не строить из России врага, но и не закрывать глаза на то, что происходило в Грузии, Крыму, на Донбассе. С этим нельзя не считаться. Это реальные войны, которые унесли человеческие жизни.
— Но вы ведь понимаете, что для русскоязычных Латвии Россия никогда не будет просто одной из стран на карте. У многих там живут родственники, друзья, до начала санкций латвийские бизнесмены активно сотрудничали с россиянами…
— Мы не должны видеть в России врага — Латвия не ищет себе врагов. И когда на Западе спрашивают мою оценку политики санкций, я всегда отвечаю: даже применяя к стране механизмы экономической блокады, не нужно быть по отношению к ней высокомерным. Русским не нравится высокомерие. Но настороженность — это иное. Мы должны защищать то, что нам дорого.
— А как можно на практике совместить эти две цели, сохранив доверие местных русскоязычных?
— Есть немало исследований, которые доказывают, что у русских, живущих в Латвии, и латышей одинаковые моральные ценности. Конечно, Крым внес смятение в латвийское общество. И я уверен, что добиться доверия латвийских русских можно только одним путем — гарантировать им демократию, свободу слова, право на ведение бизнеса, право на образование, культуру, защиту их СМИ. Если мы начнем переделывать Латвию в тенденциозное государство, то тут же проиграем. Мы станем похожими на Россию, а нужно, чтобы каждый русскоязычный Латвии отчетливо видел, какие преимущества он получает, живя в свободной, демократической, европейской стране.
— Почему ж тогда на практике мы видим только последовательное движение в сторону национального государства и этнической розни? В преамбулу к Конституции вписали формулировку про «латышскую нацию», правящие партии возражают против приезда беженцев из мусульманских стран. Может, политической элите просто выгодно иметь разрозненное общество?
— Это выгодно неталантливым политикам. Надо понимать, что национальное государство — это государство нации, то есть не одной этнической группы, а целого народа. Запись в паспорте — это принадлежность к государству, а не к этнической группе.
— Но зачем нужна такая преамбула? Она разве улучшила текст Сатверсме?
— Конституция не стала ни хуже, ни лучше. Преамбула — часть Конституции, которая объясняет прошлое. Если Путин говорит, что Украина — это «искусственное государство», которое можно разделить, то нам для собственной безопасности, видимо, лучше вписать в Конституцию, что Латвия создана как единое, независимое государство, которое принадлежит своему народу.
— Почему для латышей это так важно?
— Исторические пробелы надо заполнить. Люди не могут смотреть вперед, пока они не пережили прошлое. В Первой мировой войне латыши добровольно сражались на стороне царской России, потому что до этого были столетия правления немецких баронов. Но 40-й год все перевернул. И тут были и страх, и обида, и разочарование. Преамбула — это прошлое. А вот что писать на новом листе — это уже тот вопрос, который нужно решать нам всем.
— Каким вы видите будущее Латвии — как моноэтническое общество с редкими исключениями или как совокупность разных национальностей, языков, религий, культур?
— Есть два четких критерия принадлежности к Латвии − гражданство и латышский язык. А какие народы тут будут жить, носители каких культур или религий, это уже не важно. На мой взгляд, сейчас самый лучший момент, чтобы подумать, каким будет будущее Латвии и что каждый из нас может сделать для него. Именно этот призыв и есть главная идея моей книги. Я писал честно и допускаю, что для русскоязычных читателей какие-то мои оценки и комментарии будут неприемлемы. Но это нормально. Я не пытался понравиться русским, я приглашаю их к диалогу на равных. Ведь у нас одна цель — благополучие нашей страны. Нам не нужно прятаться за стереотипами и бояться обсуждать сложные темы. Чтобы тебе поверили, надо говорить открыто.
