Вот отсюда и надо, наверное, начать. Русский может стать американцем, а американец — может, если захочет, стать русским. Следящий за предвыборной кампанией 2015-2016 года в Штатах, глядя на кандидата Дональда Трампа, вспоминает не столько американца, памятного всем бывшим совгражданам Рональда Рейгана, сколько русского Владимира Жириновского, неудачно загримированного под Дональда Дака — этого, как определяет его Википедия, «белого антропоморфного селезня с жёлтым клювом и жёлтыми лапами». Но даже если аниматор из Диснейленда и в самом деле прорвется в президенты, от нижеследующих заметок я не откажусь. И вот почему.
Вот уже много лет читаю я открытую переписку американо-британских и примкнувших к ним славистов, посвященную культуре, политике и языкам народов Восточной Европы и бывшего СССР. Обычно участники рассылки обмениваются ссылками на новые учебники, интересные фильмы, свежие или, наоборот, прочно забытые факты из истории языка. Часто делятся здесь переводческими находками и успехами. Время от времени заходит разговор о нравах. Вот и вчера один из участников прислал на суд нескольких тысяч коллег свой перевод на английский язык саркастического стихотворения Леонида Каганова под названием «Колыбельная». Герои стихотворения — молодые родители, как теперь говорят, ватники, картина мира которых вот какая:
Спи малыш, уже темно,
папа спит и мама.
Видишь, cмотрит к нам в окно
черная обама.
Ходит, рыщет по дворам,
раскатала губы.
Слышишь: бряк, тарам-парам —
уронила рубль.
Ну и так далее. Леонид Каганов работает в жанре саркастической, или стебной, поэзии уже давно. Всякая колыбельная — просто в силу социально-культурных перемен — может казаться пародией предыдущей. Заметивший это обстоятельство Каганов в данном случае не очень далеко ушел от своей прежней рекурсии, написанной в 2011 году, которая начиналась такими словами:
Спи, малыш, уже темно
В туалете спит говно
Спят на кухне тараканы
Спят немытые стаканы
Мусор спит внутри ведра
Вот и Стаське спать пора.
Как видно, оба стихотворения построены на нехитром контрасте жанра — стихотворения, обращенного к ребенку, и неаппетитного словарного антуража. Но есть и отличия. В стихотворении 2011 года поэтическим словом обволакивается неаппетитная реальность неухоженного жилища — в стиле древней рипарографии — римских мозаик, с помощью полудрагоценных цветных камней изображавших на пиршественном полу нечистоты и мусор.
Ведь самоочевидно, пишет переводчик, что Леонид Каганов не разделяет расистских взглядов лирического героя своей колыбельной. Разве не понятно, что вся эта риторика, взятая из выпусков новостей российского ТВ, подается здесь вполне негативно?
И вдруг выясняется, что американцам очевидно как раз нечто другое. Что же это другое?
Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется вернуться далеко-далеко. В те времена, когда в Москву из далекой командировки вернулся режиссер, ставивший в Штатах спектакль. Режиссер этот, под искренний смех в зале, рассказывал, как долго тамошние техники налаживали оборудование сцены, чтобы реализовать замысел режиссера, заставив аппаратуру работать по правилам.
— У нас в театре, — сказал режиссер, — умельцы сломали бы эту технику и сварганили что-то свое, лишь бы работало. Пусть и не совсем так, как надо, но по-быстрому, дешево и сердито. Американцы бились неделю, чтобы заставить имеющийся прибор начать делать именно то, что было обозначено в его потребительских свойствах на момент покупки и установки. А у нас — однова живем! — нужно было бы, чтобы сработало в день спектакля, а потом — трава не расти!
Это объяснение режиссера вспомнилось мне, когда я читал спор переводчика стихотворения Л.Каганова и его сторонников с теми американцами и их сторонниками, в которым одни объясняли, как им противна «цензура политической корректности», а другие пытались объяснить, собственно, смысл этой политической корректности применительно к данному случаю.
В чем же он состоит? Почему русским, несмотря на их прямоту, откровенность и «всемирную отзывчивость», так и не удалось в данном случае пробиться к англо-саксонскому уху? Я думаю, вот почему.
Здесь действует эффект коуба, или бесконечной рекурсии, бесконечно же снижающей предмет разговора, эффект, переводящий этот предмет в тот же привычный режим, который звучал и в колыбельной 2011 года. Как там ребенку предлагается не только спать в обществе говна в толчке и мусора в ведре, но и проснуться с ними утром, так и здесь. Когда маленький расист проснется и спросит маму и папу, отчего у них стало меньше цветного мусора и ароматного говна, на него с экрана его маленького телевизора прольется как раз то, что пародировал Леонид Каганов. Пародия была бессильной остановить как раз то, что пародировала.
Смысл политкорректной карикатуры — даже самой рискованной! — не в том, чтобы закрепить гнусный стереотип, не в том, чтобы дать читателю, зрителю, слушателю принюхаться, привыкнуть, приспособиться к нему, а в том, чтобы локализовать и — выплюнуть, выблевать его.
Расизм из русского политического обихода не выблевывается. Упирается. Мало того, захватывает общественное мнение. И когда пародия сливается с пародируемым объектом, от нее остается пшик.
Есть, конечно, и в Штатах такой расизм.
Но даже тамошний Жириновский, переодетый белым антропоморфным селезнем с желтым клювом и желтыми лапами, легко кроющий относительно малочисленных американских мусульман, вынужден считаться с политическими ограничениями своей страны. Ограничениями, наложенными не внешней силой, а собственными гигиеническими предписаниями. Которые в конце концов победят, как бы кто ни пыжился.
В России же политические речи произносятся так, как если бы не существовало ни прошлого, ни будущего, как если бы все упиралось только в этот вот, текущий момент. Сказануть сейчас — как в последний раз. Однова живем. Урежем марш. Зарежем правду-матку. Ведь «наши речи за десять шагов не слышны».
Звонок на выход для ныне действующего политического класса в России, может быть, не так слышен, потому что он заглушается коубами, бесконечным роликом про бесконечно несущиеся к цели ракеты, бесконечно смеющегося товарища Сталина, под бесконечный сардонический смех над этими жалкими попытками оставить нас наедине с говном.
