Вашингтон — Неудивительно, что чеченцы отправились сражаться в Сирию на стороне так называемого Исламского государства, на стороне других повстанческих группировок, борющихся с режимом Башара аль-Асада, и даже на стороне этого самого режима.
Чечня, их преимущественно мусульманская родина на Северном Кавказе, постоянно конфликтовала с Москвой с момента распада Советского Союза в 1991 году. Чеченцы пережили две войны, в результате которых эта горная республика оказалась в руках промосковского военного диктатора. Чеченцы знают, что такое джихад.
Неудивительно также и то, что президент России Владимир Путин пришел в Сирию, предоставив свои самолеты и военных осажденному Асаду, сыну покойного Хафеза аль-Асада (Hafez al-Assad), который в результате серии переворотов в 1971 году стал абсолютным правителем Сирии и который в период холодной войны предоставил Москве военную базу на Ближнем Востоке. Путин знает, что такое вакуум во власти.
Вмешательство России в сирийский конфликт стало тем фактором, который полностью изменил его ход. Режим Асада перешел в наступление. Пользуясь поддержкой иранских, ливанских и иракских боевиков, Асад постепенно возвращает себе потерянные территории и готовится вытеснить повстанцев из Алеппо, крупнейшего города в Сирии.
Таким образом, вопрос состоит в том, что получит Россия, когда война в Сирии завершится.
Ответ на этот вопрос стоит поискать в обломках, оставшихся в Чечне или на Украине, где в 2014 году Путин дерзко захватил Крымский полуостров и продолжает провоцировать нестабильность в Киеве и во всей Европе, руководя сепаратистским движением. На это Вашингтон и Евросоюз ответили экономическими санкциями, которые, по мнению некоторых обозревателей, уже лишены свое актуальности, учитывая острый кризис на Ближнем Востоке и срочную необходимость сотрудничать с Россией.
«Путин пытается перевести внимание с темы Украины, и, возможно, ему это удалось», — сказал научный сотрудник центра Карнеги-Европа Томас де Ваал (Thomas de Waal) в беседе с The Boston Globe.
Проведя параллели между Сирией и Чечней, де Ваал рассказал о российском стиле ведения конфликта, который хорошо сочетается с безжалостным обстрелом позиций повстанцев, характерным для Асада.
«Неодолимая сила — это ваша основная стратегия, — объяснил он. — К любому вражескому городу вы относитесь как к Берлину, вы не оставляете от него камня на камне. Никакой осторожности, никаких тревог о сопутствующем ущербе и мирных гражданах».
На Украине экономическая и скрытая военная интервенция была проведена параллельно всем тем решениям, которые были достигнуты в ходе дипломатических переговоров, несмотря на то, что Москва принимала в них активное участие.
На Украине Путину была нужна не столько военная победа, сколько продолжительная нестабильность и та роль, которую она давала ему в дипломатическом процессе по решению проблемы этой самой нестабильности — и ради этого российский президент была готов даже согласиться на западные санкции.
Подобно тому, как Путин предвосхитил высказывание Джорджа Буша «кто не с нами, тот против нас», найдя оправдание жестоким атакам, которые оставили от чеченской столицы, города Грозного, дымящиеся руины, стратегия российского лидера в Сирии, по всей видимости, несет точно такой же разрушительный потенциал.
Тот факт, что Путин наносит удары по оппозиционным группировкам, не имеющим отношение к исламскому государству, при этом вместе с Асадом заявляя, что все боевики, выступающие против режима — террористы, указывает на такой исход, при котором последними на поле боя останутся только армии режима и ИГИЛ. В этом случае США и их союзники окажутся перед выбором: поддержать режим Асада или отступить.
Если назвать гражданскую войну контртеррористической операцией, то ее становится гораздо проще вести, потому что в этом случае можно потеснить правозащитные организации. Бомбовые удары можно вести без разбора, и можно не тратить время на выяснение, кто является мирными гражданами, а кто — террористами. Премьер-министр России Дмитрий Медведев назвал мирную Чечню «одной из визитных карточек России — хороший, уникальный пример в истории борьбы с терроризмом».
Когда Россия пришла в Сирию в конце 2015 года, московский аналитик Максим Трудолюбов написал в The New York Times: «Чеченская война сделала из г-на Путина лидера. Его цель — тогда в Чечне, а теперь в Сирии — усмирить беспокойный регион, предоставив полную свободу действий верному военному диктатору, каким бы жестоким он ни был, который уничтожит всех джихадистов, сепаратистов и соперников ради поддержания стабильности».
Как и на Украине, дипломатия помогает выигрывать время. Заявив, что бомбовая кампания России в Сирии продлится до 1 марта, Москва приняла участие в переговорах в Мюнхене по вопросу о «прекращении боевых действий» в течение недели — и при этом министр иностранных дел России Сергей Лавров заявил во время этой конференции, что вероятность установления перемирия равна 49%.
Между тем, Москва оказалась в центре событий на Ближнем Востоке, и теперь присмиревшему Вашингтону остается только наблюдать, как тактические решения России сокращают варианты действий Америки.
Москва оправдывает свои интервенции необходимостью реагировать на решения Запада: ее кампания на Украине стала частью ее ответа на расширение НАТО на восток, а ее поддержка Асада стала реакцией на требования Запада сменить режим в Сирии, поскольку подобные требования и политика привели к катастрофическим результатам в Ираке и Ливии.
В интервенции Путина содержатся признаки такого компромиссного решения сирийского кризиса, которые, если их удастся реализовать, заставят Вашингтон и европейские столицы содрогнуться, но при этом придутся по душе ближневосточным лидерам, которые не позволяют всяким демократическим тонкостям вставать между ними и их властью.
Ясно давая понять, что Россия в большей степени заинтересована в сохранении сирийского режима, чем в сохранении конкретно Асада, Москва подготовила почву для того, чтобы лидеры региона признали в России сильного игрока, который защитит их слабые режимы.
Путин, который вложил в свою сирийскую кампанию очень большие средства, захочет вытеснить Иран, который прежде был главным иностранным покровителем Дамаска — такой исход очень понравится суннитским принцам Персидского залива. Даже некоторые западные лидеры, вероятно, обрадуются возможности понаблюдать за тем, как с Тегерана немного собьют спесь.
Путин, как и Асад, считает, что лидер не должен договариваться с «террористами»: он должен их уничтожить. А если под определение «террористов» попадают целые сообщества, их уничтожение становится объективной задачей, а чрезмерное насилие — легитимным инструментом.
Один сирийский чиновник, сопровождавший иностранных журналистов в Латакии, так прокомментировал различия в подходах Вашингтона и Москвы: «Они не похожи на американцев: если они вмешиваются, они доводят дело до конца».
Это правда. Имея в своем распоряжении верные ему новостные СМИ и манеры диктатора, коим он почти стал, Путин будет пользоваться гораздо большей свободой действий, чем любое правительство, чьи граждане голосуют на честных выборах и чувствуют усталость от войны.
