Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
В интернете гуляет шутка: «90% россиян живут в стрессе. Остальные живут в Великобритании, Франции, Италии, Швейцарии, США». «Уехавшие от стресса» неизбежно сталкиваются с тем, что для их детей русский язык становится лишь вторым родным, о совершенном владении им говорить не приходится. Родившиеся в эмиграции внуки, как правило, по-русски уже совсем не говорят. Исключения есть.
В интернете гуляет шутка: «90% россиян живут в стрессе. Остальные живут в Великобритании, Франции, Италии, Швейцарии, США». «Уехавшие от стресса» неизбежно сталкиваются с тем, что для их детей русский язык становится лишь вторым родным, о совершенном владении им говорить не приходится. Родившиеся в эмиграции внуки, как правило, по-русски уже совсем не говорят. Исключения есть. К примеру, если профессиональная деятельность связана с русскоязычной средой. И все-таки это исключения.
Утрата родной речи для одних — осознанная стратегия, желание стать своим в стране проживания. Для других — большая травма, ведь родной язык — категория интимная, напрямую связанная с самоидентификацией. Между тем, отмечает президент Института русского языка имени Пушкина Виталий Костомаров, человек может и не заметить, что его русский язык приобрел иноязычный налет, однако чем дольше срок эмигрантской жизни, тем это более выражено:
— Даже у человека, который не ушел от родного языка, выученный язык, особенно после пяти-семи лет пребывания в новой стране, обычно дает акцент. Чаще всего это фонетический акцент. Но еще важнее, что он возникает в каких-то понятийных категориях и в построении фразы.
Можно ли забыть свой язык? Можно. И много таких случаев. Но это поверхностное забвение. Родной язык все-таки пробивается каким-то способом. Выученный язык можно стопроцентно забыть, родной язык все-таки где-то подспудно существует. Это я называю «синдромом радистки Кэт». Если вы помните, героиня «Семнадцати мгновений весны», рождая ребенка, вдруг заговорила по-русски.
Может ли новый, чужой язык стать таким же родным, как и родной? Случаи, мною собранные, показывают, что, видимо, может. К примеру, я наблюдал, как у одной девочки, потом взрослой женщины действительно были два родных языка. Но они у нее не соприкасались друг с другом. Это была немецкая семья, которая бежала в свое время в Москву от Гитлера. С девочкой, моей ровесницей, мы очень дружили. Дома у нее не говорили по-русски, а вне дома она старалась особенно не афишировать, что немецкий язык — ее родной. При этом два языка в ее голове существовали как бы в двух разных корзинах. Если я, имея в виду какую-то элементарную вещь, спрашивал, как это звучит на немецком, она говорила: «По-немецки нельзя это сказать». То есть не могла перевести. Она окончила биологический факультет Московского университета, по-русски говорила абсолютно без акцента. Такая арбатская девочка была, и заподозрить нельзя было, что это ее второй, выученный язык. Потом она реэмигрировала, и я встречался с ней в ГДР. Переводить моя знакомая по-прежнему не могла. «Расскажи, что там в Москве?» Я начинаю рассказывать. Она говорит: «Нет, а вот это рассказывай по-русски, потому что я не воспринимаю рассказ о Москве на немецком языке».
Еще один случай я знаю. Тоже девочка, но другая, из смешанной семьи, где родители разных национальностей, говорила с куклами на том языке, на котором говорил человек, подаривший ей куклу. И очень твердо это соблюдала: с этой куклой — по-английски, с этой куклой — по-русски, — говорит академик Костомаров.
В помощь таким детям-билингвам Институт русского языка имени Пушкина взялся за разработку большого проекта — интернет-портала «Образование на русском». Руководитель лаборатории мониторинга и анализа изучения русского языка за рубежом Ольга Каленкова говорит, что тестовые задания портала пригодны и для тех, чье двуязычие — неполное:
— Билингвизм сегодня трактуется не так, как он трактовался раньше. Сейчас не требуется одинаково свободное владение двумя языками, чтобы назвать индивида билингвом. Возникает вопрос, зачем русский язык дополнительно изучать, если в семье дети его впитали с молоком матери? Очень даже надо это делать!
Я опишу траекторию языкового развития среднестатистического ребенка — нашего соотечественника. Начинается все очень хорошо. Дома говорят по-русски. В прагматических бытовых ситуациях такой ребенок себя чувствует комфортно. Он все время слышит речь родителей. Ему даже русские сказки читают.
Однако, как мы знаем, в Европе социализация детей начинается достаточно рано. В три-четыре года — детский сад. Школа — уже с пяти лет. Все это — мощнейший стимул для усвоения языка страны пребывания. Русский язык начинает ему уступать место. И вот здесь происходит страшное дело — консервация детской речи. Человек продолжает говорить на том языке, на котором с ним говорила в нежном возрасте мама. Как часто мы у старых эмигрантов слышим: «У меня ножка бо-бо! А вот наши ручки! А какие у нас глазки!» Важно отметить, что человек не понимает, насколько это смешно выглядит со стороны. Ведь он не прибегает к стилизации, он всерьез так говорит.
То, что дети должны говорить на национальном языке той страны, где они живут, — безусловно! Это даже не обсуждается. Но очень хочется помочь им сохранить национальную идентичность, — говорит Ольга Каленкова.
Какие бы усилия ни прилагали методисты, приходится признать: чем дальше, тем больше русский язык распадается на подъязыки, — утверждает проректор Института русского языка имени Пушкина Михаил Осадчий:
— Русский язык является одним из больших языков, а у всех больших языков есть общая проблема (хотя, может быть, это даже и не проблема). Эти языки начинают варьировать. Это хорошо видно на материале английского языка, который распался, рассредоточился, разошелся на такие варианты, которые сейчас и фонетически, и лексически, и даже отчасти грамматически не очень похожи друг на друга.
С русским языком происходит почти то же самое. Даже в странах СНГ он немного не похож на русский язык в России. И произношение другое, и лексика отличается, и какие-то грамматические конструкции несколько иначе выглядят.
Если помнить о сказанном Михаилом Осадчим, можно избежать, как минимум, жарких словесных баталий и обид по поводу употребления некоторых предлогов. Пусть жители одного государства говорят «в Украине» и даже «на Донбассе», но оставят право за жителями другой страны придерживаться своей устоявшейся нормы.
— Даже у человека, который не ушел от родного языка, выученный язык, особенно после пяти-семи лет пребывания в новой стране, обычно дает акцент. Чаще всего это фонетический акцент. Но еще важнее, что он возникает в каких-то понятийных категориях и в построении фразы.
Можно ли забыть свой язык? Можно. И много таких случаев. Но это поверхностное забвение. Родной язык все-таки пробивается каким-то способом. Выученный язык можно стопроцентно забыть, родной язык все-таки где-то подспудно существует. Это я называю «синдромом радистки Кэт». Если вы помните, героиня «Семнадцати мгновений весны», рождая ребенка, вдруг заговорила по-русски.
Может ли новый, чужой язык стать таким же родным, как и родной? Случаи, мною собранные, показывают, что, видимо, может. К примеру, я наблюдал, как у одной девочки, потом взрослой женщины действительно были два родных языка. Но они у нее не соприкасались друг с другом. Это была немецкая семья, которая бежала в свое время в Москву от Гитлера. С девочкой, моей ровесницей, мы очень дружили. Дома у нее не говорили по-русски, а вне дома она старалась особенно не афишировать, что немецкий язык — ее родной. При этом два языка в ее голове существовали как бы в двух разных корзинах. Если я, имея в виду какую-то элементарную вещь, спрашивал, как это звучит на немецком, она говорила: «По-немецки нельзя это сказать». То есть не могла перевести. Она окончила биологический факультет Московского университета, по-русски говорила абсолютно без акцента. Такая арбатская девочка была, и заподозрить нельзя было, что это ее второй, выученный язык. Потом она реэмигрировала, и я встречался с ней в ГДР. Переводить моя знакомая по-прежнему не могла. «Расскажи, что там в Москве?» Я начинаю рассказывать. Она говорит: «Нет, а вот это рассказывай по-русски, потому что я не воспринимаю рассказ о Москве на немецком языке».
Еще один случай я знаю. Тоже девочка, но другая, из смешанной семьи, где родители разных национальностей, говорила с куклами на том языке, на котором говорил человек, подаривший ей куклу. И очень твердо это соблюдала: с этой куклой — по-английски, с этой куклой — по-русски, — говорит академик Костомаров.
В помощь таким детям-билингвам Институт русского языка имени Пушкина взялся за разработку большого проекта — интернет-портала «Образование на русском». Руководитель лаборатории мониторинга и анализа изучения русского языка за рубежом Ольга Каленкова говорит, что тестовые задания портала пригодны и для тех, чье двуязычие — неполное:
— Билингвизм сегодня трактуется не так, как он трактовался раньше. Сейчас не требуется одинаково свободное владение двумя языками, чтобы назвать индивида билингвом. Возникает вопрос, зачем русский язык дополнительно изучать, если в семье дети его впитали с молоком матери? Очень даже надо это делать!
Я опишу траекторию языкового развития среднестатистического ребенка — нашего соотечественника. Начинается все очень хорошо. Дома говорят по-русски. В прагматических бытовых ситуациях такой ребенок себя чувствует комфортно. Он все время слышит речь родителей. Ему даже русские сказки читают.
Однако, как мы знаем, в Европе социализация детей начинается достаточно рано. В три-четыре года — детский сад. Школа — уже с пяти лет. Все это — мощнейший стимул для усвоения языка страны пребывания. Русский язык начинает ему уступать место. И вот здесь происходит страшное дело — консервация детской речи. Человек продолжает говорить на том языке, на котором с ним говорила в нежном возрасте мама. Как часто мы у старых эмигрантов слышим: «У меня ножка бо-бо! А вот наши ручки! А какие у нас глазки!» Важно отметить, что человек не понимает, насколько это смешно выглядит со стороны. Ведь он не прибегает к стилизации, он всерьез так говорит.
То, что дети должны говорить на национальном языке той страны, где они живут, — безусловно! Это даже не обсуждается. Но очень хочется помочь им сохранить национальную идентичность, — говорит Ольга Каленкова.
Какие бы усилия ни прилагали методисты, приходится признать: чем дальше, тем больше русский язык распадается на подъязыки, — утверждает проректор Института русского языка имени Пушкина Михаил Осадчий:
— Русский язык является одним из больших языков, а у всех больших языков есть общая проблема (хотя, может быть, это даже и не проблема). Эти языки начинают варьировать. Это хорошо видно на материале английского языка, который распался, рассредоточился, разошелся на такие варианты, которые сейчас и фонетически, и лексически, и даже отчасти грамматически не очень похожи друг на друга.
С русским языком происходит почти то же самое. Даже в странах СНГ он немного не похож на русский язык в России. И произношение другое, и лексика отличается, и какие-то грамматические конструкции несколько иначе выглядят.
Если помнить о сказанном Михаилом Осадчим, можно избежать, как минимум, жарких словесных баталий и обид по поводу употребления некоторых предлогов. Пусть жители одного государства говорят «в Украине» и даже «на Донбассе», но оставят право за жителями другой страны придерживаться своей устоявшейся нормы.
