Он выглядел похудевшим и был одет в черное, хотя прежде он предпочитал яркие цвета. Его волосы, прежде всегда короткие, теперь были острижены под расческу. Он шел, прихрамывая и немного опираясь на зонт, когда мы приближались с противоположных сторон к месту нашей встречи, у бюста Александра Пушкина в центре пешеходного бульвара в Донецке.
Именно так выглядел мой друг Влад спустя два года после нашей последней встречи и спустя 16 месяцев после того, как он внезапно куда-то исчез.
Его круглое лицо расплылось в улыбке, когда мы приблизились друг к другу, и он протянул руку. «Как я рад тебя видеть», — сказал он на хорошем английском — его отличное знание языка когда-то позволило ему стать чемпионом английского дискуссионного клуба. Я пожал ему руку, мы обнялись, и чувство облегчения внезапно затмило все те неудобства, которые были вызваны массой мер предосторожности, принятых для организации нашей встречи в атмосфере напряженности, царящей в изолированном минигосударстве, которое откололось от Украины два года назад, превратив жизнь Влада в кошмар.
После наших дружеских объятий я спросил, как у него дела. Хлопья снега медленно кружились вокруг нас тем холодным мартовским утром.
Он вздохнул. «Хорошего мало, но по крайней мере я жив».
Такие же чувства испытывают многие жители Донецкой народной республики — сумеречной зоны, которая теперь не относится ни к России, ни к Украине, став своеобразной промежуточной землей, где вас преследует ощущение, что Советский Союз внезапно воскрес.
А Советский Союз всегда жестоко обходился с теми, кто не хотел соглашаться с мнением его правителей.
«Дорогие россияне, пожалуйста, не говорите мне…»
Я познакомился с Владимиром Симперовичем в апреле 2014 года. На Украине только что прошла прозападная революция, и Донбасс, где он жил, активно выступил против нее. Группы пророссийских боевиков захватили контроль над ключевыми зданиями в Донецке и Луганске, а также в некоторых соседних городах. После майского референдума, организованного Кремлем, который был крайне недоволен развитием ситуации в Киеве, люди с оружием в руках провозгласили себя правительством независимых «народных республик» — Донецкой и Луганской областей, которые вместе занимают несколько тысяч квадратных километров у границы с Россией и которые теперь превратились в зону боевых действий.
Большинство из тех, с кем мне довелось пообщаться той весной в Донецке, поддерживали происходящее. Они прилежно повторяли ту версию событий, которую им навязывало российское телевидение: «фашисты» захватили власть в Киеве, свергнув избранное промосковское правительство, во главе которого стоял уроженец Донецка Виктор Янукович. Поэтому жизни в этой новой, «нацистской» стране они предпочитали независимость или, что еще лучше, включение в состав России.
Или же они просто поняли, что с людьми, которые держат в руках оружие, лучше во всем соглашаться.
Но Влад — не такой. Находясь в Донецке, как-то вечером я проглядывал свою страничку в Твиттере и увидел сообщение, написанное местным жителем, который выступил с откровенной критикой всего происходящего — хотя он предпочел сохранить свое имя в тайне, оставшись пользователем @VoiceofDonetsk. Он язвительно высмеивал ход и результаты референдума и открыто радовался продвижению украинской правительственной армии (порой даже радовался смертям сепаратистов — привычное явление для ожесточенной войны в социальных сетях, которая велась параллельно настоящей войне).
«Дорогие россияне, — написал Влад в самом начале этого конфликта, — пожалуйста, не рассказывайте мне, что происходит в Донецке. Я сам в Донецке, и мне отсюда виднее, чем вам из Москвы».
Заинтригованный бесстрашием автора, я договорился с ним о встрече в небольшой пекарне под названием «Хлеб Донбасса», расположенной недалеко от моего отеля.
В тот момент на улицах Донецка еще не было никаких следов боевых действий, но его благополучие вместе с множеством признаков процветания уже было обречено стать напоминанием о том, что этот регион потеряет, если там начнется настоящий конфликт.
На улице Артема, главной торговой улице Донецка, располагались магазины таких западных брендов, как Zara, Mango, Adidas и Calvin Klein. Недалеко оттуда были гостиницы Ramada и Park Inn, построенные в преддверии Чемпионата мира по футболу 2012 года (Донецк стал одним из восьми городов, где проводились матчи чемпионата). В Донецке был современный аэропорт, футбольный стадион мирового класса, а также современный каток, где играл хоккейный клуб «Донбасс» — единственный представитель Украины в Континентальной хоккейной лиге. Там был впечатляющий оперный театр, множество ресторанов McDonald’s и развивающаяся караоке-культура.
Я уже приезжал в Донецк 10 годами ранее — тогда он был гораздо менее развитым, но он уже успел стать бастионом сопротивления первой прозападной революции на Украине 2004 года — и меня поразили перемены, которые произошли в городе за это время. (Жители Донецка, подобно их соседям по другую сторону границы, пользуются западными продуктами гораздо охотнее, чем прислушиваются к западной политике.)
Когда мы познакомились, казалось, Владу очень льстило, что западный корреспондент хочет взять у него интервью, однако его очень огорчало то, что происходит с его городом и регионом. Ему тогда было 27 лет. Он рассказал мне, что начал писать свой блог и создал аккаунт в Твиттере, чтобы «бороться с российской пропагандой».
По его словам, конфликт в Донбассе не был ни украинской гражданской войной, ни полномасштабным вторжением России. Влад видел в нем то, что в нем видели многие украинцы: это было циничное соперничество за право распоряжаться угольными шахтами и металлургическими предприятиями Донбасса. «Наша местная элита хочет контролировать финансовые источники в Донецке. Они хотят иметь возможность красть деньги в тех же объемах, что и до революции», — подытожил Влад.
По его словам, он боялся, что Донецк ожидает судьба Приднестровья, сепаратистского региона соседней Молдавии, который контролируется поддерживаемыми Москвой сепаратистами с 1990 года. Я предположил, что это весьма мрачные перспективы. Я однажды ездил в Приднестровье, и большую часть времени, которое я там провел, я боялся, что секретная полиция — преемница КГБ — следит за мной и за теми, с кем я встречался. Спустя более двух десятилетий после обретения «независимости» у Приднестровья нет практически никакой экономики.
Наше интервью закончилось шутливым спором о том, кто будет платить за кофе. В конце концов он позволил мне победить.
Мы пожали друг другу руки и договорились встретиться снова. Потом Влад попросил своего сводного брата — который присоединился к нам, но почти ничего не говорил — сфотографировать нас у входа в кафе. На фотографии Влад одет в розовую рубашку, на вороте которой висят его солнечные очки. На мне тогда была голубая рубашка, из кармана которой торчала шариковая ручка.
Только потом, когда Влад, открыто гордившийся нашим знакомством, опубликовал эту фотографию в сети и поставил ее на свой профиль ВКонтанте, я задумался над тем, насколько правильным решением было сделать этот снимок.
«Не говорите на английском!»
В следующий раз мы встретились с Владом через месяц, в мае 2014 года. Я был в поезде, который направлялся из Харькова в Донецк, когда у меня зазвонил телефон.
«Где ты сейчас находишься?» — спросил он. В его голосе не осталось и следа той веселости, которая была при нашей первой встрече. Когда я ему сказал, он заволновался.
«В каком ты вагоне?» — спросил он. Он сказал мне, что встретит меня на платформе, и мне показалось, что он чем-то очень расстроен.
Влад взял меня под руку, как только я вышел из вагона. «Не говори на английском! — прошептал он по-русски. — Тебя ищут!»
Мы быстро дошли до ждавшего нас автомобиля и уехали. Заговорив на английском, чтобы водитель не смог нас понять, Влад сообщил, что он увидел мою фотографию в одной из групп ВКонтакте, которая принадлежит пророссийским активистам. Кто-то написал, что я агент ЦРУ, и в группе уже велись разговоры о моем возможном похищении — моем и еще нескольких западных журналистов, которых, к счастью, не оказалось в Донецке в тот момент — чтобы позже нас можно было обменять на их товарищей, захваченных украинской армией.
К несчастью, то, о чем он мне рассказал, звучало весьма правдоподобно. Двумя днями ранее я писал о пророссийской демонстрации, которая прошла в Харькове, и во время этой акции я сфотографировал ее участников, стоя на крыше одного из близлежащих зданий. Я хотел запечатлеть, насколько маленькой была группа собравшихся по сравнению с гигантской площадью, где проходила эта акция.
Сразу после этого на пророссийских аккаунтах в Твиттере стали появляться сообщения о том, что я иностранный агент, посланный, чтобы высмеивать «Новороссию» — проект, который, как они надеялись, перекинется из Донецка на Харьков. В тот момент я лишь посмеялся на этой чепухой и продолжил работать.
Однако выражение лица Влада убедило меня, что мне теперь тоже стоит беспокоиться. Я был в Донецке, аэропорт был закрыт, а на вокзале, по всей видимости, было множество людей, которые меня искали. Покружив по городу некоторое время, мы решили, что гостиница Park Inn, где обычно останавливаются западные журналисты, в том числе мои давние друзья, была для меня самым безопасным местом.
Влад остался со мной на обед, и, несмотря на опасности — или, возможно, как раз из-за этих опасностей — он пил одну кружку пива за другой. Скоро он уже рассказывал мне и двум моим коллегам страшную историю о том, как ранее в этом году его задержали за то, что он помогал иностранному журналисту. Тогда его трое суток продержали в подвале штаб-квартиры сепаратистов в центре Донецка. (Многие журналисты нанимают местных жителей в качестве сопровождающих и переводчиков, когда им приходится вести репортажи в местах, которые они плохо знают. Я не нанимал Влада и не платил ему за наши встречи.)
Влад рассказал нам, что его приковали наручниками к трубе и избили. Мы с трудом могли поверить в то, что он нам рассказывал. Мы с коллегами обсуждали, стоит ли писать об этом. Влад заверил нас, что он не боится возможных последствий, но мы за него боялись. Мы не хотели подвергать его большей опасности, чем та, что уже нависла над ним.
Но Влад инстинктивно искал проблемы. Когда мы закончили с обедом, его рассердила троица российских журналистов, которые громко говорили и смеялись, распивая бутылку водки.
«Это невыносимо», — сказал Влад. Он подошел к ним и спросил, что смешного было в той войне, которую их страна принесла в Донецк. Нам с трудом удалось избежать драки — драки, в которой пьяный Влад вряд ли одержал бы победу.
Богатые углем
Я забеспокоился о Владе несколько месяцев спустя. Я приехал в Донецк и надеялся с ним встретиться, но обнаружил, что оба его мобильных телефона не отвечают. В его аккаунтах в социальных сетях царило странное затишье. (Это затишье наступило после лавины антисепаратистских постов, опубликованных Владом после крушения пассажирского самолета Малайзийских авиалиний в результате удара снаряда, по всей видимости, выпущенного с территорий, которые находились под контролем Донецкой народной республики.) Я отправил ему несколько сообщений, и спустя некоторое время, показавшееся мне вечностью, он ответил.
Он жил со своими родственниками в Угледаре — городе, который украинская армия недавно вернула под свой контроль. Он сказал, что он в безопасности и уже работает над новым проектом, который он описал как «помощь в эвакуации женщин и детей из Донецка и близлежащих городов». Мобильная связь в Угледаре оставляет желать лучшего — а WiFi там просто нет — однако он скоро вернулся в Твиттер и снова занялся высмеиванием Кремля и тех, кто работает на него на Украине.
Название этого городка означает «богатый углем», и в советские времена это было настоящим благословением. Благодаря углю в этой части советской Украины появились заводы, туда приехали русские рабочие с семьями. Промышленная база этого района, с одной стороны, принесла некоторый достаток, с другой — избавила его жителей от ужасов Голодомора — голода, который был спровоцирован в центре и на западе страны по приказу Иосифа Сталина.
Однако после распада Советского Союза Донбасс отправился в свободное падение. Когда Украина открыла свою экономику перед Западом, угольные шахты и металлургические заводы Донбасса начали быстро устаревать. Численность населения Угледара сократилась с 20 тысяч в советскую эпоху до 15 тысяч на момент начала текущей войны.
Еще до революции в Киеве многие жители Донбасса, казалось, мечтали о том, чтобы вернуться в прошлое. Ностальгия по советским временам постепенно нарастала, проявляясь на каждых украинских выборах, в ходе которых люди предпочитали голосовать за промосковских политиков, таких как г-н Янукович — хотя подкуп и другие виды мошенничества тоже играли свою роль.
Когда в феврале 2014 года г-н Янукович покинул свой пост, большая часть жителей Донбасса почувствовали растерянность. Они не были слишком счастливыми, живя при коррумпированном режиме г-на Януковича и его приближенных, однако они всерьез опасались, что более тесная интеграция с Европейским союзом — ключевое требование протестующих Майдана — не принесет им пользы.
Когда вооруженные сепаратисты начали захватывать правительственные здания в апреле 2014 года, Угледар стал одним из первых городов, который попал под их контроль. Местные жители приняли участие в майском референдуме, и — как сообщили сепаратисты — подавляющее большинство проголосовало за то, чтобы стать частью Донецкой народной республики.
В августе того года Угледар перешел под контроль правительственных войск, поскольку сепаратисты заняли оборонительную позицию вокруг Донецка и Луганска, однако советский образ мыслей до сих пор сохраняется в этом регионе.
Опрос, проведенный в январе при поддержке канадского правительства, показал, что только один из пяти жителей Донбасса (в опросе приняли участие только те, кто живет за пределами территорий, контролируемых сепаратистами) предпочел бы демократическое правительство процветающей экономике. Другой опрос показал, что большинство жителей этого региона предпочли бы вступление в таможенный союз во главе с Москвой более тесной интеграции с Западом.
Мы с Владом договорились встретиться после моего возвращения в Донецк в ноябре 2014 года, но, когда я приехал, его телефоны снова не отвечали. Сначала я не стал беспокоиться, даже когда читатели его блога начали спрашивать друг друга, где он и что с ним. Я решил, что Влад снова оказался отрезанным от внешнего мира из-за отсутствия средств связи.
Однако когда недели молчания превратились в месяцы, я начал волноваться, потому что помнил о его безрассудной храбрости, а также о его рассказе о заточении в подвалах секретной полиции Донецка. Я отправил несколько писем на его электронную почту и оставил сообщения в Фейсбуке, Твиттере и ВКонтакте.
Время шло, но ответа от Влада не было. В конце концов я попытался связаться с его друзьями в Фейсбуке и спросил их, когда они видели его в последний раз. Мне ответил только один человек. «Я не знаю, что и думать, — написала его бывшая одноклассница, которая, по ее словам, уже давно ничего не слышала и не видела Влада. — Я знаю только, что он помогал беженцам».
А потом аккаунт Влада ВКонтакте — где он опубликовал нашу с ним фотографию у пекарни в Донецке — внезапно удалили. Мне показалось, что кто-то пытается стереть все следы его существования. На одном из пророссийских аккаунтов ВКонтакте появилось сообщение, что Влада похитили.
Я вернулся на Украину в феврале 2015 года и снова набрал его номер, надеясь положить конец этим загадкам. Но на мой звонок ответил не Влад. «Мы не знаем того, о ком вы спрашиваете», — ответил мне неизвестный на русском языке. Когда я попросил его назвать имя, он повесил трубку.
@markmackinnon BTW, that boy, #Voiceofdonetsk, Vladimir Simperovich, was probably kidnapped May 12… pic.twitter.com/znyk1ewVLb
— Vera Van Horne (@VeraVanHorne) 19 мая 2014 г.
У меня сердце упало, хотя в тот момент я и не догадывался, что Влада снова арестовала полиция Донецкой народной республики.
Проклятый Чернобылем
У Влада с самого рождения были причины ненавидеть Советский Союз и смеяться над теми, кто по нему тосковал.
Его отец, которого тоже звали Владимир, был призван в Красную армию, где он служил механиком на военной базе под Киевом. Он работал там 26 апреля 1986 года, когда взорвался Реактор № 2 Чернобыльской атомной станции. Следующие несколько месяцев отец Влада чистил и ремонтировал военные машины, которые возвращались из запретной зоны.
Потом у него диагностировали лейкемию, и в ноябре того же года, Владимир-старший умер. Ему было всего 19 лет. Его единственный сын родился три дня спустя.
Мать Владимира работала в больнице Донецка. Через шесть лет у нее родился еще один сын, но ей пришлось растить мальчиков одной, потому что отец ее второго ребенка бросил ее и уехал жить в Киев.
Хотя они принадлежали к русскоязычному населению Донбасса, большинство жителей которого тосковало по стабильности советской эпохи, Влад вырос украинским патриотом. Во время протестов он дважды ездил в Киев и даже принял участие в митинге 6 марта 2014 года на Площади Ленина в центре Донецка.
Митинг на площади Ленина стал последней отчаянной попыткой остановить те процессы, которые уже шли полным ходом (к тому моменту вооруженные сепаратисты уже захватили контроль над главным правительственным зданием региона), и на него собралось около 10 тысяч проукраинских активистов. На какое-то время возникла надежда, что те, кто хочет сохранить единство страны, одержат верх над теми, кто хочет ее развалить.
Спустя неделю пророссийские активисты устроили на площади контрдемонстрацию, которая переросла в уличную драку. Проукраинский участник акции Дмитрий Чернявский получил ножевое ранение, от которого позже скончался.
Он стал первой жертвой войны за Донбасс. С тех пор в ней погибло более 8 тысяч человек.
«Вы, должно быть, шутите?»
В марте этого года я решил, что единственный способ выяснить, что случилось с Владом — вернуться на Украину и искать его самостоятельно.
Короткая остановка в Киеве принесла одни разочарования. Дипломаты и сотрудники соответствующих служб, с которыми мне удалось встретиться — а также бывшие жители Донецка и Луганска — в один голос твердили, что человек, о котором нет никаких вестей так долго, либо находится в тюрьме, либо уже мертв.
Особенно, если он прежде так открыто выражал свои проукраинские взгляды.
Я встретился с Марией Варфоломеевой — журналисткой, которая больше года провела в плену в Луганской народной республике — в надежде узнать, как сепаратисты могли поступить с человеком вроде Влада. Г-жа Варфоломеева, которую сепаратисты обвинили в том, что она якобы была шпионкой украинского правительства, после того как она попыталась снять видеоматериал у жилого здания, оказавшегося казармой сепаратистов, горько усмехнулась, когда я спросил ее, мог ли Влад навлечь на себя беду, публикуя критические посты в своем блоге и в Твиттере: «Вы, должно быть, шутите?».
Сотрудник организации Amnesty International Крассимир Янков рассказал мне, что истории, подобные историям Марии и Влада, уже стали привычным делом в контролируемых сепаратистами областях Украины. Власти непризнанных Донецкой и Луганской республик в последние несколько месяцев «преследовали общеизвестных „врагов республики“», возможно, чтобы отвлечь людей от экономических проблем в их областях.
Г-н Янков предупредил, что искать пропавшего человека — такого как Влад — в той части Украины это как «искать иголку в стоге сена. Никто до конца не знает, что происходит в Донецке».
Но я должен был попробовать. Я решил отправиться в Угледар — в город, где был Влад, когда он на время замолчал.
До Угледара я так и не доехал
Поездка по востоку Украины в начале 2016 года была похожа на путешествие по зоне военных действий, поставленных на паузу. У линии фронта установилось нечто вроде перемирия, однако ни одна из сторон не верит, что конфликт завершился.
В соответствии с условиями Минского соглашения обе стороны отвели тяжелые артиллерийские орудия и реактивные установки на 30 километров от линии фронта. Однако каждую ночь здесь звучит многоголосье малого огнестрельного оружия и время от времени даже минометные выстрелы, поскольку обе армии продолжают проверять противников на прочность.
Когда я продвигался по украинской стороне, запланированная 340-километровая поездка из Харькова в Угледар превратилась в двухдневную одиссею. Дороги, за которыми никогда особо не следили, превратились в месиво из-за танков, отправившихся войну, которой никто на Украине не ожидал.
Выбоины и ямы на дорогах были настолько глубокими, что старенькая «Лада», на которой я ехал, проколола не одну, а даже две шины, что заставило меня сделать остановку на ночь. На следующий день я продвигался медленно из-за череды военных КПП, окруженных мешками с песком, где вооруженные автоматами Калашникова украинские солдаты с интересом разглядывали мой канадский паспорт.
До Угледара я так и не доехал. На второй день пути я неожиданно получил текстовое сообщение, где говорилось, что мобильный номер, с которого Влад мне однажды звонил, снова доступен для звонка. Я с волнением набрал этот номер, ожидая опять услышать голос какого-нибудь незнакомца. Однако на этот раз мне ответил сводный брат Влада, Богдан.
Богдан был с нами в тот день, когда мы с Владом познакомились. Именно он сфотографировал нас у пекарни. Он меня вспомнил.
«С ним все в порядке, — осторожно ответил Богдан, когда я спросил его про Влада. — Он в Донецке».
В моей голове сразу же закружился рой вопросов. Если с ним все в порядке, почему Влад не отвечал на мои сообщения, которые я регулярно отправлял ему последние 16 месяцев?
Богдан согласился встретиться со мной в Красноармейске, еще одном городе, который в 2014 году некоторое время был в руках сепаратистов, а теперь находится на украинской территории. Жизнь Богдана — как и многих других уроженцев Донецка и Луганска — теперь продолжается по обе стороны неофициальной границы. Он изучает экономику в Красноармейске, на украинской стороне, а его дом и семья находятся на территории Донецкой народной республики.
Богдан нервничал, когда мы встретились, и было ясно, что он не знает, что ему можно сообщить мне о местонахождении Влада. Он согласился передать Владу, что я приехал на Украину, чтобы его найти, и что я боялся за его жизнь, пока не поговорил с Богданом. Богдан признался, что сделанная им фотография навлекла на его брата некоторые проблемы.
Влад позвонил мне вечером того же дня, нарушив 16-месячное молчание.
«У меня возникли проблемы здесь, в Донецке, — с полицией», — сказал Влад, не вдаваясь в подробности. Он рассказал мне, что у него забрали паспорт, поэтому он не может уехать из Донецкой народной республики. Но если я смогу добраться до Донецка, он будет очень рад со мной встретиться.
На следующий день я нанял водителя, чтобы он перевез меня через линию фронта.
Прежде Влад однажды помог мне, когда я оказался в беде. Я считал, что я у него в долгу.
Тень довоенного себя
Двухкилометровая полоса нейтральной зоны между последним украинским КПП и первой линией обороны сепаратистов испещрена шрамами, оставшимися после более жарких периодов этой войны. Пока мы ехали между линиями фронта, мы увидели два столба линий электропередач, которые каким-то невероятным образом были согнуты пополам. Потом мы увидели обломки белого микроавтобуса, который в феврале съехал с дороги и попал на мину, в результате чего погибло четыре человека. Был еще и заброшенный завод, который прежде производил подсолнечное масло для американской компании Cargill.
Над первым КПП сепаратистов развевался черно-сине-красный флаг Донецкой народной республики. Пять бойцов в камуфляже с автоматами Калашникова в руках вышли нам на встречу. Один из них быстро проглядел мой паспорт и пресс-карту, прежде чем повести нас дальше.
Затем мы попали на таможню непризнанного государства: это был обитый металлическими листами сарай у сожженной автозаправки. Пока один человек в камуфляже регистрировал въезд нашего автомобиля Chevy Aveo, я разглядывал недавно выкопанные траншеи — символ того, что эта некогда интенсивная война вступила в свою гораздо более протяженную фазу.
Наконец мы добрались до Донецка — города, который превратился в тень довоенного себя.
Первыми исчезли магазины западных брендов, и витрины по обеим сторонам улицы Артема опустели. Рынок рекламы тоже рухнул, что неудивительно, превратив места для размещения рекламы в унылые металлические щиты. Единственным активным рекламодателем в Донецке является правительство этой сепаратистской республики, которое развесило множество плакатов, напоминающих жителям города о необходимости отмечать советские праздники. На одном из плакатов на улице Артема был изображен Сталин и гордо поднятой головой, а надпись гласила: «Победа будет нашей!».
Хотя Кремль решил несколько стратегических задач, поддержав сепаратистов — в первую очередь, он исключил возможность возобновление переговоров по вопросу о вступлении Украины в Евросоюз и НАТО в ближайшем будущем — складывается впечатление, что Донецк ничего от этого не выиграл.
«Донбасс Арена», футбольный стадион, которым Донецк так гордился в 2012 году, пострадал в результате артобстрелов украинских войск. Те его части, которые не были повреждены, теперь превратились в пункты выдачи гуманитарной помощи, которая приезжает туда из России (50-й конвой с гуманитарной помощью прибыл туда как раз накануне моего мартовского визита). Аэропорт, за который велись самые ожесточенные бои, превратился в руины.
К моему удивлению, гостиницы Ramada и Park Inn продолжали работать, хотя их бизнес-модели изменились до неузнаваемости. Кредитные карты и банкоматы перестали работать еще в самом начале конфликта, когда Донецк и Луганск оказались отрезанными от международной финансовой системы. В прошлом году сепаратисты бросили бизнесу еще один крученый мяч, объявив о том, что российский рубль — а вовсе не украинская гривна — станет единственной валютой их экономики. Ночной жизни здесь попросту не было из-за комендантского часа, который начинался в 10 вечера. А пекарня, в которой мы с Владом впервые встретились, теперь была забита досками.
16 марта Донецкая народная республика совершила символический шаг, выпустив свои первые паспорта. Первым паспорт получил Александр Захарченко, премьер-министр этого непризнанного государства, а вместе с ним их получили и несколько десятков жителей Донецка, которым исполнилось 18 лет — других документов, которые давали бы им право на выезд, у них нет.
Эти люди стали первыми официальными гражданами республики, которую никто не признает, и новые паспорта, полученные этими подростками, являются доказательством их статуса заложников украинского конфликта.
Украинский паспорт все еще дает людям право проходить через КПП, которые отделяют Донецк и Луганск от остальной части Украины (разумеется, если украинские солдаты не заподозрят вас в пособничестве сепаратистам), и пересекать границу с Россией. Однако владельцы паспортов Донецкой народной республики — или те, кто, как и Влад, вообще не имеют документов — не могут поехать ни на восток, ни на запад. Их мир теперь ограничен несколькими городами и селами, которые находятся под контролем сепаратистов.
Я решил потратить некоторое время на изучение того поколения, которое, возможно, вырастет, так и не узнав никакого другого государства, кроме Донецкой народной республики. В субботу во Дворец спорта, расположенный недалеко от моей гостиницы, пришло множество детей и подростков, которые выполняли поразительные трюки на брусьях и матах. Над ними висели три флага: российский триколор, сине-черно-красный флаг Донецкой народной республики и голубой крест на красном фоне флага Новороссии.
Позже в тот же день в городе прошел чемпионат по боксу среди любителей. Для донецких спортсменов это мероприятие, должно быть, было равносильно Олимпийским играм. «Они не смогут подняться выше этого, — сказал мне Сергей Ахметов, вице-президент федерации бокса в Донецке. — Возможно, будут какие-то соревнования в России, но европейские и мировые чемпионаты впредь для нас закрыты».
Его прервал один из тренеров, которому, несомненно, не понравилось вежливое описание сложившейся ситуации. «Мы здесь заложники! — прокричал этот седеющий мужчина с множеством золотых зубов. — Почему Канада признает революцию в Киеве, а нашу — нет?» Затем его громогласное возмущение потонуло в лавине гневных выкриков в адрес Запада, среди которых было множество откровенно расистских и антисемитских.
«Это похоже на большую тюрьму»
Недавно борьба за Донецк началась с новой силой. Минские соглашения, благодаря которым ситуация в Донбассе оставалась более или менее стабильной на протяжении года, стали регулярно нарушаться, и обе стороны начали обвинять друг друга в неспособности выполнить их условия.
Наблюдатели из Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе утверждают, что сепаратисты и украинская армия снова начали захватывать территории там, где прежде была нейтральная полоса. «Армии приближаются друг к другу. Это вызывает рост напряженности», — сказал один из наблюдателей, пожелавший сохранить свое имя в тайне.
Когда я останавливался в гостинице Park Inn осенью 2014 года, я не мог спать по ночам из-за артиллерийского огня, который противники вели у аэропорта Донецка. В этот раз я проснулся только один раз, когда где-то вдалеке раздалась пулеметная очередь.
«Это похоже на большую тюрьму», — начал Влад, когда я достал свою записную книжку, сидя в тихом уголке кофейни, расположенной недалеко от бюста Пушкина, где мы встретились холодным субботним днем в 2014 году. Прежде чем зайти в это кафе, мы некоторое время просто бродили по улицам, пытаясь удостовериться, что за нами никто не следит.
Я заказал капуччино, а Влад взял чашку черного кофе. Чтобы показать ему, как я за него беспокоился, я вытащил его фотографию, которую я планировал показывать в Угледаре, перед тем как я дозвонился до Богдана.
Влад печально улыбнулся. Он не стал извиняться за беспокойство. Но он мне кое-что рассказал.
Когда сепаратисты усилили контроль над Донецком и Луганском в 2014 году, он решил отложить в сторону свою онлайн-деятельность и проявить более активную позицию, занявшись своего рода гуманитарной помощью. Он создал счет, куда украинцы могли перечислять средства на помощь тем, кто остался на захваченных ополченцами территориях, и использовал эти деньги для покупки теплой одежды и лекарств, нехватка которых в непризнанных республиках с каждым днем становилась все острее. (Читателям своего блога он объяснил, что средства для помощи Донецку должны поступать от украинцев, в противном случае местным жителям придется надеяться на гуманитарные конвои из России, что принесет Москве еще одно очко.)
Вместе со своим другом он занялся подготовкой документов для тех, кто хотел уехать. Влад проводил большую часть времени за пределами территорий, контролируемых сепаратистами, и пользовался своими контактами, чтобы перевыпускать паспорта на украинской стороне. Новые паспорта, которые он привозил в Донецк, были тем билетом, который позволял людям уехать из Донецка на территории, контролируемые правительством.
В конце концов его деятельность попала в поле зрения властей Донецка. В феврале 2015 года к нему обратилась женщина, сказавшая, что она хочет перевыпустить свой паспорт. Оказалось, что ее муж работал на сепаратистское правительство в качестве полицейского, и встречу Влада с этой женщиной сняли на пленку.
Вскоре после этого Влада арестовали, и его смартфон оказался в руках местной полиции вместе со всеми его аккаунтами в социальных сетях и электронной почтой. У него могли возникнуть по-настоящему серьезные проблемы, если бы большая часть его переписки и постов не была на английском языке, который полицейские просто не знали. Он убедил их, что пишет сатирические посты — то есть что он на самом деле поддерживает местное правительство — но он понял, что ему необходимо свернуть свою онлайн-деятельность, поскольку теперь его уже знают в лицо.
Его отпустили, предупредив, что он должен прекратить заниматься чужими паспортами, и он снова вернулся в Угледар — на украинскую сторону. Его матери пришлось остаться в Донецке, потому что та зарплата, которую она получала в больнице, где проработала всю жизнь, теперь распределялась между всеми членами семьи. Она умоляла Влада положить конец его онлайн-войне против сепаратистов, и он согласился.
Ему удалось обмануть обычную полицию, но он знал, что МГБ — секретная полиция сепаратистов, которую, по слухам, возглавляют бывшие агенты КГБ — будет крайней недовольна, если внимательно ознакомится с его делом. Влад перестал пользоваться своим почтовым ящиком и аккаунтами в социальных сетях, которые были открыты на его смартфоне, когда он попал в руки полицейских. Поэтому он не мог прочесть мои многочисленные послания с просьбами ответить.
Он никогда не вернулся бы в Донецк, если бы его бабушка не заболела и если бы ей не понадобилась операция. Его мать договорилась о том, чтобы бабушку перевезли в Донецк на машине скорой помощи, и в августе прошлого года Влад приехал в Донецк вместе с ней.
Операция прошла успешно, но на следующий день в 7 утра его разбудил стук в дверь. Полиция узнала, что он вернулся. И к этому моменту они уже знали, что именно он писал в своих блогах.
«Они не сказали мне ничего, только что я должен пройти с ними. Потом они заложили мне руки за спину и одели наручники», — рассказал Влад. Его посадили в машину и отвезли в полицейский участок, где ему предложили подписать признание в том, что он пытался обмануть людей, беря с них деньги за документы, которые он им не отдавал.
По словам Влада, он брал у людей ровно столько денег, сколько было нужно, чтобы покрыть его расходы. Единственным человеком, предложившим ему больше, была жена того самого полицейского. (По мнению Влада, одной из целей этой полицейской операции было устранение конкурентов, поскольку сепаратисты предлагали населению точно такие же услуги, только за гораздо более значительную сумму.)
«Они повторяли, что я совершил преступление и что я должен подписать заявление, — вспоминал Влад. — Конечно, я отказался».
Мы заказали еще по одной чашке кофе, но к этому моменту я уже начал волноваться о том, стоит ли нам продолжать наш разговор. В кафе стало больше людей, а эмоциональному Владу было трудно держать себя в руках, и он постоянно повышал голос, рассказывая свою историю.
Он провел в тюрьме 72 дня, но, по его словам, все было не так плохо, как он ожидал. Охранники были грубыми, а еда больше подходила для свиней. Однако его сокамерники оказались вовсе не такими ужасными, как он опасался. Сегодня в Донецке за решеткой чаще всего оказывается именно интеллигенция — а вовсе не закоренелые преступники.
«Сначала я боялся. Но многие из тех, кто сейчас сидит в тюрьме, на самом деле хорошие люди, которых арестовали за ничтожные провинности». То есть за то, что они оказались противниками режима.
В конце концов адвокат Влада — его старый друг, у которого были связи среди руководителей сепаратистов — сумел договориться. Влада выпустят из тюрьмы, однако секретная полиция оставит у себя все SIM-карты, которые у него нашли в момент ареста, и, что важнее всего, его паспорт. Он вышел на свободу, но теперь его мир ограничивался территорией Донецкой народной республики. (Теперь он к тому еще и хромал, потому что у здания полиции его сбила машина. Влад не верит, что это был несчастный случай).
Без паспорта он не сможет пройти КПП сепаратистов. Он также не может официально устроиться на работу. Большинство его друзей уже уехали из Донецка. Но он далеко не единственный, кого сепаратисты лишили всякого выбора. «Многие люди сейчас находятся в точно таком же положении. У них нет документов, поэтому они не могут уехать ни на Украину, ни в Россию. Они оказались в тюрьме», — добавил он, горько усмехнувшись.
Двое мужчин в кожаных куртках вошли в кафе и сели за столик слишком близко от нас, чтобы мы могли спокойно разговаривать. Мы оплатили счет и вышли на заснеженный бульвар.
Меня поразило, что одно из самых первых предсказаний Влада — что Донецк превратится в Приднестровье — уже исполнилось. Донецк сейчас был таким же изолированным и охваченным той же паранойей, каким было пророссийское Приднестровье. Я вспомнил тот день десять лет назад, который я провел в Тирасполе, столице Приднестровья, и то, как я договаривался о встрече с одним из немногих оставшихся диссидентов. Мы с ним решили, что он будет сидеть на скамейке в городском парке. Если, когда я подойду, его газета будет раскрыта, мы сможем поговорить. Если нет, я должен был пройти мимо.
Донецк 2016 года очень напоминал Тирасполь 2003 года. Или же Восточный Берлин или Москву несколько десятилетий назад.
Мы с Владом медленно прошли мимо нескольких детских площадок, где днем в субботу никого не было. «Моя мама говорит, что ДНР — это республика для пенсионеров, — отметил Влад. — Пенсионеры живут довольно неплохо. Они сначала получают здесь пенсию в рублях, а затем едут на другую сторону и получают там пенсию в гривнах. Поэтому, разумеется, они поддерживают Донецкую народную республику».
Но большинство молодых людей — те, кто не зарабатывает деньги на войне — уже уехали, и помимо пенсионной системы в Донецке практически ничего не работает. Пока мы шли, Влад перечислил названия заводов и фабрик, которые закрылись после начала конфликта два года назад.
Я спросил его, чем он занимается в свободное время.
Прежде он любил ходить пешком в парк через улицу Артема, но он перестал это делать, после того как кто-то — он не знает, кто и зачем — выкорчевал большую часть деревьев в парке. «Наш народ ворует даже деревья в парке», — добавил он. В этой его фразе я отчетливо ощутил презрение.
Он рассказал, что он расстался со своей девушкой, с которой он встречался до войны — в ее семье были выходцы из России — во многом из-за серьезных разногласий по поводу того, что происходит в Донецке. Он признался, что с начала войны он не разговаривает со своим единственным двоюродным братом, который работает на сепаратистское правительство.
По словам Влада, недавно он занялся боксом. Это довольно странное хобби для человека, который при нашей первой встрече показался мне откровенным интеллектуалом. Однако с тех пор прошло два года, которые очень его изменили.
Мы расстались, договорившись снова встретиться вечером, до начала комендантского часа. Я хотел не брать у него интервью, а подарить ему редкий вечер беззаботного веселья, чтобы он смог отдохнуть и расслабиться, пусть даже на несколько часов. Мне очень хотелось снова увидеть того веселого молодого человека, с которым я познакомился два года назад.
Это оказалось невозможным. Пытаясь перекричать Бритни Спирс 1990-х годов над тарелкой картофеля фри в одном из баров в центре Донецка, я заговаривал с ним о футболе и хоккее, но рано или поздно наш разговор неизменно скатывался к политике и отчаянному положению Влада. Любимая футбольная команда Донецка «Шахтер» до сих пор была одной из лучших на Украине, но теперь она играет свои домашние матчи во Львове на западе страны. Ледовый дворец Донецка разграбили и подожгли в мае 2014 года, а хоккейный клуб «Донбасс» переехал в Дружковку, находящуюся на территории, контролируемой правительством.
Я пытался говорить с ним о кино, но Влад в последнее время ничего не смотрел. Он мрачно добавил, что в местных кинотеатрах показывают фильмы, украденные в интернете.
В баре было много людей, но Влад, как он ни старался, не мог говорить тихо. «Здесь нет будущего, — сказал он несколько раз настолько громко, что меня это смутило. — Если бы я мог уехать, я никогда не вернулся бы сюда».
Мы расстались, пообещав друг другу сохранить связь и продолжить общение. Но на следующий день я уехал из Донецка с ощущением, что я бросаю своего друга, обрекая его на весьма печальную участь.
«Я очень нервничал»
Идея о том, как спасти Влада, пришла в голову не мне.
Один из наших общих знакомых позвонил мне спустя несколько дней после того, как покинул Украину. Он сказал мне, что нашел способ вывезти Влада из Донецка, если нам удастся найти деньги. Он связался с группой контрабандистов, которые зарабатывали деньги, катаясь через границу и давая взятки солдатам за то, что те не заглядывали в их багажники.
Один из этих контрабандистов заявил, что он может провезти человека через границу с такой же легкостью, как и любой другой товар. За всю операцию они попросили 400 долларов.
Я колебался. Никакие законы не будут нарушены, потому что границу, которую Влад пересечет, не признает ни одной государство в мире — даже Россия — однако это было крайне опасное предприятие. Я подумал, что контрабандист решит поехать какой-нибудь плохо охраняемой дорогой, там, где конфликт может начаться в любой момент — и Влад может пострадать, попав на линию огня.
Мысль о том, чтобы заплатить за побег Влада, тоже противоречила тем правилам, которым меня давным-давно учили в Школе журналистики университета Карлтон. Журналисты всегда должны сохранять объективность. Мы — только наблюдатели, и мы не имеем права вмешиваться в те истории, о которых мы пишем.
Но Влад и я влияли на жизни друг друга с первой минуты нашего знакомства. Притворяться, что я никак не повлиял на него и не сыграл никакой роли в том, в каком положении он теперь находился, было просто смешно. Я сказал нашему общему знакомому, что, если Влад пойдет на этот риск, я сам заплачу 400 долларов.
Влад сообщил мне о своем согласии. «Надеюсь, это скоро случится», — написал он мне в электронном письме в начале апреля.
Спустя две недели подходящие смены солдат — тех, кто был готов не заглядывать в багажники — заступили в караул по обе стороны границы. В 4 часа утра буднего дня Влад попрощался с матерью и сел в седан, который остановился у его дома. За рулем сидел мужчина, как Влад и ожидал, но на заднем сидении находилась девушка. Все молчали.
Вскоре они доехали до КПП сепаратистов. Водитель вышел из машины. Влад видел троих вооруженных мужчин и старался не встречаться с ними глазами. «Я очень нервничал. Я знал, что, если у меня попросят документы, возникнет серьезная проблема, и больше у меня не будет шанса выбраться».
Спустя несколько минут водитель вернулся и, не говоря ни слова, сел за руль и поехал. Дальше был КПП на украинской стороне, где после длительного ожидания водитель снова сумел договориться о том, чтобы двое его пассажиров пересекли границу без проверки документов.
Влад с облегчением выдохнул, когда они покинули зону конфликта. Водитель высадил его на автобусной остановке на украинской стороне — он отправился прямо к своей бабушке в Угледар — а девушка осталась в машине. По словам Влада, он понятия не имеет, что могло случиться с ней дальше и даже почему она находилась в машине контрабандиста. Никто не хотел узнавать историю другого и делиться своей.
«Как только мы проехали через КПП, я почувствовал себя свободным. Там небо было голубее, чем в Донецке. А деревья — зеленее», — вспоминал Влад с широкой улыбкой, когда мы снова встретились — на этот раз в одном из киевских баров. С момента последней нашей встречи прошло шесть недель.
За столом, на котором стояли блюда с сыром и пиво — «в Донецке нет хорошего пива» — он разговаривал со мной, широко улыбаясь и потягивая пиво, о том, что он собирается делать дальше.
Главной его задачей на тот момент было получение нового паспорта — к своему огорчению он обнаружил, что для этого нужно дать еще одну взятку. «Ничего не изменилось», — сказал он, имея в виду Украину в целом. Весной этого года несколько реформаторов покинули правительство, пожаловавшись на то, что президент Петр Порошенко и его союзники не готовы всерьез бороться с коррупцией, которая разъедает государство еще с советских времен.
Следующий его шаг — восстановление его аккаунта в Твиттере. Сепаратисты и их союзники в Кремле снова станут объектом резкой критики пользователя @VoiceofDonetsk, однако Влад планирует писать и о тех проблемах, которые существуют в «свободной» части Украины. Ему очень не понравилось то, что украинские солдаты взяли деньги за то, чтобы не заглядывать в машину контрабандиста. Он добавил, что эта машина вполне могла быть заполнена коробками с взрывчаткой.
Владимир Симперович планирует больше не скрывать своего имени. Он хочет, чтобы его имя знали все. Он мечтает о том, чтобы стать уважаемым политическим аналитиком и экспертом.
«Я больше не боюсь, — сказал он, когда мы встретились одним солнечным днем в конце апреля. — Теперь я могу писать как „Голос Донецка“, указывать свое имя и отвечать согласием, когда у меня просят интервью. Это моя новая жизнь».
Все было именно так. Спустя всего девять дней после того, как Влад сумел бежать из его «тюрьмы», я заметил, что Влад снова начал одеваться и вести себя как тот молодой человек, с которым я познакомился два года назад. На нем был серый свитер поверх белой футболки. На голове у него были солнечные очки, а его волосы уже успели порядком отрасти. На шее у него висели черные наушники. И, что самое главное, во время наших встреч в Киеве Влад почти не переставал улыбаться.
Единственный раз, когда он помрачнел, был, когда я спросил, не собирается ли он вернуться в Донецк.
«Донецк был хорошим городом. Прежде я думал, что это один из лучших городов на Украине», — начал он.
Но теперь он почти уверен, что никогда туда не вернется. Даже если война закончится завтра, по словам Влада, он не будет чувствовать себя в безопасности в Донецке, «пока на центральной площади не снесут статую Ленина и не поднимут украинский флаг».
Это вряд ли случится в ближайшее время.
Он встречается с матерью, когда она приезжает в Угледар, но он, вероятнее всего, больше никогда не увидит свой родной дом, местный парк, улицу Артема или бюст Александра Пушкина, у которого мы встретились несколько недель назад.
«Донецк для меня умер», — сказал Влад.
Его голос дрогнул, когда он это произнес, как будто он оплакивал своего друга — еще одну жертву этой странной войны на востоке Украины.
