В трилогии Ивлина Во «Меч почета» лейтенант-алебардист Гай Краучбек, получивший ранение в боях с немцами на Крите, в период выздоровления летом 1941 года попал в Александрию, где поселился на вилле Джулии Ститч. Там был целый парад из генералов, пашей, придворных и дипломатов, которые то и дело наносили визиты, однако Ститч, прообразом которой стала близкая подруга Во леди Диана Купер, постоянно заботилась о своем новом подопечном: «Три, а то и четыре раза в день она появлялась рядом с ним, изливая на него очередную порцию своего обаяния». Но эта идиллия закончилась, когда ее муж за вторым завтраком рассказал о вторжении Гитлера в Россию:
— Но почему этот идиот не мог начать именно с России, — возмущенно спросил Элджернон Ститч, — вместо того чтобы причинять нам массу неприятностей?!
— А для нас это хорошо?— тоном школьницы задала вопрос миссис Ститч.
— Трудно сказать. Специалисты считают, что у русских не очень-то много шансов. Зато у них имеется масса вещей, которые окажутся весьма полезными для немцев.
— А что скажет в связи с этим Уинстон?
— Будет приветствовать наших новых союзников, конечно. Что же ему остается?
— А это очень приятно — иметь союзника, — заметила миссис Ститч.
Это точно. Но как показывает надменность Элджернона, та подозрительность, с которой многие британские консерваторы относились к Советскому Союзу накануне Второй мировой войны, на самом деле никуда не исчезла. Пожалуй, сильнее других эту враждебность ощущал советский посол Иван Майский, работавший в Англии с 1932 по 1943 год. Невилл Чемберлен (Neville Chamberlain) называл Майского «отталкивающим, но умным еврейчиком». Консервативный политик Генри Ченнон (Henry Channon) говорил, что это «посол пыток, убийств и всех прочих преступлений в календаре». А когда в многотомном романе Энтони Поуэлла «Танец под музыку времени» сердитая обезьяна по кличке Майский кусает дворецкого, и у того возникает заражение крови, капитан Дживонс замечает, что это также будет концом Майского, что несправедливо. «Но что вообще справедливо в этой жизни?» — спрашивает он.
Настоящий Майский вполне мог задать тот же самый вопрос. Многие из его коллег стали жертвами чисток в 1930-е годы, однако он умудрялся не попадать на Лубянку — до 1953 года. Незадолго до смерти Сталина в марте того года Майского обвинили в шпионаже, измене и в причастности к сионистскому заговору. Его дневники фигурировали в обвинительном заключении. В 1955 году Майского помиловали. Работающий в Оксфорде Габриэль Городецкий обнаружил дневники Майского в 1993 году, когда в ходе творческой командировки работал в российском Министерстве иностранных дел. У группы исследователей во главе с Городецким ушло десять лет на то, чтобы подготовить эти записи к публикации. Эта увлекательнейшая и умело отредактированная работа дает бесценное представление о тонкостях советской и британской дипломатии.
Сталинский министр иностранных дел Максим Литвинов, ставший наставником Майского, пытался заключить с Британией и Францией пакт о коллективной безопасности, направленный против нацистской Германии. Задача Майского заключалась в том, чтобы осуществить разрядку в отношениях между Лондоном и Москвой. В 1930-е годы Майский вышел далеко за рамки своего официального поручения. Он наладил связи с фракцией партии тори, выступавшей против политики умиротворения, в надежде на то, что Уинстон Черчилль станет премьер-министром. «Вы смотрели на нас сверху вниз с парламентской галереи, — писал ему позднее дипломат сэр Гарольд Николсон (Harold Nicolson), — с благосклонным интересом, как биолог, который исследует поведение тритонов в бассейне». Тесные связи Майского с британским истэблишментом (он знал всех и каждого, начиная с Черчилля и Дэвида Ллойда Джорджа, и кончая Джорджем Бернардом Шоу и лордом Бивербруком) вызывали в Москве сомнения в его преданности. В 1936 году, когда хоронили Георга V, который был двоюродным братом русского царя Николая II, леди Ванситарт заметила, как Майский смахнул слезу.
В мае 1939 года Сталин сместил Литвинова, поменяв его на Вячеслава Молотова, который окружил МИД войсками НКВД и, как пишет историк Шейла Фицпатрик (Sheila Fitzpatrick) в своей работе On Stalin’s Team (О команде Сталина), даже кричал: «Хватит нам литвиновского либерализма. Я вырву с корнем это жидовское осиное гнездо». Вскоре был подписан Пакт Молотова-Риббентропа, в рамках которого была расчленена Польша и прибалтийские государства.
Майский родился 7 января 1884 года в городе Кириллове Нижегородской губернии, а вырос в сибирском Омске. Его отец, который был поляком с еврейскими корнями, занимался медициной и много читал. Книжные полки у них дома были заставлены произведениями Шекспира, Байрона и Шиллера в прекрасных переплетах. Майского воспитывали в гуманистических традициях русской интеллигенции, и он боготворил немецкого поэта Гейнриха Гейне. В семнадцатилетнем возрасте он поступил в Санкт-Петербургский университет и опубликовал свое первое стихотворение «Я хочу быть великой грозою». Потом его поманила революционная политика. Майский принял участие в революции 1905 года, вступил в партию меньшевиков, и был арестован царской полицией. Его выслали в Сибирь, но потом ссылка была заменена ему высылкой за границу. Он окончил экономический факультет Мюнхенского университета, а в 1913 году переехал в Лондон, где подружился с будущими большевистскими руководителями Георгием Чичериным и Максимом Литвиновым. По словам Городецкого, «они проводили оживленные интеллектуальные вечера с революционерами, фрейдистами, фабианцами и литературными деятелями, такими как Бернард Шоу и Герберт Уэллс. Чтобы присоединиться к большевикам, Майскому пришлось официально отречься от своего меньшевистского прошлого. Подруга Майского Беатриса Вебб (Beatrice Webb) писала, что он был:
«одним из самых непредубежденных марксистов и в полной мере осознавал ошибки марксистской терминологии — схоластической и догматической. Но ведь он жил за рубежом среди безбожников и обывателей, а поэтому его разум был, пожалуй, слегка отравлен зарубежным софистским и агностическим мировоззрением в закрытой вселенной московских марксистов».
Космополитизм Майского привел к тому, что он постоянно находился под подозрением. Но проворный дипломат быстро поднимался по карьерной лестнице на внешнеполитической службе. К 1932 году неминуемый крах Веймарской республики вынудил Сталина добиваться улучшения отношений с Англией. Он отправил Майского в Лондон, где тот вместе со своей женой Агнией работал до 1943 года.
Многие тори, и прежде всего Чемберлен, считали силой стабильности и мира на континенте не Россию, а Германию. По мнению Майского, Чемберлен был «завзятым реакционером с ярко выраженной антисоветской позицией». Он проницательно замечал, что этот отъявленный умиротворитель создал свой собственный, параллельный Форин-офис во главе с Гарольдом Вильсоном, чтобы подорвать позиции министра иностранных дел Энтони Идена, которого Чемберлен, по словам Майского, считал «крепким орешком». В феврале 1938 года Иден подал в отставку в знак протеста против малодушной политики Чемберлена.
Среди доверенных лиц Майского были Роберт Ванситарт (Robert Vansittart), работавший постоянным заместителем министра иностранных дел, и Черчилль. Так, в марте 1935 года Майский сделал следующую запись: «Я привлек внимание В. к тому подобострастному раболепию, которое проявляют по отношению к Гитлеру британцы и некоторые члены кабинета…. Это только разжигает аппетит фюрера, делая его еще более неуступчивым». Майский добился того, что можно считать его личным успехом: он уговорил Идена встретиться со Сталиным в Москве 29 марта 1935 года, но этот визит ничего не дал. Черчилль, со своей стороны, заявил Майскому в апреле 1936 года: «Мы будем полными идиотами, если откажем в помощи Советскому Союзу в настоящий момент, исходя из гипотетической опасности социализма, который может угрожать нашим детям и внукам».
Однако британское правительство цепко держалось за политику умиротворения, сталкиваясь с нарастающей агрессивностью Гитлера. В 1937 году Майский рассказал Ванситарту о своем испуге, когда Чемберлен назначил доверчивого сэра Невила Гендерсона (Nevile Henderson) послом в Берлин. В своих мемуарах под названием Failure of a Mission (Провал миссии) Гендерсон так объяснил свой подход:
«Следовательно, я был полон решимости, во-первых, делать все, что в моей власти, для взаимодействия с нацистскими лидерами, и по возможности завоевывать их доверие и даже симпатии. А во-вторых, изучать доводы Германии со всей возможной объективностью, и где мне это кажется оправданным, представлять ее позиции максимально справедливо своему правительству».
Когда Майский пожаловался на эту шайку Дэвиду Ллойду Джорджу, бывший премьер-министр «едва не выпрыгнул из кресла» и ответил: «Правительство? Разве это можно назвать правительством? Скорее, это сборище посредственностей, группа безнадежных трусов». Тем временем, Сталин проводил чистки в своем офицерском корпусе. Когда Черчилль указал на это Майскому, дипломат попытался отмахнуться, заявив, что советский диктатор просто избавляется от предателей. Черчилль недоверчиво покачал головой, писал Майский, однако сказал: «Отрадно слышать все это. Если Россия станет усиливаться, а не ослабевать, тогда все будет хорошо…. Этот Троцкий, он совершенный дьявол. Он разрушительная, а не созидательная сила. Я целиком за Сталина». В сентябре 1938 года, когда Майский навестил Черчилля в его загородном поместье, тот сказал ему:
— У меня в погребе есть бутылка вина 1793 года! Неплохо, верно? Я храню ее для особого, поистине исключительного случая.
— Какого именно, позвольте спросить?
Черчилль хитро улыбнулся, сделал паузу, а затем неожиданно заявил: «Мы выпьем эту бутылку вместе, когда Великобритания и Россия разобьют гитлеровскую Германию!»
Я едва не потерял дар речи. Ненависть Черчилля к Берлину действительно перешла все границы!
Когда Советы в 1939 году напали на Финляндию, Майского в обществе подвергли остракизму. Среди прочих, его стал избегать Иден. Исключение составлял Черчилль, продолжавший утверждать, что основополагающего столкновения англо-советских интересов не существует, и что Германия остается главным врагом. Но сам Сталин был в неведении относительно истинных намерений Гитлера. Советский руководитель, думавший, что ему удастся отсидеться и не участвовать в войне, видимо был уверен, что Гитлер нападет только в том случае, если заключит сепаратный мир с британцами. Как позднее отмечал Литвинов, когда Гитлер 22 июня 1941 года напал на СССР, советское руководство «посчитало, что британский флот на всех парах идет по Северному морю, чтобы совместно с Гитлером атаковать Ленинград и Кронштадт».
В своем знаменитом обращении от 22 июня «Четвертый критический момент» Черчилль приветствовал Россию, вступившую в войну. «Опасность, грозящая России — это угроза нам», — сказал он. Однако Черчилль проявил осторожность и не стал открыто называть русских союзниками. Далее он отверг идею создания второго фронта, пообещав лишь, как пишет Майский, что Англия будет «беспощадно бомбить Германию…. В итоге мы забросаем Германию бомбами. Мы сломим боевой дух населения».
Иден чувствовал отвращение к «сентиментальным и напыщенным» телеграммам Черчилля на имя Сталина, и отмечал, что «пустой болтовней пушки не заменишь». В сентябре 1941 года Майский попытался надавить на Черчилля, чтобы тот открыл второй фронт. Премьер ответил: «Что бы ни случилось, что бы вы ни сделали, у вас меньше всех прав упрекать нас». Это был намек на Пакт Молотова-Риббентропа, о чем Майский благоразумно не упомянул в своей телеграмме в Москву. Но уже в 1943 году Майский отмечал:
В отсутствие второго фронта на западе Красная Армия имеет неплохие шансы первой войти в Берлин и тем самым оказать решающее влияние на условия мира и на ситуацию в послевоенный период.
В том году Сталин отозвал Майского в Москву и заменил его одним из своих ставленников. Тем самым, он четко продемонстрировал свою незаинтересованность в налаживании тесных послевоенных отношений с Британией.
Майский опередил время, призывая к мирному сосуществованию с Западом. Мог ли Сталин реально сблизиться с британцами, это большой вопрос. Учитывая нежелание британского истэблишмента вступать в соглашения со Сталиным и его высокопоставленными бандитами, идею о довоенном альянсе вряд ли кто-то рассматривал всерьез.
Но самая большая неожиданность не в том, что усилия Майского оказались безуспешными. Удивительно то, что он сам умудрился пережить сталинскую эпоху. Отвечая на вопрос историка Александра Некрича о том, как ему удалось отыскать равновесие на краю вулкана, Майский улыбнулся и сказал: «У меня на плечах всегда была холодная голова». Некрич же заметил: «Сам я всегда думал: проживи Сталин на месяц или на два дольше, и Ивана Михайловича ничто бы не спасло».
Джейкоб Хейлбранн — редактор National Interest.
