В 1991 году выдающийся политолог из Гарварда Сэмюэл Хантингтон (Samuel Huntington) опубликовал книгу «Третья волна: Демократизация в конце XX столетия». (Она стала итогом серии лекций.) «Третья волна» сама по себе произвела фурор. Она стала очень своевременной. В то время казалось, что демократия преобразует значительную часть мира: ведь с 1989 года начался распад Советского Союза и большей части его империи, когда режимы рушились один за другим как домино. Были все основания ожидать, что начавшаяся в 1979 году в Китае экономическая реформа со временем приведет к реформе политической. Диктатуры терпели крах по всему миру — от Латинской Америки и Испании до Филиппин и Южной Кореи. Это нельзя назвать эффектом домино, ведь в каждом случае были свои причины. Религия играла свою роль в некоторых случаях, но не во всех. Хантингтон отметил это. Его особенно заинтересовала меняющаяся роль римской католической церкви.
Не наблюдаем ли мы сегодня новую волну демократизации? Вряд ли. В данный момент кажется, что наступает расцвет тирании. Моей изюминкой в этом блоге является религия, которая сближается с некоторыми новыми тиранами, хотя и не со всеми. Если бы кто-то устроил международное состязание на звание самого многообещающего нео-тирана, то в списке претендентов в первую очередь появились бы три имени: Владимир Путин из России, Реджеп Тайип Эрдоган из Турции и Си Цзиньпин из Китая. Каждый из этих людей начинал свою политическую карьеру по-своему, отлично от других, и каждый вызвал огромное разочарование у тех, кто надеялся на демократизацию. Вот несколько экстренных последних новостей.
28 июня 2016 года информационно-аналитический журнал Eurasia Review сообщил, что российский парламент Дума принял новый «антитеррористический закон». [The American Interest тоже писал об этом. ] Этот закон почти никакого отношения к терроризму не имеет. Скорее, это очередной шаг в неумолимой кампании Путина, цель которой — сделать российский режим еще более авторитарным, в соответствии с его высказанным убеждением в том, что распад Советского Союза стал величайшей катастрофой. Новый закон ужесточает контроль над неправительственными организациями, получающими финансирование из-за рубежа. Он серьезно ограничивает права человека и религиозных организаций, за исключением Русской православной церкви. Патриарх Московский и всея Руси Кирилл поддерживает эти и другие действия Кремля внутри страны и на международной арене. Он едва не сорвал проведение Всеправославного собора в Греции, который был созван Патриархом Константинопольским Варфоломеем, чей статус как символического главы всемирного православия оспаривает Кирилл, стремящийся возродить идею Третьего Рима, как когда-то называли его патриархат. Все это находится в соответствии с имперскими амбициями Путина. Оба они с особым упорством преследуют «нетрадиционные церкви» в России, прежде всего, римскую и ее униатские ветви (которые признают власть Папы римского, но сохраняют православные обряды), а также ведущих агрессивную миссионерскую работу евангельских протестантов. По сути дела, Путин и Кирилл деятельно возрождают концепцию симфонии, как в царские времена называли идеальные отношения между православной церковью и государством.
21 июня 2016 года Аl-Jazeera показала репортаж о Турции, события в которой она освещает регулярно. (Этой сетью владеет правительство Катара, у которого двойственные отношения с радикальным исламом. Аl-Jazeera претендует на редакционную независимость. Я не могу дать оценку этому утверждению, однако с точки зрения подачи фактического материала оно кажется правдой.) В том репортаже сообщалось, что Турция арестовала троих борцов за свободу прессы, в том числе, одного сотрудника «Репортеров без границ». Их обвинили в «пропаганде терроризма». Это очередной шаг Эрдогана в целях захвата всех значительных средств массовой информации и наказания несогласных с его политикой журналистов. Поражает сходство с аналогичной тактикой Путина. Однако Эрдоган вызывает намного большее разочарование. Когда к власти пришла его Партия справедливости и развития, высказывания Эрдогана и его первые шаги внушали большой оптимизм. Он утверждал, что признает демократию и светскую республику, созданную в 1923 году Кемалем Ататюрком после распада Османской империи. Несмотря на исламистские корни ПСР, Эрдоган публично отрекся от намерений создать исламское государство и поддержал свободу религии для соблюдающих предписания ислама мусульман (кемалисты проводили по отношению к ним политику дискриминации). Придя к власти, Эрдоган первым делом ослабил армию, которая была главной противницей демократии. Он начал переговоры с курдами о расширении их прав, он проводил по сути дела прозападную внешнюю политику, и он настаивал на переговорах о вступлении Турции в Евросоюз.
После первых лет правления ПСР все изменилось. Внутри страны Эрдоган отказался от зачаточных мер по демократизации и возобновил кампанию репрессий против курдов. Во внешней политике он на словах поддержал кампанию США против ИГИЛ (террористическая организация, запрещена в России, — прим. перев.) в Сирии, но в то же время осуществлял воздушные нападения на силы курдов в этой стране. Он отказался от сотрудничества с Израилем и заключил соглашение с ЕС об уменьшении потока мигрантов, проходящих через Турцию (но в то же время настаивал на праве турецких граждан переезжать в Европу и селиться там где угодно). Правительство Эрдогана стало предоставлять льготы и привилегии мусульманским институтам, особенно из сферы образования, и позволило публично демонстрировать мусульманские символы (прежде всего, «скромные» одежды женщин), что кемалисты в свое время запрещали. Но по сравнению с тем, что происходит в соседних мусульманских странах, его «исламизация» носит довольно мягкий характер (предположительно это выражение традиционной османской благовоспитанности, отличающей турок от арабского мира). Однако другие действия Эрдогана мягкими не назовешь.
6 июня 2016 года газета The New York Times вместе с другими средствами массовой информации освещала пресс-конференцию Лам Вин Ки (Lam Wing-Kee) — одного из пяти пропавших без вести сотрудников книжного магазина в Гонконге. Ходили слухи, что этих людей похитили и перевезли в Китай. Лам выступил с публичным заявлением, суть которого сводилась к тому, что он поехал туда добровольно. Ему удалось вернуться в Гонконг. Но выступая дома на пресс-конференции, Лам заявил, что его прежнее признание было вынужденным, и что его похитили, так как он продавал книги с критикой в адрес коммунистического режима. Он отметил, что такого рода действия являются нарушением китайских обязательств с уважением относиться к особым правовым и политическим институтам бывшей британской колонии после ее воссоединения с КНР. Проникновение в Гонконг сотрудников органов безопасности Китая стало одним из многих случаев такого рода, показывающим, что при председателе Си Цзиньпине Китай становится все более авторитарным (а то и тоталитарным). Это разрушает все надежды на ближайшую политическую либерализацию. На пресс-конференции было отмечено, что Си Цзиньпин сосредоточил в своих руках больше властных полномочий, чем любой другой китайский руководитель со времен Мао. Внутри страны подавляется любое публичное выражение несогласия с партийной линией.
Как и в путинской России, об ужасных и бесчеловечных преступлениях коммунизма в Китае стараются не говорить. Но Си пошел в этом направлении еще дальше. Недавно он призвал партийные кадры изучать работы Мао и отдал распоряжение о том, чтобы в школах пели маоистские песни. Сталинский портрет пока не висит над входом в Кремль, а вот изображение Мао украшает главный вход в пекинский Запретный город. [Я видел эти снимки прежде, и неожиданностью они для меня не стали. Однако увидев их впервые, я был потрясен. Я попытался представить себе реакцию европейцев и американцев, если бы на Бранденбургских воротах вывесили портрет Гитлера.] Если внутренняя политика при Си попахивает тоталитарными инстинктами, то его внешняя политика становится все более агрессивной, будь то в отношении Японии в ходе спора из-за крошечных островов в Восточно-Китайском море или в отношении США из-за демонстрации американской мощи в Восточной Азии. В Китае нет религиозного эквивалента российской церковно-государственной симфонии, однако правительство Си требует от Государственного управления по религиозным делам ужесточить контроль над всеми религиями, особенно над «иностранными», прежде всего, над христианством. В некоторых регионах с церквей снимают кресты, а кое-где вообще сносят целые храмы, якобы из-за нарушений правил безопасности. Римскую католическую церковь в Китае подозревают в приверженности Риму, а протестантов ненавидят за их успешную проповедь Евангелия. Государство оказывает предпочтение «традиционным китайским» религиям, таким как конфуцианство (правда, в основном его почитают за моральные принципы) и даосизм, и даже местным народным верованиям. Ислам в Китае под подозрением из-за его связей с уйгурским национализмом на западе страны. Также под подозрением находится буддизм из-за Тибета, хотя и в меньшей степени. (Китайское Министерство иностранных дел громко возмущается, когда далай-ламу с почетом принимает какое-нибудь иностранное государство или даже зарубежная знаменитость — как недавно сделала Леди Гага.)
28 июня 2016 года онлайновый бюллетень Фонда вероисповеданий Тони Блэра (Tony Blair Faith Foundation) Religion and Geopolitics опубликовал сообщение о том, что мирные переговоры в Йемене снова сорваны. Этот бюллетень освещает исключительно вопросы исламского терроризма — наверное, чтобы информировать бывшего британского премьер-министра Блэра, который получил незавидное поручение возобновить израильско-палестинские мирные переговоры. Скорее всего, этот бюллетень блэровского фонда чрезвычайно удручает его, как и меня, когда я начинаю читать его содержимое. В начале статьи я назвал трио ужасных тиранов; но если переместиться на Ближний Восток, будет просто невозможно найти тройку кандидатов на это звание. Тираны там повсюду. В вышеупомянутом сообщении говорится о продолжающейся гражданской войне в Йемене, в которой пользующееся международным признанием правительство (суннитское) воюет против повстанцев-хуситов (они шииты). Саудовская Аравия активно вмешивается в этот конфликт (в основном при помощи авиации), действуя против хуситов, которые считаются агентами иранского империализма. Соответственно, йеменский конфликт превратился в суррогатную войну между суннитами и шиитами, которых поддерживают Саудовская Аравия и Иран, соответственно. Этими государствами, которые являются заклятыми врагами, правят разные радикальные версии ислама. Широко разрекламированная «арабская весна» не просто разочаровала тех, кто надеялся на быстрое распространение демократии. Она нигде не принесла никаких результатов (разве что в Тунисе, да и то с оговорками). Скорее, она привела к усилению ИГИЛ, к возникновению его чудовищного «халифата», к катастрофическим гражданским войнам в Ираке и Сирии, которые становятся все более интернациональными, к новым диктатурам (Египет), к появлению неустойчивых «умеренных» режимов (Марокко, Иордания, Ливан) и к полному хаосу (Ливия). Что касается роли религии на Ближнем Востоке, то чем меньше об этом говорить, тем лучше. (Можно лишь сказать, как я уже писал прежде, что наилучшей надеждой на будущее для этого несчастливого региона может стать та идеология, которой придерживалась партия Эрдогана, придя к власти в Турции, но от которой она, увы, отказалась — демократический режим, вдохновляемый подлинными исламскими ценностями.)
В американских дебатах о правах человека присутствует некая покровительственная идея — «страны, вызывающие обеспокоенность». В общем и целом это страны, где вопиющих нарушений прав человека нет или пока нет, но где ситуация дает основания для беспокойства. К этой категории я бы отнес Индию и Южную Африку. Нарендру Моди и Джейкоба Зуму нельзя назвать тиранами. Индия, как неустанно повторяет любой прибывающий туда американский руководитель, это самая густонаселенная демократия в мире. В 1994 году в ходе свободных нерасовых выборов в ЮАР президентом был избран Нельсон Мандела (один из самых замечательных политических лидеров 20-го века). С тех пор новую Южную Африку с полным на то основанием воспринимают как результат великой нравственной победы. Перемены там поддержали буквально все англоязычные церкви, и к ним в итоге примкнула Нидерландская реформистская церковь, которая долгое время оправдывала режим апартеида.
У обеих стран есть действующие демократические конституции, независимая система судебной власти и свободная пресса. Но при Моди и Зуме эти институты ослабевают в результате действий людей, которые, соответственно, терпимо относятся к влиянию фанатичной религиозной идеологии (индусский национализм), и равнодушно наблюдают за расцветом коррупции (ведь это Зума воспользовался налоговыми средствами, чтобы построить себе в родной деревне роскошное поместье). В обеих странах история далека от завершения. Вызывает ли это «обеспокоенность»? Да, определенно.
А как насчет демократий в западном мире? Ни одной из них в ближайшей перспективе не грозит сползание к тирании. Но устойчивость демократического порядка подвергается серьезному стрессу как в Евросоюзе, так и в США. Угрозы, с которыми сталкивается ЕС, очень серьезны: это раскол еврозоны на богатый север и бедный юг, дефицит демократии в органах власти ЕС (для них даже появилось уничижительное название — «Брюссель»), новая волна радикального популизма, который отвергает идеалы укрепления европейского единства, и наконец, начавшаяся в последнее время массовая миграция отчаявшихся людей, громко требующих разрешения на въезд. А референдум за Брексит в Британии не только угрожает существованию Соединенного Королевства, но и вполне может перекинуться в другие страны.
В США политическая система стала настолько недееспособной, что межпартийные противоречия парализовали все три ветви власти. Президентская кампания в Америке породила двоих кандидатов, которые никому не нравятся, и из которых сложно выбрать меньшее зло. Популистские движения по обе стороны Атлантики странным образом похожи между собой. [Интересно, похожие прически Дональда Трампа и Бориса Джонсона это просто совпадение? А стиль их публичных выступлений? Полагаю, что у выпускника Итона Джонсона манеры поведения за столом будут получше.]
В условиях всех этих межатлантических кризисов возникший после Второй мировой войны на основе американской мощи международный порядок становится все более неустойчивым. Доверие к этой мощи ослабло в результате безрассудных зарубежных авантюр Джорджа Буша и неприязненного отношения Барака Обамы к военной силе. Что касается последнего, то вот лишь один пример. США остро нуждаются в содействии Турции на Ближнем Востоке, но полиция силой разгоняет гей-парад в Стамбуле. После этих событий американское посольство в Анкаре вывешивает радужный флаг движения ЛГБТ. [Как я уже отмечал прежде, я согласен со многими целями данного движения и отнюдь не восхищаюсь методами работы турецкой полиции. Но внутренняя политика США требует понимания чувств миллионов американцев, которые являются консервативными христианами. А американская внешняя политика также должна уважительно относиться к чувствам консервативных мусульман, чья поддержка исключительно важна для разгрома ИГИЛ и прочих террористических исламистских группировок.]
Вполне понятна усталость американского общества от того, что США играют роль мирового жандарма. И пожалуй, не следует очень сильно винить Обаму за то, что он прислушивается к общественному мнению, как не следует осуждать конгресс за то, что он делает то же самое в областях, где у двух партий нет особых разногласий (скажем, в их требовании не отправлять американских солдат на войну за рубеж). Но в реальном мире мягкая сила в целом зависит от убедительности жесткой силы, которой у США в изобилии (как военной, так и экономической). Нельзя делать ставку на риторические увещевания (знаменитая каирская речь, адресованная мусульманскому миру), а затем неожиданно отказываться от применения жесткой силы, предварительно пригрозив ее использовать («красные линии» в Сирии). По обе стороны Атлантики должны появиться политические лидеры, обладающие упорством и моральной ответственностью. Когда это случится?
Религия вплетается в эти вопросы, прежде всего, в США (это более религиозная страна, чем Европа). Но мне кажется, что политическую роль религии следует оценивать только в плане того, поддерживают или нет религиозные институты ту политику, которой отдается предпочтение. Религия вносит более основательный вклад в политический порядок: речь идет об осознании (интуитивном, если хотите) того, что за действительностью, в которой происходят все действия в истории, стоят другие реалии, которые в конечном счете благотворны. Трансцендентность в этом смысле делает историю и все наши проекты в ней относительными. Это понимание дает большую свободу. Скажу конкретнее. Путин может отказаться от своего марша к возрождению Советского Союза, на сей раз, с благословения священников в высоких черных клобуках. Или он может изменить курс по причине личного преображения, а может (что более вероятно), из-за прагматичного расчета о том, что для сохранения коррумпированной системы, в которой он заинтересован, требуется смена курса. Меня больше интересуют его действия, а не мотивы. Но основополагающая религиозная мудрость состоит в том, что в конечном счете это не имеет значения: есть порядок значения, который переступает пределы политической реальности.
