Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Можно знать песни о Волге, смотреть фильмы, читать книги, но, только стоя на крутом берегу над рекой, видишь, насколько огромна разница между представлениями и реальностью. Волга. Сначала я видела ее из окна самолета перед посадкой в Ульяновске. Огромное природное явление, через которое ум человека перебросил мост, похожий на белый браслет, чтобы соединить части города.
Первая часть интереснейшего рассказа Ленки Прохазковой о ее путешествии по территории «агрессора», где она, помимо прочего, презентовала русское издание книги своего отца «Да здравствует республика», опоздавшее всего на 50 лет.
Молодая сотрудница страховой компании нашла в списке букву R, потом Rusko (Россия, — прим. ред.). Посчитала на калькуляторе и ужаснулась, что сумма, которую я должна заплатить за страховку на шесть дней, составляет всего триста крон. Уходя, я услышала ее слова коллеге: «Я бы в Россию не поехала — даже за миллион!»
Она не знала, что за последнее время я ехала туда уже второй раз.
На этот раз меня, к сожалению, не сопровождал коллега-фотограф, как во время первого визита в Санкт-Петербург, поэтому зафиксированные кадры я сохраняла только в памяти. Когда после возвращения я их «проявила», мне не хватило порядковых номеров, и на первый план вышли самые яркие эмоции.
Под номером один — Волга. Сначала я видела ее из окна самолета перед посадкой в Ульяновске. Огромное природное явление, через которое ум человека перебросил мост, похожий на белый браслет, чтобы соединить части города, расположенные по обеим сторонам реки. Длина моста на высоких опорах — 13 километров.
Он называется Президентским, был завершен уже при Путине, и к мосту хотят еще пристроить второй этаж. На горизонте виднеется другой мост, намного старее, Императорский, расположение которого перестало отвечать потребностям, когда появился новый район для рабочих авиационной промышленности и автомобильных заводов. В Новом городе живет 150 тысяч человек. Еще полмиллиона проживают на противоположном берегу в Старом городе, где родился Ленин. Рассказы веселой женщины-водителя, которая везла нас из аэропорта, я слушала вполуха, ведь главной была Волга, над водами которой мы ехали. Моя попутчица Анна, родом из литовского Вильнюса, но со времен учебы проживающая в Чехии и довольная ею, тоже видела Волгу впервые, поэтому мы обе замолкли от восторга. И только Наталья, сотрудница московского Чешского центра, воспринимала реку как обычную часть своей большой страны.
Можно знать песни о Волге, смотреть фильмы, читать книги, но, только стоя на крутом берегу над рекой, видишь, насколько огромна разница между представлениями и реальностью. Аню вид тоже заворожил, и мы стоим над рекой, как две жены Лота. Наталья открыла бутылку минералки, чтобы оживить нас. После долгой жары мой заторможенный мозг, как компьютер, вышел из спящего режима и подсказал мне главное слово — ПРОСТОР. Я села на нагревшуюся под солнцем скамейку, расслабила напряженные мышцы, и мысли полились рекой.
Простор и природа в нем была тут раньше, чем человек. Они его ждали. И Волга ждала, когда кто-нибудь придет и поселится на ее берегах. И хотя человек — хозяин, природа все равно совершенствует и его, формирует его жизненные ощущения и, наверное, характер народов по образу своему. Я смотрю с высокого выступа на могучий поток, о котором праотец Чех и не подозревал, и как настоящая патриотка я стараюсь свое потрясение от текущей стихии снизить, вспомнив свой собственный край. Небольшой край, превращенный в очаровательный садик, где каждый колодец и каждый ручеек имеют свою легенду, записанную в хрониках. Но Волга независимо несется сквозь время. Она была, есть и продолжается. Какой отпечаток оставляет ее накопленная с незапамятных времен энергия в душах «ее» людей? Может, ее великолепие связано и с тем, что именно они первыми смогли перебороть «приземленность» человеческой судьбы, отправив своего Гагарина на орбиту, чтобы он охватил взглядом всю Волгу целиком.
Еще один эмоциональный образ из запасов памяти — Москва. В воспоминаниях я возвращаюсь на Садовую улицу, где находится дом Михаила Булгакова, человека, который преодолел земное притяжение и привязанность к ограниченному жизненному пространству силой своего таланта и фантазии. Старый кирпичный дом с украшенным фасадом и мемориальной доской, во дворе — старый трамвай для создания атмосферы времени, когда здесь в 20-е годы прошлого века автор жил и писал роман «Мастер и Маргарита». Мысленно я снова поднимаюсь по узкой лестнице. Стены вокруг нас расписаны и разрисованы до самого потолка, куда невозможно дотянуться даже на мысках, так что у авторов картинок и высказываний явно была стремянка, или они стояли у кого-то на плечах. И каждая ступенька густо покрыта посланиями читателей и цитатами из произведения Мастера. Это выглядит, как ковер, орнамент которого создали тысячи душ.
На верхнем этаже находится коммунальная квартира, где Булгаков и его жена занимали только одну комнату из многих. Кухня с окном во двор была общей для всех семей. На полках образцово расставлены кастрюли, сковородки и старые самовары, обшарпанные столы и стулья подвешены на веревках под высоким потолком, чтобы через помещение можно было пройти. В этой кухне прежние жильцы держали кур и поросят, как написано на информационной табличке.
Посетители, в основном студенты, ходят по квартире с робким благоговением, как перед обрядом посвящения. «В России у этого писателя по-прежнему аура пророка, — объяснила мне Аня. — Ни один режим этого не изменил». Но порой он очень мешал! Впервые культовый роман «Мастер и Маргарита» вышел в печати только через четверть столетия после смерти Булгакова. Он тут же был переведен и на чешский язык, в отрадные 60-е годы, когда казалось, что и наша страна говорит собственными пророческими голосами.
С Пражской весной и ее насильственной заморозкой связана другая картина из моего путешествия по России. Я стою на газоне в ульяновском парке, вблизи университетской библиотеки, и представляю слушателям русское издание книги моего отца «Да здравствует республика», опоздавшее на 50 лет. Пока Наталья переводит, я отхожу от микрофона и осматриваю зеленое пространство, где под синим вечерним небом проходит Ночь с литературой. Похоже на Гайд-парк. У разных микрофонов читают разные произведения, и ближе всего к нам поклонники пророка Пушкина. Но вавилонского смешения языков не происходит, ветви деревьев прикрывают собравшиеся группы и создают изоляционные стены зеленых комнат. По дорожкам ходят гости и, как дегустаторы, пробуют литературные образцы. Отрывок, который я выбрала, и в чтении которого чередуются местные добровольцы, привлекает и случайных прохожих, которые сокращают через парк путь домой, и наша группа увеличивается. Старая женщина опирается на палку, и великую войну, последние дни которой описываются в книге, она, конечно, помнит, поэтому заслушалась. Вскоре один из «пушкинистов» приносит ей складной стул и садится рядом с ней на траву. Мне это напоминает роение мушек вокруг стакана сладкого сока.
Но сок становится горьким, когда в заключительной дискуссии один молодой человек спрашивает меня: «Этот роман уже, по сути, исторический, а как вы, чехи, воспринимаете россиян сегодня?» За спиной я слышу вздох Ани: «Ну вот, началось…» Люди напряженно затихают, те, что были в задних рядах, подходят поближе. Старая женщина складывает стул: ответ она хочет услышать стоя.
Несколькими предложениями я объясняю идеалы и надежды Пражской весны. Потом я говорю об августовской ночи, когда пять союзный армий напали на мою страну, я перечисляю их все, чтобы эффект имел справедливую основу. Для молодого человека, который задал вопрос, это не новость, но для некоторых его сверстников, вероятно, это ново — я вижу их растерянное удивление. Старая женщина, опершись на палку двумя руками, напряженно ждет, что я скажу дальше.
Я рассказываю о постепенной нормализации душ, которой не помешал своим поступком даже Палах. Москвичка Наталья смело переводит. В это время закончился сеанс у пушкинистов, и наша группа превратилась в толпу. Я натренирована в выступлениях: на последние два года я выступала на десятках «местных» демонстраций. Но здесь — международная литературная акция, где я единственный чешский гость! Я взвешиваю каждое предложение, ведь не буду же я этих любителей литературы, которые пришли на праздничную программу, засыпать кучей печальных подробностей?! Несколько женщин и так достают платки, поэтому я подхожу к примирительному выводу о том, что обыкновенные чехи и словаки сумели, даже в своем горе и разочаровании, увидеть разницу между решениями политиков и генералов и солдатами, которых отправили выполнять приказ. Я добавляю, что если малый народ хочет выжить, ему приходится научиться сносить большие обиды и прощать.
«Мы, русские, тоже умеем прощать обиды!» — отвечает спросивший меня молодой человек. Старая женщина подхватывает, что по-настоящему прощать умет только славянские народы, потому что у них одна мать и один отец. «Кроме поляков», — подчеркивает кто-то. Но остальные ему возражают, а «мой» молодой человек спрашивает, вижу ли я в современной России опасного агрессора. По совести отвечаю ему, что нет, и что у всех чехов, у которых есть мозги в голове и доступ к интернету, иммунитет от такой пропаганды. Старая женщина откладывает палку, чтобы похлопать, а остальные присоединяются, поэтому конец моего ответа о том, что тем не менее была создана комиссия, которая должна так называемые пророссийские сайт цензурировать, слышен только первому ряду слушателей. Но вечер еще не закончился!
В кафе, где продолжается Ночь с литературой, я вижу тех же людей, кто был в парке. Некоторые привели друзей. Сначала у бара я даю интервью для культурной рубрики местного журнала, а потом Аня читает в микрофон отрывки из своего совершенно нового русского перевода чешской книги «Куки возвращается». Она отлично владеет русским, поэтому Наталья со спокойной совестью может уехать в аэропорт, чтобы успеть на ночной рейс в Москву. Переводчик для меня есть. Но кафе на верхнем этаже торгового центра производит впечатление темного логова андеграунда. За дверьми гремит ведро уборщицы, время работы магазинов закончилось, а мы только начинаем.
Я отказываюсь от мысли читать отрывки из книги отца, потому что гости хотят обсуждать настоящее. В родном городе Владимира Ильича Ленина, чьи труды уже мало кто из нас штудировал, мы обсуждаем свой личный опыт жизни при капитализме, отмечаем все его коварство, вместе критикуем упадок образование, раболепие искусства, цензуру СМИ, душащий хомут ипотек… В памяти застряла моя случайно сформулированная фраза, что из-за 30 квадратных метров какой-нибудь однушки в ипотеку молодой человек не должен жертвовать миром и всем его простором, превращаясь в раба, прикованного на многие годы к долговому колу.
Барменша уже ушла, у стены ждут наши чемоданы, полегчавшие из-за розданных книг, ночной охранник не в первый раз нас прерывает и предупреждает, что торговый центр закрывается в десять, но мы отказываемся заканчивать, потому что когда еще мы увидимся в следующий раз?
В половину одиннадцатого со стула встает госпожа библиотекарь, организатор встречи, и неуверенно напоминает, что через час отходит наш поезд в Нижний Новгород. Быстро убираемся и ждем лифт, попутно понимая, что наш общий взгляд на мир дает надежду и почти заставляет увериться в том, что пробуждение душ уже происходит по всей планете, но, спустившись на первый этаж, мы остолбенели. Двери торгового центра закрыты! Глаза библиотекаря наполнены ужасом, но молодой человек из парка отважно звонит в полицию и через несколько минут охранник нам открывает (отмычкой?). Он ни о чем не спрашивает, ни у никого не спрашивает документы. Такого в Ульяновске я не ожидала!
В ночном вагоне разносится запах вяленой рыбы, в коридоре — огромный кипящий самовар, но чай мы выпьем утром. Девочка на верхней полке нашего «женского» купе проснулась. Потом она спустилась и с восторгом нас поприветствовала. Ее зовут Селина, ей 13 лет, и она самостоятельно едет к разведенному отцу на каникулы. В России они начинаются 1 июня в День детей и продолжаются три месяца. Даже капитализм не сделал их короче. Селина помогает нам уложить чемоданы под нижнюю полку и обещает, что на завтрак угостит нас бабушкиными пирожками. Потом она ловко взбирается на свое висячее гнездышко и кутается в одеяло.
«Подожди, не чисть зубы! — останавливает меня у дверей купе Аня. — У меня сегодня день рождения». И она вынимает из рюкзака бутылку вина. «А я думала, что у Пушкина!» — удивляюсь я. «У пророка — завтра. Но вопрос в том, как нам ее открыть», — неуверенно говорит она. «Не учи орла летать», — смеюсь я и нахожу в боковом кармане чемодана складной нож со штопором. Стаканы в металлических подстаканниках нам дает проводница.
Пить в ночном поезде красное крымское вино, сидя с ногами на полке с подушкой за спиной и вглядываться в темный пейзаж с блуждающими огоньками за кронами деревьев, я бы пожелала всем, кто любит жизнь! «А ты знаешь, что в русском нет слова užívat si?» — удивляет меня переводчица. — «Как так?» — «Вот так. Есть «наслаждаться», но оно, скорее, связано с роскошной жизнью. Обычную радость от чего-то они просто не умеют назвать». Я задумалась, как такое возможно, и мне пришло в голову, что у них не было эпохи национального возрождения, когда создавались новые слова и возрождались старые забытые. «А у немцев нет слова «солнышко»», — вспоминаю я. «Чешский просто гениальный язык!» — радуюсь я.
Простор и природа в нем была тут раньше, чем человек. Они его ждали. И Волга ждала, когда кто-нибудь придет и поселится на ее берегах. И хотя человек — хозяин, природа все равно совершенствует и его, формирует его жизненные ощущения и, наверное, характер народов по образу своему. Я смотрю с высокого выступа на могучий поток, о котором праотец Чех и не подозревал, и как настоящая патриотка я стараюсь свое потрясение от текущей стихии снизить, вспомнив свой собственный край. Небольшой край, превращенный в очаровательный садик, где каждый колодец и каждый ручеек имеют свою легенду, записанную в хрониках. Но Волга независимо несется сквозь время. Она была, есть и продолжается. Какой отпечаток оставляет ее накопленная с незапамятных времен энергия в душах «ее» людей? Может, ее великолепие связано и с тем, что именно они первыми смогли перебороть «приземленность» человеческой судьбы, отправив своего Гагарина на орбиту, чтобы он охватил взглядом всю Волгу целиком.
Еще один эмоциональный образ из запасов памяти — Москва. В воспоминаниях я возвращаюсь на Садовую улицу, где находится дом Михаила Булгакова, человека, который преодолел земное притяжение и привязанность к ограниченному жизненному пространству силой своего таланта и фантазии. Старый кирпичный дом с украшенным фасадом и мемориальной доской, во дворе — старый трамвай для создания атмосферы времени, когда здесь в 20-е годы прошлого века автор жил и писал роман «Мастер и Маргарита». Мысленно я снова поднимаюсь по узкой лестнице. Стены вокруг нас расписаны и разрисованы до самого потолка, куда невозможно дотянуться даже на мысках, так что у авторов картинок и высказываний явно была стремянка, или они стояли у кого-то на плечах. И каждая ступенька густо покрыта посланиями читателей и цитатами из произведения Мастера. Это выглядит, как ковер, орнамент которого создали тысячи душ.
На верхнем этаже находится коммунальная квартира, где Булгаков и его жена занимали только одну комнату из многих. Кухня с окном во двор была общей для всех семей. На полках образцово расставлены кастрюли, сковородки и старые самовары, обшарпанные столы и стулья подвешены на веревках под высоким потолком, чтобы через помещение можно было пройти. В этой кухне прежние жильцы держали кур и поросят, как написано на информационной табличке.
Посетители, в основном студенты, ходят по квартире с робким благоговением, как перед обрядом посвящения. «В России у этого писателя по-прежнему аура пророка, — объяснила мне Аня. — Ни один режим этого не изменил». Но порой он очень мешал! Впервые культовый роман «Мастер и Маргарита» вышел в печати только через четверть столетия после смерти Булгакова. Он тут же был переведен и на чешский язык, в отрадные 60-е годы, когда казалось, что и наша страна говорит собственными пророческими голосами.
С Пражской весной и ее насильственной заморозкой связана другая картина из моего путешествия по России. Я стою на газоне в ульяновском парке, вблизи университетской библиотеки, и представляю слушателям русское издание книги моего отца «Да здравствует республика», опоздавшее на 50 лет. Пока Наталья переводит, я отхожу от микрофона и осматриваю зеленое пространство, где под синим вечерним небом проходит Ночь с литературой. Похоже на Гайд-парк. У разных микрофонов читают разные произведения, и ближе всего к нам поклонники пророка Пушкина. Но вавилонского смешения языков не происходит, ветви деревьев прикрывают собравшиеся группы и создают изоляционные стены зеленых комнат. По дорожкам ходят гости и, как дегустаторы, пробуют литературные образцы. Отрывок, который я выбрала, и в чтении которого чередуются местные добровольцы, привлекает и случайных прохожих, которые сокращают через парк путь домой, и наша группа увеличивается. Старая женщина опирается на палку, и великую войну, последние дни которой описываются в книге, она, конечно, помнит, поэтому заслушалась. Вскоре один из «пушкинистов» приносит ей складной стул и садится рядом с ней на траву. Мне это напоминает роение мушек вокруг стакана сладкого сока.
Но сок становится горьким, когда в заключительной дискуссии один молодой человек спрашивает меня: «Этот роман уже, по сути, исторический, а как вы, чехи, воспринимаете россиян сегодня?» За спиной я слышу вздох Ани: «Ну вот, началось…» Люди напряженно затихают, те, что были в задних рядах, подходят поближе. Старая женщина складывает стул: ответ она хочет услышать стоя.
Несколькими предложениями я объясняю идеалы и надежды Пражской весны. Потом я говорю об августовской ночи, когда пять союзный армий напали на мою страну, я перечисляю их все, чтобы эффект имел справедливую основу. Для молодого человека, который задал вопрос, это не новость, но для некоторых его сверстников, вероятно, это ново — я вижу их растерянное удивление. Старая женщина, опершись на палку двумя руками, напряженно ждет, что я скажу дальше.
Я рассказываю о постепенной нормализации душ, которой не помешал своим поступком даже Палах. Москвичка Наталья смело переводит. В это время закончился сеанс у пушкинистов, и наша группа превратилась в толпу. Я натренирована в выступлениях: на последние два года я выступала на десятках «местных» демонстраций. Но здесь — международная литературная акция, где я единственный чешский гость! Я взвешиваю каждое предложение, ведь не буду же я этих любителей литературы, которые пришли на праздничную программу, засыпать кучей печальных подробностей?! Несколько женщин и так достают платки, поэтому я подхожу к примирительному выводу о том, что обыкновенные чехи и словаки сумели, даже в своем горе и разочаровании, увидеть разницу между решениями политиков и генералов и солдатами, которых отправили выполнять приказ. Я добавляю, что если малый народ хочет выжить, ему приходится научиться сносить большие обиды и прощать.
«Мы, русские, тоже умеем прощать обиды!» — отвечает спросивший меня молодой человек. Старая женщина подхватывает, что по-настоящему прощать умет только славянские народы, потому что у них одна мать и один отец. «Кроме поляков», — подчеркивает кто-то. Но остальные ему возражают, а «мой» молодой человек спрашивает, вижу ли я в современной России опасного агрессора. По совести отвечаю ему, что нет, и что у всех чехов, у которых есть мозги в голове и доступ к интернету, иммунитет от такой пропаганды. Старая женщина откладывает палку, чтобы похлопать, а остальные присоединяются, поэтому конец моего ответа о том, что тем не менее была создана комиссия, которая должна так называемые пророссийские сайт цензурировать, слышен только первому ряду слушателей. Но вечер еще не закончился!
В кафе, где продолжается Ночь с литературой, я вижу тех же людей, кто был в парке. Некоторые привели друзей. Сначала у бара я даю интервью для культурной рубрики местного журнала, а потом Аня читает в микрофон отрывки из своего совершенно нового русского перевода чешской книги «Куки возвращается». Она отлично владеет русским, поэтому Наталья со спокойной совестью может уехать в аэропорт, чтобы успеть на ночной рейс в Москву. Переводчик для меня есть. Но кафе на верхнем этаже торгового центра производит впечатление темного логова андеграунда. За дверьми гремит ведро уборщицы, время работы магазинов закончилось, а мы только начинаем.
Я отказываюсь от мысли читать отрывки из книги отца, потому что гости хотят обсуждать настоящее. В родном городе Владимира Ильича Ленина, чьи труды уже мало кто из нас штудировал, мы обсуждаем свой личный опыт жизни при капитализме, отмечаем все его коварство, вместе критикуем упадок образование, раболепие искусства, цензуру СМИ, душащий хомут ипотек… В памяти застряла моя случайно сформулированная фраза, что из-за 30 квадратных метров какой-нибудь однушки в ипотеку молодой человек не должен жертвовать миром и всем его простором, превращаясь в раба, прикованного на многие годы к долговому колу.
Барменша уже ушла, у стены ждут наши чемоданы, полегчавшие из-за розданных книг, ночной охранник не в первый раз нас прерывает и предупреждает, что торговый центр закрывается в десять, но мы отказываемся заканчивать, потому что когда еще мы увидимся в следующий раз?
В половину одиннадцатого со стула встает госпожа библиотекарь, организатор встречи, и неуверенно напоминает, что через час отходит наш поезд в Нижний Новгород. Быстро убираемся и ждем лифт, попутно понимая, что наш общий взгляд на мир дает надежду и почти заставляет увериться в том, что пробуждение душ уже происходит по всей планете, но, спустившись на первый этаж, мы остолбенели. Двери торгового центра закрыты! Глаза библиотекаря наполнены ужасом, но молодой человек из парка отважно звонит в полицию и через несколько минут охранник нам открывает (отмычкой?). Он ни о чем не спрашивает, ни у никого не спрашивает документы. Такого в Ульяновске я не ожидала!
В ночном вагоне разносится запах вяленой рыбы, в коридоре — огромный кипящий самовар, но чай мы выпьем утром. Девочка на верхней полке нашего «женского» купе проснулась. Потом она спустилась и с восторгом нас поприветствовала. Ее зовут Селина, ей 13 лет, и она самостоятельно едет к разведенному отцу на каникулы. В России они начинаются 1 июня в День детей и продолжаются три месяца. Даже капитализм не сделал их короче. Селина помогает нам уложить чемоданы под нижнюю полку и обещает, что на завтрак угостит нас бабушкиными пирожками. Потом она ловко взбирается на свое висячее гнездышко и кутается в одеяло.
«Подожди, не чисть зубы! — останавливает меня у дверей купе Аня. — У меня сегодня день рождения». И она вынимает из рюкзака бутылку вина. «А я думала, что у Пушкина!» — удивляюсь я. «У пророка — завтра. Но вопрос в том, как нам ее открыть», — неуверенно говорит она. «Не учи орла летать», — смеюсь я и нахожу в боковом кармане чемодана складной нож со штопором. Стаканы в металлических подстаканниках нам дает проводница.
Пить в ночном поезде красное крымское вино, сидя с ногами на полке с подушкой за спиной и вглядываться в темный пейзаж с блуждающими огоньками за кронами деревьев, я бы пожелала всем, кто любит жизнь! «А ты знаешь, что в русском нет слова užívat si?» — удивляет меня переводчица. — «Как так?» — «Вот так. Есть «наслаждаться», но оно, скорее, связано с роскошной жизнью. Обычную радость от чего-то они просто не умеют назвать». Я задумалась, как такое возможно, и мне пришло в голову, что у них не было эпохи национального возрождения, когда создавались новые слова и возрождались старые забытые. «А у немцев нет слова «солнышко»», — вспоминаю я. «Чешский просто гениальный язык!» — радуюсь я.
