Брунгильда Помзель (Brunhilde Pomsel) работала в самом сердце пропагандистской машины нацистов. В недавно вышедшем фильме о ее жизни героиня признается, что не испытывает особых угрызений совести, и рассказывает о сторонах личности своего чудовищного начальника.
«Мы редко видели его по утрам, — закрыв глаза и подперев подбородок рукой, вспоминает Брунгильда Помзель. — Вот он поднимается по ступеням своего маленького дворца у Бранденбургских ворот, к которому относилось огромное министерство пропаганды. Ступает по лестнице, как маленький князь, и через библиотеку проходит в свой прекрасно оформленный кабинет на Унтер-ден-Линден».
Она улыбается, представляя себе изящную мебель, беззаботную атмосферу передней кабинета Геббельса, где кроме нее работали еще пять секретарей, его неизменно ухоженные ногти.
«Когда он приезжал, мы всегда об этом знали, но как правило не видели его, пока он не покидал кабинета, проходя через дверь, которая вела в нашу комнату, так что мы могли задать ему любые вопросы и сообщить о звонках. Иногда его навещали дети, возможность видеть собственного папу на работе приводило их в необычайное возбуждение. Они часто заходили с общим семейным любимцем эльдертерьером. Всегда были очень любезны, вежливо приветствовали нас и пожимали нам руки».
Помзель дает одно из первых — и последнее — подробное интервью в своей жизни; находясь в возрасте 105 лет, в прошлом году потеряв зрение, она признается, что чувствует облегчение, зная, что ее дни сочтены. «То малое время, что мне осталось — и надеюсь, речь идет о месяцах, а не о годах — я буду жить с надеждой, что мир не перевернется с ног на голову, как это уже было, хотя в последнее время мы являемся свидетелями целого ряда мрачных событий, не так ли? Я с облегчением думаю о том, что у меня нет детей, о которых мне нужно беспокоиться».
Так по какой же причине Помзель — женщина, когда-то вхожая в высшие круги нацистской власти и, вероятно, единственная из живущих ныне свидетелей — решает нарушить молчание только сейчас?
«Я это делаю отнюдь не для успокоения совести», — говорит она.
Хотя Помзель признает, что работала в самом сердце пропагандистской машины нацистов и в ее обязанности среди прочего входила фальсификация документов, где потери среди солдат намеренно сокращались, а число случаев изнасилования немецких женщин красноармейцами напротив преувеличивалось, она несколько странно описывает это как «просто еще одну работу».
Фильм «Немецкая жизнь» (A German Life), куда вошли фрагменты 30-часовой беседы с героиней, был недавно показан на кинофестивале в Мюнхене. Именно по этой причине она с такой готовностью «любезно отвечает» на мои вопросы. «Когда я смотрю фильм, мне важно распознать зеркальное отражение, из которого станет ясно, что я делала не так, — говорит она. — Но по сути в офисе Геббельса я ничего не делала, кроме как печатала на машинке».
Нередко заявления, которые делаются человеком под занавес жизни, проникнуты чувством вины. Но Помзель далека от раскаяния. По тому, как она широкой улыбкой и интенсивной жестикуляцией стремится привлечь к себе внимание, можно даже подумать, что ее настойчивые утверждения, будто она поступала, как большинство немцев в то время, придают ей живительные силы.
«Люди, которые сегодня утверждают, что на нашем месте оказывали бы сопротивление нацистам — я уверена, они говорят искренне, но поверьте мне: большинство из них так бы не поступило». После возвышения нацистской партии «вся страна оказалась под властью какого-то заклятия», утверждает она. «Я могла бы свободно ответить на обвинения тем, что никогда не питала интереса к политике, но правда в том, что юношеский идеализм мог погубить вас в один миг».
Она вспоминает, как через ее руки проходило досье по делу Софи Шолль (Sophie Scholl), студентки и активистки антинацистского движения «Белая роза». Шолль была казнена по обвинению в государственной измене в феврале 1943 года после того, как раздавала листовки в Мюнхенском университете. «Один из специальных советников Геббельса сказал мне положить досье в сейф и не заглядывать в него. Я так и сделала и была довольна собой оттого, что мне доверяют и что мое стремление оправдать это доверие оказалось сильнее моего любопытства».
Помзель описывает себя как продукт прусской дисциплины, вспоминая отца, который после своего возвращения с боев Первой мировой войны, когда ей было семь, запретил держать в спальнях ночные горшки. Если нужно было в туалет, приходилось изо всех сил храбриться, чтобы, отгоняя ведьм и злых духов, добраться до ванной комнаты. За малейшее проявление непослушания дети в доме получали свою долю «шлепков выбивалкой для ковров». «Это у меня так и осталось, что-то прусское, вот эта исполнительность».
Помзель было 31, и она работала секретарем на государственном радио, с весьма неплохим окладом — место, на котором ей удалось закрепиться лишь после того, как она стала официальным членом нацистской партии — когда в 1942 году ее порекомендовали на работу в министерство пропаганды. «Меня могла остановить разве что инфекционная болезнь, — утверждает она. — Настолько я была польщена, ведь это была награда за то, что я была самой быстрой машинисткой на радио».
Она вспоминает свою зарплатную ведомость, где значился перечень необлагаемых налогами пособий, равно как и денежное вознаграждение в размере 275 марок — целое состояние в сравнении с тем, сколько получало большинство ее друзей.
Помзель отмечает, насколько труднее стала жизнь ее еврейской подруги — веселой рыженькой Евы Левенталь после того, как к власти пришел Адольф Гитлер. Помзель также была шокирована арестом невероятно популярного радиоведущего, отправленного в концлагерь в качестве наказания за то, что он был геем. Но она утверждает, что в целом жила в своем мирке, не имея понятия о разрушительной силе нацистского режима, обращенной против его врагов, хотя и находилась в физическом центре этой системы.
«Я понимаю: сегодня нам никто не верит — думают, что нам все было известно. Мы ничего не знали, все было засекречено». Она не желает признать собственную легковерность, когда полагала, что исчезнувших евреев — в том числе и ее подругу Еву — отправляли в судетские деревни якобы с целью нового заселения территорий. «Мы поверили, мы повелись на эти сообщения, они выглядели вполне правдоподобно», — говорит она.
Когда квартира, в которой Помзель жила с родителями, оказалась разрушена во время бомбежки, жена Геббельса, Магда (Magda Goebbels), помогла смягчить этот удар, подарив секретарше свой синий шевиотовый костюм с шелковой подкладкой. «Никогда — ни до, ни после — мне не приходилось обладать столь роскошной вещью, — говорит Помзель. — Они оба были со мной очень приветливы».
Она вспоминает, что ее начальник был мужчиной «невысокого роста, но очень холеным», что «имел вид истинного джентельмена», который «одевается в костюмы из лучших тканей и не носит вульгарного загара». «У него были очень ухоженные руки: вероятно, каждый день ему делали маникюр, — говорит она, посмеиваясь. — Просто не к чему было придраться». Она даже жалела Геббельса из-за его хромоты, «которую он восполнял известной долей заносчивости». Только изредка этот человек, превративший ложь в искусство убеждения ради чудовищных целей нацистов, представал перед ней в своем истинном обличье. Она ужаснулась, увидев его в феврале 1943 года на сцене Дворца спорта в Берлине произносящего свою печально известную «речь о тотальной войне». Помзель и ее коллеги сидели в первых рядах, прямо за Магдой Геббельс. Выступление проходило вскоре после Сталинградской битвы, и Геббельс надеялся получить народную поддержку, чтобы устранить все ограничения для борьбы с противниками Германии. «Ни один актер не смог бы лучше его совершить эту трансформацию из серьезного цивилизованного человека в яростного разнузданного грубияна… В офисе он источал элегантное благородство, и вдруг перед нами предстал разъяренный карлик — большего контраста и представить себе нельзя».
Детали, на которые обращает внимание Помзель, возможно, отражают то, каким образом она для собственного удобства откорректировала свою историю. Но вполне вероятно, что сочетание невежества и благоговейного страха, равно как и защита, предоставляемая огромным министерским кабинетом в правительственном квартале, действительно заслоняли от нее большую часть происходящего.
Ее привычная жизнь резко прервалась в день рождения Гитлера в 1945 году. В последние дни войны Геббельсу и его окружению было приказано спуститься к Гитлеру в его подземное бомбоубежище — так называемый Фюрербункер. «Было ощущение, будто внутри меня что-то оборвалось, — говорит Помзель. — Мы старались все время держать в запасе алкоголь. Он был крайне необходим, чтобы не впасть в бесчувствие». Она поднимает вверх указательный палец, изо всех сил пытаясь рассказывать о событиях в порядке их следования. Помзель вспоминает, как помощник Геббельса, Гюнтер Швегерман (Günther Schwägermann), 30 апреля принес известие о самоубийстве Гитлера, за которым на следующий день последовал Геббельс. «Мы спросили его: «И его жена тоже?» «Да» «И дети?» «И дети тоже». Она понуро качает головой и добавляет: «Мы лишились дара речи».
Помзель и ее помощницы принялись кроить белые продовольственные мешки, чтобы сделать из них большой белый флаг и показать русским свою готовность к капитуляции.
Обсуждая стратегию поведения ввиду неизбежного ареста, Помзель заявила своим коллегам, что скажет правду, «что я работала в министерстве пропаганды Йозефа Геббельса машинисткой-стенографисткой». Ее приговорили к пяти годам заключения в разных русских лагерях для интернированных в Берлине и округе. «Там было мало приятного», — это все, что она рассказала о том времени. Помзель уверяет, что только по своем возвращении домой узнала о холокосте, который называет «вопросом евреев».
Она быстро вернулась к жизни, не слишком отличной от той, которую вела до этого. Помзель вновь нашла себе место секретаря в государственной телерадиокомпании и в итоге дослужилась до ответственного секретаря самого директора телевизионных программ, обеспечив себе достойную зарплату и соответствующие условия жизни, а также позволяя себе путешествовать еще до пенсии, на которую вышла в 60 лет в 1971 году.
Но прошло целых шесть десятилетий после окончания войны прежде, чем она решится навести справки о своей еврейской школьной подруге Еве. Когда в 2005 году был открыт мемориал жертвам холокоста, она отправилась туда из своего дома в Мюнхене, чтобы увидеть его своими глазами. «Я зашла в информационный центр и сказала, что ищу некую Еву Левенталь». Сотрудник стал просматривать картотеку и вскоре вышел на след ее подруги, которая в ноябре 1943 года была депортирована в Освенцим, а в 1945 году объявлена мертвой. «Список имен, в котором мы ее нашли, так и продолжал скользить вниз по экрану», — говорит она, наклонив голову на бок и кончиками пальцев нащупывая нитку бус.
