Такие романы, как написанный Федором Достоевским более 150 лет назад роман о сибирской каторге, «Записки из мертвого дома», который сейчас вновь переведен на датский язык, создают для рецензента много проблем.
Роман велик, как гора. Раздробить гору, а потом перемолоть камни в пыль, чтобы потом запихнуть пыль в маленький конвертик рецензии — задача непосильная. Попытаться как-то это обойти, то есть как бы найти самый короткий путь через горную гряду, тоже не получается. Это слишком много для одного, рецензент может заблудиться.
Вместо этого я поспешу назвать семь убедительных причин для того, чтобы роман прочитать:
1. Ради анекдотов и для того, чтобы углубить историческую перспективу
В основе сюжета романа — те четыре года, которые Достоевский провел на каторге в Сибири после того, как, воспламенившись буржуазными революциями в Европе в 1848 году, принял участие в социально-философском студенческом кружке в Санкт-Петербурге. Разумеется, часто рассказываемая история об инсценировке казни, помиловании в последний момент и последующих годах в остроге, а также шести годах военной службы — не шутка, но часть абсурдной действительности политической истории. Абсурд достигает кульминации не на эшафоте в Санкт-Петербурге, но на каторге и продолжает активно существовать в изображении Достоевского.
2. Ради рассказчика, его экскурсов и антропологических взглядов
Рассказчика у Достоевского зовут Александр Петрович, он дворянин, расстояние между ним и прочими каторжанами, так называемыми «простыми людьми», непреодолимо. Дистанция что-то прибавляет к впечатлению об одиночестве жизни на каторге, она также усиливает трезвость наблюдений, то, что видно со стороны. К этому стоит прибавить почти словесную прямоту рассказа и усиливающие впечатление от отступлений, пронизывающих все повествование. Их накопилось много, и сейчас их излагают.
3. Ради психологического рисунка, изображения человеческих типов на каторге (apropos 2)
К типам относятся кроткий, сангвиник, ожесточившийся заключенный, весь спектр возможных способов реакции на унижения и лишения на каторге.
Один из типов — садист из надзирателей. Он «обожал, страстно обожал искусство наказания, он любил его именно как искусство». Он — продолжает рассказчик — «как развращенный и надутый патриций в Римской империи придумывал разные тонкости и извращения, чтобы немного пощекотать свою заплывшую жиром душу». Этот тип снова появляется в изображениях лагерной жизни в следующем столетии, не только тип, но и механизмы, совпадение более или менее случайных обстоятельств, которые дают возможность развернуться порочному садизму.
4. Ради анализа связи между садизмом и виной основанного на тирании общества (apropos 2 и 3)
Две цитаты:
«Короче говоря, право телесного наказания, данное одному человеку над другим — одно из общественных зол; это одно из сильнейших средств для уничтожения любого ростка и любой попытки достижения гражданственности и верный путь к немедленному и необратимому распаду общества».
Тирания, говорит рассказчик — это «привычка, которая имеет тенденцию к развитию, и, в конце концов, превращается в болезнь».
5. Ради грязи, избыточного количества человеческой материи на каторге, прописанного до малейших деталей
Как при описании больницы в остроге: «все было пропитано неприятными соками, средством для промывания ран, жидкостью из вырезанных пузырей и так далее». Как пятна на теле и как нечто преходящее.
6. Ради определенных сцен, диких и гротескных сцен со зловещим, но манящим мифологическим оттенком
Как, например, сцена в бане, почти сотня голых человеческих тел, как сельди в бочке в аду из пара, грязи, хлещущих березовых веников и — как светящийся центр — бритые головы каторжан и распаренные красные тела. Живописное безумие, как у Иеронима Босха. Чудовищно и дико смешно.
7. И, наконец — ради надежды, не реалистичной надежды, но своеобразной жизнестойкости, вполне разумной (т.е. непостижимый и в своей бессмысленности трогательный ответ на 2, 3, 4, 5 и 6)
Достаточно одной цитаты: «Каждый каторжник чувствует, что он не дома, как будто он в гостях. Он смотрит на двадцать лет как на два года и абсолютно уверен в том, что когда покинет острог в возрасте 55 лет, он будет таким же быстрым парнем, как сейчас, когда ему 35. „Я еще поживу!“, — думает он и все время отгоняет от себя все сомнения и другие докучливые мысли».
Вот тут и остановимся, уничтоженные сознанием невероятной чудовищности реальности, но воодушевленные тусклым реализмом изображения и нового перевода.
Федор Достоевский: «Записки из мертвого дома», перевод и комментарии Трине Сёндергорд (Trine Søndergaard) (первый перевод на датский язык после перевода Георга Саров (Georg Sarauw) 1943 года, новая редакция 1964 года). Предисловие Ларса П.Поульсена-Хансена (Lars P.Poulsen-Hansen). 473 страницы, 329 крон. Издательство Sisyfos
