«Я должен убить Кончиту»

Ночная Вена, за окнами город сверкает над Дунайским каналом. В «Мотто», модном месте встреч с громкой музыкой и уютными нишами для столиков, кельнер, спотыкаясь, подходит к нам и подливает в бокалы. Это любимое кафе Кончиты. «Здесь я еще Жан-Поля Готье (Jean Paul Gaultier) кормила шницелями», — щебечет она. Стильно выглядит — черные брюки, кожаные сапоги, длинные волосы, ухоженная борода. Своими глубокими темными глазами она буквально поглощает своего визави. Когда продавец роз Али хочет подарить ей одну розу, она по-павлиньи опускает свои ресницы, как леди Диана: «Лучше продай ее, важно зарабатывать деньги».

Welt am Sonntag: Поговорим об идентичностях. Кто Вы сейчас?

Кончита Вурст: Кончита.

— Это ясно. Это шоу, снаружи вы и должны быть Кончитой.

— И все же я Том и остаюсь им. Я не хочу быть женщиной, я люблю мужчин. Я люблю перевоплощения. Это мне нравится и в Готье: он привнес в мир гомосексуалистов романтику и привел толстых на модный подиум. Он призывает нас не быть скучными и посмотреть, что еще есть в нас этакого. Во мне определенно есть темная сторона.

— Тогда получается, что эти личности радикально разделены. Оттого, что Том такой темный, Кончита такая игривая и легкая?

— Может быть. Мне скоро исполнится 30 лет, и я задаю себе много вопросов. Кто я? Почему я в этом теле? Я создал эту фигуру, гетеросексуальная, консервативная женщина, которая даже изобразила, что она бы и замуж вышла! Эта фигура пережила многочисленные стадии развития, значит и я вместе с ней.

— Что вы имеете в виду?

— Сначала я был очень дрянным, когда я еще был на сцене бурлеска и модерировал шоу. Я был чрезвычайно громким, а что касается юмора и уровня техники, довольно грубым. Я думал, что дрэг-квин (Drag queen —мужчина-гомосексуалист, который одевается как женщина — прим. перев.) и должна быть такой. Но однажды проснулась вот эта хорошо воспитанная женщина.

— Переодевание — это тоже бегство? Потому что, если предпочитаешь мужчин, то просто хочешь выглядеть так, как те, кто имеет право любить мужчин, чтобы избежать общественного давления?

— Фу, ну и вопросы вы задаете…

— Ну да, раз уж мы здесь сидим, то хочется все узнать точно.

— Меня всегда вдохновляли женщины — большая сцена, большой голос, большое платье. Я этого хотел. Как я уже сказал, я люблю мужчин, но как мужчина. Когда со мной как с Кончитой заигрывают мужчины, то во мне ничего не шевелится. Как дрэг я чувствую себя полностью асексуальным. Но я тогда и не хочу, чтобы меня называли Томом. Раз уж я часами стоял перед зеркалом, то это должно быть оценено по достоинству.

— Когда покажется Том?

— Ночью! Я живу в башне.

— И что там происходит?

— Я изучаю людей. Я смотрю документальные фильмы в Instagram. Я анализирую личности, их лица, что они носят, что говорят, потому что я хочу их понять. Иногда я бываю просто голоден после выступления. Тогда мне нужна абсолютная тишина. Сначала надо снять макияж. Потом я одеваю свой спортивный костюм, усаживаюсь в постель и ем пасту. У меня матрас Tempur. Он, как облако, которое меня держит, там, наверху, в моей мансарде. Мой маленький рай.

— То есть вы живете один?

— Да, я одиночка. Это не означает, что у меня нет секса. Я получаю достаточно удовольствия. Но я должен сказать, что в настоящий момент я не в той ситуации, чтобы кого-то впустить в свою жизнь. Если совсем честно, то если речь идет обо всей этой романтике, то в настоящее время я единственный человек, с которым я могу представить свою совместную жизнь.

— I couldn’t care less. Ненависть меня не интересует.

— Не было ли когда-либо момента сомнения? Когда вы, возможно, подумали: мужик, что ты сам с собой сделал?

— Конечно, есть люди, которые рассматривают мое выступление как провокацию. Но я не философ и не депрессивный. И никогда им не был. С недавних пор я даже почетный житель своей деревни. Я как дрэг мог бы пойти и к пекарю.

— Потому что теперь вы признанная звезда.

— Да, теперь меня оценили. Тогда разрешается и экзотика. Людям нужны их потайные ящики.

— Кто был вашим идолом в юности?

— Наша деревня была красивая, но маленькая. Мои родители работали до седьмого пота в трактире, и я был сконцентрирован на самом себе и занимался своей музыкой. Я был телевизионным ребенком. Ариэль, русалка, была моим идолом. Они научила меня петь. И потом я пел дома перед зеркалом, в платьях моей мамы. Я очень рано уже знал, что смогу стать знаменитым. Это единственное, что я хорошо умею.

— Как это, когда в деревне, где все друг друга знают, в первый раз за завтраком у родителей появляешься в женском платье?

— Я всегда считал женскую одежду более изысканной, чем тряпки моего брата, которые я донашивал. Мои родители находили это очень забавным. Все хорошо, но потом фаза с переодеваниями закончилась. Решающим стало, когда я заметил, что я не являюсь тем мужчиной, которым меня должны считать все в округе, потому что я не интересовался машинами или колкой дров. Девочки меня не интересовали, я только любил заплетать их волосы в косы. В одиннадцать лет я вдруг узнал название этому чувству. Это продолжалось год, пока я не смог признаться самому себе: я гомосексуален. В деревне были люди с прыщавыми лицами, были «очковые змеи» и рыжие, а я был гомосексуалистом. Всех нас одинаково дразнили. Мы считались своего рода провокацией, как люди второго сорта, извращенцы. Это даже сегодня так. Как часто кто-то проходит мимо и делает так, словно он чихает. На самом деле он шипит: «Гомик». Люди могут быть ужасными. Ты можешь чувствовать себя в безопасности только в определенных местах. Гомосексуальность — это дьявол.

— Как вы нашли своего первого друга?

— Каждую пятницу в садовом домике подруги мы обсуждали планы на неделю. Все было прилично. Мой лучший друг тоже был гомосексуалист, мы, конечно, сдружились. Мы думали, что в деревне мы одни такие. Позже выяснилось, что некоторые отцы семейства теперь тоже имеют друга. Мы вместе поехали в Вену, чтобы погулять на выходные — ох, если моя мать сейчас это прочитает! В Манго-бар, который мы знали по рекламе. Там вдруг появились «свежие лица», мальчики, которые стали драться из-за нас. Ты вдруг понимаешь, как это может быть прекрасно! Никакого «я должен быть осторожным», «не подсматривает ли кто-то?» Вдруг ты можешь кем-то любоваться, целовать его, ты можешь все! Эту клубы для гомосексуалистов так важны, потому что там ты находишь себя. Там я понял, какова на ощупь свобода, на этих несчастных 60 квадратных метрах.

— В 16 лет у вас была первая проба на кастинге.

— И тогда родилась Кончита.

— Принц, Дэвид Боуи, многие играли с гендерной темой. Почему у вас это должно было выглядеть так по-цирковому, почему не более художественно?

— Принц и Дэвид Боуи были исключительными талантами. Я пел на конфирмации в деревне и начал свою карьеру на телевидении. Я начал сразу там, где получают деньги. А для этого сегодня нужна реклама.

— У вас голос Ширли Бэсси. Вы могли бы просто так выступать.

— Я не знаю. Карл Лагерфельд как-то меня сфотографировал и потом ни разу не позвонил. Все постоянно ищут что-то новое. Иногда я уже сомневаюсь в самом себе, достаточно ли я хорош, а не просто на один раз. В отношении меня самого я большой реалист. Боуи был авангардом. Кончита — это преходящее.

— Поэтому нужен костюм, потому что одного пения мало?

— Жаль, раньше речь шла не о том, поют ли слишком высоко или слишком низко. Сегодня все так математически выверяется. Насколько кто-то хорош, сколько кто может? Уже не так легко просто петь, страдать или рассказать историю. Я всегда говорю: Эй, лучше один фальшивый звук, но хоть чуть-чуть чувства. Лучше один раз взять слишком высоко, но зато живьем.

— Дэвида Боуи, по крайней мере, не сразу пригласили в звездный журнал, чтобы рассказать его историю. Ваша биография тоже уже вышла, раньше что-то такое писали лишь где-то к концу жизни.

— Музыкальный бизнес стал сегодня совершенно другим. После кастинг-шоу сразу получаешь менеджмент и расписание. Раньше речь шла о долгосрочный карьере, сегодня ты можешь игрой на расческе за ночь стать звездой, но точно также быстро и пропасть. Нужны хватка и нервы, гораздо больше, чем раньше. Сегодня ты должен выполнить все. У меня еще есть, возможно, 20 лет, поэтому я просто принимаю все так, как оно идет.

— Почему слава так сладостна?

— Это неограниченное внимание: мир слушает меня. Власть? Нарциссизм? Не знаю. Я просто наслаждаюсь восхищением. Я люблю, когда люди вот так меня фотографируют. Тогда я вовсе не робкий. Никто мне ничего не сделает. В сущности, я невидим.

— Что вы планируете еще как художник?

— Я себе могу много чего представить: кастинг-шоу, я мог бы одевать людей, обустраивать гостиницы, играть в кино, снять фильм, возможно, даже о своей собственной жизни. Только мою роль должен будет сыграть кто-то другой. Я не могу еще играть и Тома. Возможно, Мэрил Стрип.

— Вы любите выступать как этакое существо в боа из перьев. Почему не как эмансипированная женщина?

— Потому что в конце дня я гомосексуальный мужчина. А все суперженственное мы просто находим красивым.

— Знаете ли вы песню Шарля Азнавура: «Вы говорите, что я гомик?». Там он поет о том, что живет вместе со своей матерью и все время готовит и гладит для нее.

— Прелесть, эту песню я знаю. Прекрасно!

А вечером он идет в клуб как художник-трансвестит. Но он больше не интересует мальчиков, потому что он слишком стар. И потом появляется эта картина стареющего трансвестита. Да, печально. Я знаю, я очень хорошо знаю. Есть этот прекрасный фильм «Париж горит» («Paris is Burning») о жизни дрэг-квинс. Я знаю нескольких мальчиков. Они принимают на себя мучения, адские боли. Бритье до ожогов — это самое малое.

— Вы применяете Tucking или Вы носите утягивающее белье?

— Вы имеете в виду Tucking? Да, Вы хорошо разбираетесь.

Это техника дрэгов для интимных мест. После бритья яички вдавливаются в тело, а половой член заклеивается между ягодицами. Почти невозможно сидеть, потеешь, потом пластырь отклеивается. В туалет сходить просто невозможно. Я бы никогда этого не выдержал. Некоторые одевают до шести пар колготок и засовывают туда губку, чтобы получить более женственные бедра. Я с огромным уважением отношусь к дрэгам. Я бы никогда не утверждал, что я настоящая дрэг-квин. Я слишком чувствителен к боли, да и ленив, чтобы бриться. Поэтому я и оставил свою бороду.

— Но ваши губы сделаны?

— Как вы сказали? Да, я сделал одну операцию. Для этого мне вырезали сзади корни волос и посадили заново спереди. Но это и все. В 20 лет я хотел уменьшить свой персидский нос, но сейчас я вполне мирно уживаюсь с ним.

— Где вы храните свои парики?

— У меня огромный платяной шкаф. На одной полке стоит голова и смотрит на стену. Я не вижу ее лица. Она не имеет права смотреть на меня, иначе она станет для меня слишком живой.

— Можно ли представить, что фаза Кончиты когда-нибудь пройдет? И тогда вы уберете подальше все свои костюмы, как Элтон Джон?

— Или продам! Когда-нибудь это произойдет, да. Я еще не знаю, когда. Но у меня есть чувство, что я хочу создать новую личность. Возможно, вообще не меня. Но с бородатой женщиной после победы на конкурсе я, в принципе, добился всего. Она мне больше не нужна.

— В Instagram ваши волосы короче…

— Я и одеваюсь по-мужски. То, что я сегодня сижу здесь в туфлях без каблука, год назад было бы немыслимо! Я в поиске, да. В эти дни я спрашиваю сам себя чаще, чем раньше. Я ищу то, что я действительно хорошо умею. Я могу всего понемногу, в этом моя проблема. Что такое мой дар? И кто я? Я ищу себя. А Том бунтует. Он такой громкий.

— Что же он говорит?

— Что он хочет наружу, показать себя, он же живет, как дитя подземелья. Но мне так надо было. Я был этим мужчиной, который думал, что он слишком женственный. В платье я научился представлять, что это действительно так, потому что это вдруг мне подошло. Я слишком долго был кем-то другим. Делает ли это счастливым? И чего я хочу?

— Да, чего?

— Я хочу знать, почему я смотрю на мир этими глазами. Почему я единственный человек, который не может меня видеть. Я вижу себя в зеркале, но я не могу сидеть там и смотреть на себя. И тогда я спрашиваю себя: видят ли люди то же самое? И, например, зелень — она для всех зелень? Может быть, я помешался. Во всяком случае, я очень хотел бы посидеть напротив себя самого. Кто я? Собственно говоря, речь идет только обо мне самом.

— Что произойдет тогда с Кончитой?

— Я должен ее убить.