Восточный Алеппо — это сюрреалистический ландшафт руин, где холодным январским вечером в мясной лавке пятеро мужчин стоят вокруг помятой бочки, превращенной в печь.
На них грязные штаны, их лица покрыты копотью — здесь уже давно нет водопроводной воды. Каждый вечер эти люди греются здесь, поддерживая огонь ножками от столов и стульями из развалин, потому что в остатках их жилищ печей нет.
«Наконец-то больше можно не бояться», — говорит Ахмед Тубаль (Ahmed Tubal), владелец мясной лавки, после более четырех лет господства различных группировок мятежников в их районе города. И после того, как сирийские и российские самолеты полностью разбомбили город, чтобы подготовить поражение мятежников.
Мятежники и их сторонники покинули город, и после победы режима остались те, кто поддерживает Башара Асада. «Бомбардировки были нужны, чтобы выгнать исламистов, — говорит Тубаль, невысокий человек с усталыми глазами. — Иначе они никогда не ушли бы». Остальные мужчины громко выражают свое согласие. «Мы так измучены. Все должно было просто прекратиться. Если бы для этого нужно было продолжать разрушение, то такова была бы плата за это».
Те, кто посещает Сирию Асада, эту основную часть страны вокруг самых больших городов на западе, которую диктатор снова контролирует благодаря русской и иранской поддержке, сталкиваются с апокалипсическим миром.
Тяжелые тягачи Mercedes тянут цистерны с водой сквозь развалины Алеппо, улицы патрулируют легкие танки, на которых сидят российские солдаты. На экранах телевизоров часто можно видеть лицо Асада, страх отражается в глазах многих людей.
Мы направляемся в три больших города на севере и западе: Алеппо, Латакия и Хомс. Алеппо, ставший символом жестокой бомбовой войны. Латакия, цитадель режима на Средиземном море, не затронутая войной и по-прежнему излюбленное место летнего отдыха. И Хомс — в свое время центр восстания, теперь он разрушен и должен стать моделью восстановления.
Когда журналисты совершают поездки по Сирии, они не могут передвигаться свободно. Официально они могут посещать только те места, на пребывания в которых есть письменное разрешение из Дамаска. Разрешено встречаться лишь с теми людьми, которые имеют одобрение режима. Все остальные встречи могут происходить только тайно. Главным образом — в отсутствие сопровождающего.
В Алеппо есть только один сопровождающий для иностранных журналистов, здесь почти всегда можно разговаривать с людьми без слежки с его стороны. В Латакии, напротив, существует целый военный эскорт, а в Хомсе — два сопровождающих. Но даже в их отсутствие постоянно возникает вопрос, говорят ли люди то, что существует в действительности, или их словами управляет страх.
По желанию режима посетители должны, видимо, придти к следующему выводу: Башар Асад является единственным, кто может воссоединить страну. Но как же думают люди на самом деле? Какие препятствия стоят на пути примирения и восстановления? И не является ли сам Асад самым большим препятствием?
1. Алеппо
«Это был безопасный квартал, пока они не пришли», — говорит мясник Ахмед Тубаль. Он ломает ногой деревянную плиту и подкладывает дрова в печь. «Это было в начале Рамадана в 2012 году», — говорит он о времени, когда к нему пришла война. Перед его домом боевик с закрытым лицом выстрелил из огнемета по проезжавшей мимо машине. В ней сгорели четыре человека. Тубаль до сих пор помнит их лица, они преследуют его и сегодня.
Он побежал в соседний магазин, купил хлеб, яйца, масло и рис для себя, своей жены и двух детей. После этого они 20 дней не покидали свою квартиру, пока не закончились запасы продуктов, а они не научились жить в условиях войны.
Мятежники, захватившие часть Алеппо, были в основном люди из соседних районов, они состояли в различных группировках: одни были умеренными, другие — экстремистами. Многие группировки с течением времени становились более религиозными.
В его квартале боевики, по словам Тубаля, скоро запретили алкоголь, а потом и сигареты. Поскольку он сам является верующим человеком, ему это не мешало. Но когда пару недель спустя предводитель появился на пятничной молитве с калашниковым, это переполнило чашу его терпения. Тубаль перестал ходить в мечеть. Он забрал своих детей из школы. Как он говорит, промывка мозгов, проведенная исламистами, так и осталась в их головах.
До слуха Тубаля и четырех остальных, греющихся у огня, доносится гром далеких бомбовых разрывов. К огню подходит человек. Небольшого роста, с сухой, как будто дубленой кожей. Сначала он улыбается, потом плачет. Он, запинаясь, произносит какие-то непонятные слова и широко раскрытыми глазами смотрит на пламя. «Это Мохаммед, — говорит один из присутствующих. — Он потерял рассудок во время бомбежек». Мужчина плачет, смеется, плачет, снова смеется, потом исчезает в темных развалинах.
Расположенный на склонах холмов Западный Алеппо, который все время находился в руках режима, поврежден не сильно. Восточный Алеппо, который находился под контролем мятежников, старый город и знаменитый базар стали памятниками, говорящими об ужасах войны. Тем не менее, люди возвращаются назад в разрушенные кварталы, открывают магазинчики, несут матрасы в разбомбленные холодные жилища.
Российские солдаты ведут разминирование домов, заминированных мятежниками, разбирают громадные завалы из автобусов, наваленных друг на друга. На улицах попадаются самодельные мины-ловушки, оставленные мятежниками при отступлении. Дети играют рядом с газовыми баллонами, переделанными в снаряды.
Электричество во всем городе поступает только от генераторов. Улицы представляют собой проходы в грудах мусора, все покрыто слоем золы и пыли. Иногда на улицах можно видеть одиноких людей, потерянных, тихих и печальных — это выжившие, они бродят вокруг развалин своих домов.
Квартал мясника Ахмеда Тубаля до декабря находился под контролем ополчения Джебхат Фатах аль-Шам, экстремистской мятежной группировки (запрещена в России), которая, согласно данным ООН, составляла едва ли 10% боевиков Алеппо. «Вступайте в ряды Армии Фатах», написано крупными буквами на полу квартиры, которая отвесно свесилась вниз после того, как будто обезумевший бог топором ударил по верхним этажам.
«По всякому поводу они кричали Аллах акбар (Аллах велик). Они заходили в магазины, кричали Аллах Акбар, называли владельца неверующим и забирали все. Они говорили: „Ты — женщина полицейского“, кричали Аллах акбар и забирали женщину. Потом все чаще начали приходить иностранцы, все реже боевики были сирийцами. Кто регулярно не ходил в мечеть, попадал на 15 суток в тюрьму. Аллах акбар здесь, Аллах акбар там», — говорит он презрительно.
Одного его знакомого они расстреляли, когда он на спор пошел купить сигарет. Одного молодого продавца в нескольких сотнях метров отсюда на этой улице они казнили, потому что он сказал, что у него даже Пророк не может покупать в кредит: богохульство.
Историю пишут победители. Теперь каждый в этом квартале настроен против мятежников. Те, у которых другое мнение, молчат, или их больше нет здесь, чтобы рассказывать свои истории. У Асада в Алеппо всегда было много сторонников. Об этом свидетельствует чувство облегчения, которое заметно у многих людей. По их мнению, война была принесена в их город извне. «Они украли у нас наш квартал», — говорит Тубаль.
В Сирии буйствует гражданская война, в которой большинство суннитской оппозиции противостоит алавитскому режиму. С самого начала их стратегией было: победить можно, только если идти до конца. Об этом свидетельствуют сотни тысяч мирных жителей, погибших в результате воздушных ударов режима, об этом говорится в недавнем докладе, опубликованном Amnesty International. Согласно этому докладу, с 2011 года до 13 тысяч человек погибло в военной тюрьме Саидтайя под Дамаском, там постоянно происходили массовые казни, пытки и изнасилования.
Режим делает ставку на уничтожение, а не на примирение. С помощью своих мощных союзников Асаду удается добиться военных побед. Но что потом?
На балконе напротив мясной лавки Табаля позвякивают на ветру остатки люстры. Потом, как и каждый день, приходит маленький Хамзи (Hamzi), соседский парнишка. Может кто-нибудь вытащить из его детской ракету, которая лежит там уже несколько недель. Он боится входить в дом. Где его родители, он не знает.
Свет из лавки Тубаля тускло освещает улицу, которая обычно лежит в полной темноте. Дети играют в догонялы, у них в руках не мяч, а гильза от крупнокалиберного патрона. «Целое поколение потеряно», — говорит Тубаль.
2. Латакия
Поездка в Латакию продолжается пять часов, и это при том, что расстояние составляет всего 144 километра. Но это — поездка в другой мир.
Автобусы, машины, танки теснятся на единственной дороге, соединяющей Алеппо с остальной Сирией Асада. Недалеко на востоке закрепился ИГИЛ (организация запрещена в России), на западе господствуют мятежники.
Дорога тянется на юг вдоль разрушенных опустевших деревень мимо озера Джабуль. Сгоревшие танки и автобусы разбросаны по краям дороги. Отдельно как кактусы тянутся вверх из сухой коричневой земли неразорвавшиеся ракеты. На вершинах холмов рядом с дорогой армия соорудила укрепления из мусора и булыжников.
Латакия лежит за прибрежной горной грядой, и здесь есть все, что было здесь всегда. С края горной дороги каждое утро мужчины забрасывают удочки в море, даже когда на берег накатывает зимний прибой. Многочисленные отели покрыты свежей краской, магазины открыты, часы работы даже продлены, потому что очень жарко, и приезжие из Алеппо охотно отправляются за покупками в позднее время.
Самый большой портовый город Сирии известен своими пляжами и роскошными отелями. Их защищают русские, которые с 2015 года держат здесь военно-воздушную базу. Война коснулась Латакии только в самом начале и только на короткое время. Город расположен в главной области алавитов, того религиозного меньшинства, к которому принадлежит и президент Башар Асад. В Латакии можно встретить и большую бедность, и невероятное богатство. Строятся новые рестораны, открываются кафе, проходят вечеринки.
На барном стуле в пятизвездочном отеле сидит Гайт Салман: голубой тренировочный костюм Adidas, короткая стрижка и недовольство. «Чего это весь мир из-за нас разволновался?» — спрашивает он. «Нам что, нельзя жить, потому что в Алеппо люди умирают?» В то время как в прошлом ноябре на Алеппо сыпались бомбы, в то время как там тысячи людей теряли свои жизни и дома, Салман организовал в Латакии вторую сирийскую Неделю моды. Он сам выбирал местных моделей, молодые дизайнеры представляли свои коллекции шортиков, чулок выше колен и жакетов с золотыми аппликациями. Арабские СМИ писали, что это было цинично. Упреки в его адрес все еще идут.
«Какое мне дело до Алеппо?» — говорит он и потягивается. У него на запястье болтается кошелек. В зале отеля показывают видео: заполненные до отказа пляжи, дети, строящие песчаные замки, и пары, танцующие в лучах света. Съемки прошлого лета в Латакии.
За столом позади Салмана сидят двое сопровождающих, выделенных режимом. За соседним столом сопровождающая из министерства информации в Дамаске быстро что-то пишет. Салмана не стоит пугать. «Пресса врет», — говорит он. По его мнению, она врет о нем и Неделе моды и, следуя логике, также и о других вещах.
«Врут, чтобы навредить Асаду!» — говорит он. Страшные репортажи о бомбардировках Алеппо — это лживые новости, распространяемые врагами правительства. Сопровождающие одобрительно кивают. «Солдаты умирают, чтобы мы могли жить, наш долг перед ними — жить дальше».
Когда стемнело, и ветер подул с берега в море, Салман отправляется в кафе «Москва». Там русские не должны платить, потому что владелец благодарен им за «мир», принесенный ими. Он дал своему предприятию такое название после первого вето русских на санкции ООН против Сирии в 2011 году. За это военные подарили ему униформу, которую он хранит в маленькой каморке, где он спит и готовится к своим экзаменам по юриспруденции, которые позволят ему позднее поехать в Россию.
Военные преступления для одних — это героические поступки для других. Салман любит русских. Благодаря им, его модели в этом году смогли пройтись по подиуму. Когда все кончится, сирийцы, по его словам, снова соберутся вместе. Как все это произойдет, он не знает.
3. Хомс
То, как режим представляет себе будущее, можно увидеть в Хомсе. Шоссе ведет на юг вдоль плотно заселенного побережья. Мимо не разрушенных деревень, апельсиновых рощ, оранжерей; на крышах на ветру Средиземного моря полощется белье. Мимо Тартуса, где базируется флот русских и скоро должен быть открыт роскошный отель. Алавиты, живущие здесь, потеряли в армии много сыновей. Но видимых следов война здесь не оставила.
Потом дорога сворачивает на восток к горам с покрытыми снегом сверкающими вершинами. Чем ближе к Хомсу, тем сильнее тебя снова затягивает в пропасть войны.
Примерно две трети расстояния до Хомса — это ландшафт развалин. В свое время здесь был центр сирийского мятежа. Спустя несколько недель после марта 2011 года в Дараа начались мирные протесты, в Хомсе, половина населения которого были сунниты, люди вышли на улицы. Режим ответил жестко и жестоко. Демонстрантов расстреляли, появились танки. В течение трех лет проходили ожесточенные бои за город, пока в мае 2014 года не ушла бόльшая часть мятежников. С тех пор Хомс находится под контролем Асада. Только в одной части города окопались несколько восставших, с ними было заключено перемирие.
Как позднее в Алеппо, так и здесь целые кварталы были разбомблены и покинуты жителями. В районах, которые удерживали мятежники, возвышаются лишь скелеты домов, их можно только сносить. Вспоминается Дрезден 1945 года. И Сталинград.
Теперь необходимо восстанавливать город. ООН разработала для этого программу, это первая программа такого рода для Сирии. Ею руководит Гассан Янзиц, среди советников находится его жена Марва аль-Сабуни (Marwa Al-Sabouni), архитектор, ей 35 лет. В узких кожаных туфлях она бежит через центр города, в котором когда-то толпились жители. Людей нет, царит кладбищенская тишина.
Мощные купола римских бань выдержали бомбардировки. Сабуни осторожно входит, потом задерживается в небольшом соседнем помещении. Везде на полу зола, ее уровень достигает 30 сантиметров: это сгоревшие остатки деревянных скамеек, столов и десятков трупов, останки которых были найдены здесь. Сабуни никак не комментирует это. Она указывает на маленькую обугленную пластинку. «Я думаю, что мы сможем спасти мозаику».
По желанию правительства Хомс должен стать символом нового начала Сирии. На прахе мертвых должна расцвести новая жизнь.
Но удастся ли это? Даже Сабуни настроена скептически. «Финансово город находится на краю катастрофы. Много семей уже давно уехали отсюда, они построили новую жизнь где-то еще». Люди боятся начинать здесь новую жизнь. Все находится под наблюдением. Все недоверчивы. Каждый спрашивает себя, что у другого на уме? Хомс — это символ, но не тот, который представляет себе режим.
Архитектор Сабуни идет из старого города к Халидие, кварталу, который после ожесточенных боев в июле 2013 года был отвоеван правительственными войсками. Она рассказывает об этом.
Когда война почти пять лет назад пришла сюда, она играла со своими детьми в комнате. Они жили, как и сегодня, на маленькой улочке по соседству с улицей Мидан, в одном из немногих наполовину уцелевших кварталов. Напротив располагалась небольшая пекарня, внизу старик продавал пластиковые тарелки и стаканы. Потом у их дома разорвался минометный снаряд. Когда стало тихо, она выглянула из окна. Там, где десять минут назад школьные подруги ее дочери бросали мячик об стену, теперь лежали трупы детей.
Никогда не забуду тот день, говорит она. Люди начали бежать из их квартала. Но Сабуни не захотела бежать. В течение двух с половиной лет линия фронта проходила всего через несколько улиц от них. Они почти не покидали дом. Она объясняла детям, куда летели бомбардировщики, и кто, откуда и в кого стрелял, чтобы успокоить их. Они читали при свечах, в то время как взрывы у двери становились повседневной реальностью. Она писала свою докторскую работу о типизации исламской архитектуры. Она изучала то, что бомбы перед ее окном превращали в груды мусора. «Конечно, там было не так плохо, как здесь», — говорит она и растерянно смотрит на старую площадь Халидии.
Из трещин взорванного асфальта пробиваются кусты. Там, где когда-то стояли дома, лежат груды камней. Царит почти полная тишина.
В нескольких улицах отсюда в свой старый дом вернулся Хиссам Джабур (Hissam Jabour). Он смог отремонтировать два небольших помещения на первом этаже общей площадью 12 квадратных метров. Диваны, четыре узких матраса, одна газовая горелка. В развалинах второго этажа его дети кормят белого кролика. Сопровождающая из министерства информации знает его и его жену, она с удовольствием приходит сюда вместе с журналистами.
Супружеская пара бодро рассказывает, что рады так называемому перемирию, которое привело к тому, что мятежники в мае 2014 года ушли из города. Но Джабур также говорит: «Они разрушили нашу страну. Этого нельзя никогда простить».
В Сирии до войны все были довольны. Не было никакой причины браться за оружие.
«Люди верят так, как хотят верить», — говорит архитектор Сабуни, пройдя еще несколько улиц, чтобы ни один сопровождающий не мог услышать. Ее собственные воспоминания о прежней жизни стали расплывчатыми. «Как будто все, что было до войны, покрыл туман». Конечно, не все было хорошо до войны. Она не хотела говорить подробнее о тех годах. Так сирийцы ведут себя постоянно.
В правлении города есть фракция, выступающая за то, чтобы старый город оставить таким, каков он сейчас. Камни, зола, гильзы патронов, фрагменты костей, руины. Как предупреждение: вы отдали мятежникам ваш город, теперь и живите с последствиями этого. Но Сабуни убеждена, что восстановление — это важный шаг к примирению. Нужно залечивать раны, нанесенные их городу войной, после этого можно вылечить и другие раны. Архитектура должна способствовать тому, говорит она, чтобы убрать разрывы между религиями и слоями общества.
Но сможет ли архитектура примирить общество, которое силой разорвали на куски? Сабуни медлит некоторое время. «В Германии после Второй мировой войны жил дух общности, коллективной воли восстановить страну. Здесь нет такого духа общности. Даже до войны не существовало общей сирийской идентичности», — говорит она.
Хомс всегда был консервативнее Дамаска. Сторонники различных религий часто демонстрировали различные мнения. Но то, что им удавалось, и чем они в Хомсе и во всей Сирии всегда гордились — люди жили друг с другом мирно.
Религиозная напряженность сегодня велика, как никогда ранее. Не каждый осмеливается вернуться в разрушенный город. Суннитам, которые в большинстве поддержали восстание против Асада, будет трудно вернуться в свои старые квартиры. Чиновники режима, верное режиму ополчение, которые в некоторых кварталах представляют власть, хотят держать их на расстоянии.
Те, кто хочет вернуться, должны быть перепроверены. Часто было достаточно всего лишь того, чтобы родственник симпатизировал мятежнику, и тогда человеку отказывали в возвращении. «Многие не решаются даже заявить о возвращении, боятся, что их будут преследовать», — говорит мужчина, не пожелавший назвать своего имени. В повестке дня — упрек в религиозных чистках и переселениях.
В плане восстановления Хомса нет места тем, кто однажды выходил на улицы, чтобы бороться за свои права. Сунниты видят в этом наказание со стороны режима Асада.
Для Талала аль-Барази, губернатора Хомса, все это не является проблемой. Он — верный сторонник Асада, человек с мягкой улыбкой. Он приглашает на аудиенцию в свой кабинет, отделанный деревом. «Люди складывают оружие, их проверяют, и те, кто не совершал преступлений, могут возвращаться», — говорит он.
Но что значит, не совершал преступлений? И боевики, и симпатизирующие оппозиции опасаются тюрьмы, пыток и смерти. В лучшем случае они могут рассчитывать на то, что их насильно заберут в армию Асада.
В то время, когда губернатор рассказывал, как ловко он добился «примирения» в Хомсе, то есть свободного выхода мятежников, он раскрыл военный расчет, стоящий за этим: «Лучше сконцентрировать врага в одном месте и затем эффективно разгромить его». Как на северо-западе страны под городом Идлибом, где собралось большинство мятежников, и где были проведены авианалеты русских.
По логике сирийского режима, примирение и уничтожение тесно переплетены друг с другом. Лишь после того, как враг уничтожен, страна может быть освобождена. Восстание против Асада, согласно этому представлению, вышло не из самого общества, за него несут ответственность «террористы».
Сирийская поговорка гласит: если долго повторять ложь, она становится правдой. Поездка в Сирии в сопровождении надзирателей Башара Асада показывает, что многие сирийцы боятся высказывать свое истинное мнение и поэтому приуменьшают страдания другой стороны. Поездка показывает, что режим Асада выигрывает войну, но создает мало пространства для примирения. Он не предусмотрел места для тех граждан, которые шесть месяцев тому назад вышли на улицы и восстали против правителя, который систематически пытал своих противников и не давал права голоса своим гражданам.
Многие сторонники режима ностальгически мечтают о былом сосуществовании. Но мятежникам правительство предлагает всего лишь покорность.
Десять лет войны, по словам губернатора Хомса Талала аль-Барази, не смогли разъединить народ, все религиозные группы которого мирно жили тысячи лет. Скоро все опять будет так же хорошо, как до войны: мирное сосуществование, где все счастливы.
