За столом подмосковной дачи Сталина в Кунцево пировала элита Советского Союза: члены Политбюро и командующие самого высокого ранга. Во главе стола сидел сам генералиссимус в белоснежном идеально отглаженном мундире. В какой-то момент он отложил салфетку, отодвинул стул, встал и подошел медленным шагом к маршалу Константину Рокоссовскому — одному из самых выдающихся советских командующих в годы Великой отечественной войны. «Константин Константинович, — спросил он, — вас там били?» «Били, товарищ Сталин», — ответил маршал. Сталин развернулся и вышел в сад. Он вернулся с букетом роз, которые собрал в собственном саду, он рвал их руками, все ладони были в крови. Он подал окровавленные цветы Рокоссовскому и произнес лишь одно слово: «Простите».
За что Сталин извинялся перед Рокоссовским? За то, что тому выбили все передние зубы, сломали три ребра и размозжили пальцы на ногах. Его лишали сна, оскорбляли, унижали, жестоко избивали, пугали, что ведут на казнь. Таким чудовищным образом обошлись с советским командующим в 1937 году следователи из НКВД.
Константин Рокоссовский был не единственным из сотен офицеров польского происхождения, кто попал в шестерни террора в ходе большой чистки в Красной армии.
«Рокоссовского — пишет биограф маршала Борис Соколов, — обвиняли в том, что в качестве польского шпиона его завербовал в середине 1920-х годов его бывший сослуживец Адольф Юшкевич. На заседании суда Рокоссовский заявил, что Юшкевич никак не мог завербовать его, поскольку еще 28 октября 1920 года героически погиб в бою с врангелевцами».
Однако советских следователей не смущали такие незначительные несостыковки, Рокоссовского продолжили избивать. Тем не менее Рокоссовскому улыбнулось счастье: следствие затянулось и он вышел из чисток живым. В марте 1940 года его выпустили на свободу и позволили вернуться на службу.
Облава на поляков
Большинству других поляков, входивших в состав офицерского корпуса Красной Армии, а их было очень много, повезло меньше. НКВД преследовало и истребляло их с невероятной ожесточенностью. Кремлевские властители решили, что армию перед ожидавшимся военным противостоянием со Второй Польской Республикой необходимо очистить от представителей потенциальной пятой колонны. Поразительные свидетельства испытаний польских офицеров можно найти в книге профессора Павла Вечоркевича (Paweł Wieczorkiewicz) «Смертельная череда», которую недавно переиздало издательство Zysk i S-ka. Если взглянуть на помещенный там список офицеров, которых арестовали в 1937 году, в глаза бросится огромное количество польских фамилий.
Бордовский, Коханьский, Козловский, Пашковский, Лагва, Парцежаньский, Будкевич, Жбиковский, Баторский, Соколов-Соколовский, Левандовский, Синявский… Перечислять можно еще долго. Этих людей не спасло даже то, что они, как подчеркивает профессор Вечоркевич, «были идейными коммунистами, которые служили в Красной Армии с первых лет ее существования, зачастую отрекаясь от собственной родины».
Одним из подвергшихся репрессиям поляков был капитан Казимеж Гонсёровский из 3-й кавалерийской дивизии. «Меня арестовали, — писал он, — потому что я был поляком. Я понял это, когда оказался в камере тюрьмы в Бердичеве: там сидело 200 заключенных, 150 из которых были поляками с гноящимися ранами и покрытыми синяками спинами». Доходило до того, что офицеры, у которых были польские корни, скрывали свою национальность в личных делах, выдавая себя за литовцев, белорусов, евреев, украинцев, немцев или русских. Однако чаще всего «органы» так легко обмануть не удавалось. «Обвинение в польском происхождении, — пишет Вечоркевич, — выдвигали также против офицеров на основании самого места рождения или нежелательного в этническом плане брака (на полячке был женат, в частности маршал Буденный). В одной части использовали самый простой критерий: поляков искали по окончаниям фамилий. Всех у кого она заканчивалась на «-ский» или «-вич» записывали во враги народа».
Местные отделы НКВД составляли специальные черные списки, внося в них офицеров польского происхождения. Шла волна новых арестов и расстрелов. Польских шпионов видели везде. Они якобы опутали своими сетями целые полки, дивизии и корпусы, организовав там структуры Польской военной организации, которая существовала лишь в воображении следователей.
«Масштаб польского заговора в Красной Армии на территории советской Украины, который выдумали сотрудники украинского НКВД, превосходил самые смелые фантазии, — писал профессор Николай Иванов. — Как полагали в НКВД, группы Польской военной организации существовали практически в каждом подразделении, всюду, где служили поляки. Если это хотя бы отчасти соответствовало действительности, совершенно непонятно, почему Украина оставалась советской».
К разряду преступлений относились: наличие семьи в Польше, переписка с «прежней родиной», чтение польских (некоммунистических) книг или газет, и тем более принадлежность в прошлом к польским организациям, например, что было в Красной Армии явлением не столь редким, — к Польской социалистической партии.
Избиение и карцер
Как проходили аресты? Посреди ночи в дверь стучали сотрудники Особого отдела, а потом все разворачивалось по отработанной схеме: обыск, задержание, «воронок», арест. Перед тем, как попасть в камеру, подозреваемые проходили унизительную процедуру: у них отбирали ремень и бесцеремонно срывали с формы знаки различия. Эти люди были ветеранами гражданской войны, офицерами высокого ранга, которым еще накануне беспрекословно подчинялись тысячи солдат. А теперь какие-то молокососы из НКВД с оскорблениями и насмешками рвали на них мундиры!
Офицеры, которые пытались протестовать, получали сразу кулаком в зубы. Можно представить, что такое отношение было для них шоком. «Ты сейчас не комиссар, а говно. Если я захочу, ты жопу мне лизать будешь, в ногах у следователя валяться. Все зависит от нас», — услышал один из них от сотрудников НКВД.
На следующую ночь начинались допросы, то есть «выбивание» показаний. Военные должны были признаться, что они состоят в Польской военной организации и сообщить как можно больше фамилий своих подельников, принимающих участие в якобы существующем заговоре. Потом этих людей арестовывали тоже, и вся процедура повторялась заново. Террор набирал силу, счет арестованных шел на тысячи.
«Моя вина заключается только в том, что я сломался на конвейере пыток, угроз позора и смерти, — писал бригадный военный юрист Анисим Сенкевич. — Я не мог вынести проходившего в соседнем кабинете допроса моей 14-летней дочери и жены. Я слышал, что жену били. Ее плач заставил меня оговорить себя». Другим чрезвычайно эффективным инструментом был карцер. В нем побывал, в частности, гидрограф Чернявский, которого НКВД пытало в тюрьме Балтийского флота в Кронштадте. «Во время допросов мне не разрешали садиться и не давали спать, — рассказывал он. — Мне пришлось стоять в специальной выложенной кирпичами яме по колено в фекалиях людей, стоявших там до меня. Там невозможно было не только сесть, но даже согнуться».
А вот рассказ командир корпуса Николая Лисовского, головой которого сотрудники НКВД пробили дыру в стене: «По 10 суток без сна и отдыха, стоя. Холодный карцер, где зимой температура опускалась до минус 20-25 градусов. „Тарабаган", когда человека на прямых ногах задвигали головой под стол и выдерживали по 8 часов. „Табуретка" — посадка на край табуретки с вытянутыми ногами. Обливание водой зимой и постановка у открытой форточки или окна. Следователи изощрялись в самых оскорбительных и причиняющих физическую боль приемах».
Порой следователи в революционном запале немного перегибали палку. И, как это случилось с полковником Валерианом Миончинским, отправляли подозреваемого на тот свет. Однако такое случалось не очень часто. Почти всегда сотрудникам НКВД удавалось достичь своей цели, то есть «расколоть» жертв. Рано или поздно сдавался каждый. Когда измученный офицер ставил подпись под сфабрикованными показаниями (на сохранившихся в архивах протоколах до сих пор остались ржавые кровавые пятна), его дело отправлялось в суд. А точнее — в Военную коллегию Верховного Суда СССР.
Заседание суда длилось обычно всего несколько минут. Обвиняемого спрашивали лишь, признает ли он свою вину. Его ответ никоим образом не влиял на вердикт, доказательством служил только протокол допроса. Если несчастный пытался объяснить, что признание выбили у него под пытками, судьи просто его прерывали.
У судебной коллегии не было времени на церемонии. Они были завалены работой: на их столах лежали сотни личных дел. Работа кипела днем и ночью. Приговоры выносились в спешке. Обычно это был расстрел.
Одним из самых высокопоставленных жертв чистки в армии стал начальник Военно-морских Сил в 1925-1933 годах и руководитель Главного управления судостроительной промышленности Ромуальд Муклевич. Он родился в Супрасле, был членом левого крыла Польской социалистической партии, но сумел сделать в Советском Союзе карьеру. Он был прекрасным организатором и профессионалом, убеждженным коммунистом. Но в НКВД решили, что это «законспирированный польский шпион», который вел «подрывную деятельность» на флоте.
Вот некоторые из нелепых обвинений, которые вынес ему Ежов, взявший это дело под личный контроль: Муклевич «начал энергично сколачивать антисоветские кадры для использования их в работе ПОВ. […] Заложенные на стапелях суда по нескольку раз расклепывались и перекладывались заново. Заказы на оборудование размещались несвоевременно и некомплектно. […] В подлодке „Малютка" вредительски увеличен габарит, что не дает возможности перевозить ее по железной дороге. […] На лидерах-эсминцах корпус корабля сделан слишком легким. […] Муклевич собирался устроить диверсию путем замыкания электрических проводов, которые в большом количестве имеются на окружающих стапель лесах, либо путем организации взрыва».
«Железный нарком» просто решил свалить на Муклевича вину за все проблемы, с которыми столкнулось военное кораблестроение, как и все другие отрасли социалистической экономики. Хватило одной недели «обработки» в жуткой Лефортовской тюрьме, чтобы Муклевич во всем признался. В частности, в том, что уже в 1920 году он стал агентом Польской военной организации. 28 февраля 1938 года его казнили одним выстрелом в затылок.
Однако наветы на Муклевича выглядят бледно на фоне того, в чем обвиняли командарма Михаил Левандовского и других польских офицеров, служивших в Дальневосточным военном округе. Они якобы собирались отделить кусок Сибири от Советского Союза и создать независимое государство под протекторатом Японии! Конечно, все обвиняемые, как и Муклевич, признали свою вину.
Апогей чисток пришелся на 24 июня 1938 года, когда нарком обороны Климент Ворошилов издал секретную директиву 200ш об увольнении из Красной армии всех поляков, латышей, литовцев, финнов, эстонцев, корейцев и прочих лиц, родившихся за границей или имевших там родственников. Представляется, что последовательность, в какой перечислялись национальности, не была случайной. Как пишет в своей книге Павел Вечоркевич, 26,6% офицеров, которых изгнали из армии по приказу Ворошилова, были поляками. В Дальневосточном военном округе эта цифра доходила до 38,4%. Поляки стали самой большой группой, подвергшейся преследованиям.
«Судьба подавляющего большинства из них была тем самым предрешена, — пишет Вечоркевич, — поскольку полный список изгнанных попал в НКВД. Большинство из них практически сразу попали в тюрьму. В ряды „заговорщиков из Польской военной организации" записали практически всех поляков, служивших в армии». Ученый называет это настоящей этнической чисткой. Ее жертвой стали тысячи офицеров польского происхождения. Массовое истребление поляков оказалось сейчас забытой страницей большой чистки в советской армии.
Возвращенцы
Немногочисленные офицеры, как Рокоссовский пережили чистки и вышли на свободу. Зачастую это были человеческие развалины, которые, как подчеркивает профессор Вечоркевич, вскоре оказались в психиатрических больницах или на кладбище.
Например, полковник Иван Стрельбицкий после выхода из тюрьмы весил 49 килограммов, хотя он был мощным мужчиной ростом около 180 сантиметров. Другой рослый и бравый офицер РККА, выйдя из тюрьмы, превратился в сгорбленного, слезливого и пускающего слюни старика.
«Здесь были люди с треснувшими ребрами, затянутые под гимнастерками в корсеты из бинтов и уклонявшиеся от объятий, были с поврежденными ногтями, упрятавшие свои руки в перчатки и избегавшие рукопожатий, были с припудренными синяками и выбитыми зубами, они предпочитали не улыбаться. Были и те, кого, как Рокоссовского, и дважды, и трижды выводили расстреливать, зачитывали приговор и стреляли поверх головы, отчего эти непробитые головы покрывались в одночасье сединою», — перечисляет в романе «Генерал и его армия» писатель Георгий Владимов.
Таких людей называли «возвращенцами». Интересно, что некоторые выжившие поляки настолько быстро зализали раны, что успели принять участие в нападении на Польшу 17 сентября 1939 года. Спустя несколько лет они стали основой офицерского корпуса Народного Войска Польского, которое создал Сталин. Это были, если перечислять одних генералов: Юрий Бордзиловский, Болеслав Чарнявский, Владислав Корчиц, Антон Сивицкий и Станислав Поплавский.
Все они прошли через застенки НКВД. Это были сломленные люди, которые панически боялись нового ареста. Они безропотно выполняли все указания Кремля, принимая участие в советизации своей родины, своих родителей и дедов.
«Лагерный или тюремный опыт, — пишет профессор Вечоркевич, — становился гарантией благонадежности, в том числе позже — в польском мундире. Единственным исключением, которое подтверждает это правило, был Владимир Радзиванович, который успел досыта вкусить благ советского режима (он отсидел два срока), а потом оказался в Народном Войске Польском. На новой службе, как гласят рапорты бдительного Главного управления информации, он „враждебно относился к русским офицерам и гражданам СССР", и продвигал „реакционные элементы", то есть командующих польского происхождения».
Был еще один такой офицер — Владислав Корчиц. Во время следствия в 1937 году в НКВД ему вырывали ногти, ломали пальцы и избивали шомполом для винтовки, но он придумал, как выжить. Когда он понял, что смертный приговор близок, он назвал несколько десятков фамилий участников якобы существующего заговора. И следствие началось заново. Фамилии, однако, были вымышленными: за «польских шпионов» и «диверсантов» Корчиц выдал, в частности, героев трилогии Сенкевича (Henryk Sienkiewicz). Когда в НКВД раскусили этот трюк, Корчица признали сумасшедшим и отправили в лечебницу, так ему удалось охранить жизнь. Когда впоследствии его откомандировали в Народное Войско Польское, он тоже, как Радзиванович, поносил Сталина и большевиков. В итоге в 1952 году его в качестве наказания вернули в Москву.
Противоположную стратегию избрал министр обороны ПНР Константин Рокоссовский — офицер, с которого начался этот рассказ. Несмотря на испытания, которым он подвергся в ленинградских застенках, Рокоссовский до самой смерти остался фанатичным большевиком, обожал и превозносил Сталина.
Он не осмелился критиковать чистки эпохи Большого террора, эту масштабную резню, которая пошатнула его здоровье и унесла жизни стольких его товарищей по оружию. Когда Рокоссовского однажды спросили, почему он занимает такую позицию, он ответил: «Мать все равно простишь, если она даже несправедливо наказала».
Хотя он, пожалуй, не совсем доверял этой «матери». Как вспоминал внук Рокоссовского, маршал до конца жизни ни на минуту не расставался с пистолетом, говоря, что второй раз живым его не возьмут.
