Виктор Орбан (Viktor Orban) — человек, который строит заборы, но разрушает границы. Он разрушает границы того, что может делать европейский лидер. Он назвал миграцию «троянским конем терроризма», который «разрушает историческую идентичность». По его мнению, Европа ведет необъявленную войну, чтобы сохранить европейскую идентичность. И он не одинок в своем мнении. На его стороне выступает лидер Польши Ярослав Качинский (Jaroslaw Kaczynski), сформулировавший лозунг политической реакции, характерной для большинства бывших коммунистических стран ЕС. Он заявляет, что его целью является проведение «культурной контрреволюции».
С одной стороны, это говорит европейская реакция. К ней также относятся Марин Ле Пен (Marine Le Pen) во Франции, Геерт Вильдерс (Geert Wilders) в Нидерландах и Брексит в Великобритании. Это реакция на Евросоюз, который для многих стал слишком большим, и на миграцию, которая у многих вызывает ксенофобию. Но в то время как в Западной Европе эта реакция является, в общем-то, пусть растущей, но оппозицией, в старой Восточной Европе она давно существует на государственном уровне.
В Словакии даже социал-демократический премьер-министр Роберт Фичо после терактов в Париже в прошлом году пообещал вести наблюдение за всеми мусульманами в стране — правда, их там не так много. А Качиньский перед выборами 2015 года заявил, что мигранты «уже принесли в Европу такие болезни как холера и дизентерия, а также разных паразитов и одноклеточные организмы». Важной частью политического багажа реакции является гомофобия. В то время как протесты против парадов гомосексуалистов в старой Западной Европе собирают лишь маргинальные группы, парады гомосексуалистов в Варшаве вызывают всеобщее народное возмущение.
Почему это так? Давайте начнем с одной картины. В наши дни «все» побывали в Праге, Будапеште и Варшаве, где мы увидели красивые отремонтированные городские центры, узкие улочки. В то время как центр Варшавы во время Второй мировой войны был полностью разбомблен и затем камень за камнем восстановлен в том виде, в каком он был ранее, Будапешт был частично сохранен, а Прага вообще была почти не повреждена. Поэтому эти города после войны не были обезображены сносом городских зданий, чем мы можем наслаждаться в наши дни.
Мы можем наслаждаться этими городами, потому что эти страны в посткоммунистический период находились в некоторой спячке. Так же, как и города, остывали и страны. И они не могли полностью оттаять до тех пор, пока не пала Берлинская стена, и национальная идентичность, которая подавлялась при коммунизме, не начала возрождаться.
В Польше католическая церковь является, в первую очередь, институтом, образующим нацию. В Венгрии трудность оставаться венгром при восстановлении национальной идентичности состояла в том, что венгры со всех сторон окружены словаками, немцами и румынами. Словакия отделилась от Чехии, а Югославия превратилась в шесть государств, если учитывать и Косово. Национальная идентичность начала восстанавливаться одновременно с присоединением к ЕС, который стал большим союзом, стоявшим над национальностью. И хотя все страны на востоке получили много, благодаря щедрым субсидиям ЕС, все это время важным был национальный проект, что позволяло популистам проводить свою грязную игру совсем не так, как они могли делать в старой Западной Европе.
Задним числом не трудно понять, что в результате должны были возникнуть структурные проблемы. Потому что эйфория свободы в первые периоды после падения стены постепенно исчезала. А после нее остались страны с совершенно иной послевоенной историей, чем страны в «старом» ЕС.
Это были страны со слаборазвитой экономикой. Страны без идеологии, полностью порывавшей с тем, что для многих из них было фашистской историей в период между войнами и во время войны. Это была история коммунистической диктатуры, подавлявшей национальные особенности. Это была история, в которой существовала тайная полиция, делавшая политику бессмысленной, а культуру подпольным явлением. Это была история, где коррупция являлась нормой, а политика обслуживала самые коррумпированные элиты.
Жизнь послевоенных обществ в этих странах входила в сферу влияния Советского Союза и определенным образом была заморожена — так же, как облик столиц этих стран. И вдруг, вместе с ожиданиями того, что давало членство в ЕС, появились изменения. И примерно в эти же дни появилась и реакция, то есть «культурная контрреволюция», согласно формулировке главного идеолога реакции Ярослава Качиньского.
