Мой блог о тяжелом выборе между достоинством и великодушием вызвал ожидаемо неоднозначную реакцию на Украине. Обычно я не участвую в «разборе полетов» после полетов, но на этот раз решил сделать исключение.
Для этого есть две причины: тема кажется мне достаточно принципиальной, а вопрос является для меня очень личным, потому что Украина мне не чужая — это моя первая Родина. А о личном можно писать только интимно, поэтому заранее приношу извинения всем тем, кто открыл этот текст в ожидании аналитики. Я не обещаю глубоких мыслей, но постараюсь быть искренним в своих чувствах.
Никогда не говори «никогда»…
Для советского человека (а я, как и большинство представителей своего поколения, — человек советский, как это ни противно) моя жизнь сложилась фантастически — у меня целых четыре одинаково любимых «родины».
Украина всегда будет для меня первой среди равных, потому что там осталась моя душа. Душа России, напротив, всегда будет манить меня и оставаться для меня загадкой, над которой я буду биться до тех пор, пока стучит мое сердце. Англия научила меня понимать, что такое настоящее достоинство, и я всегда буду благодарен ей за то, с какой толерантностью она столетиями давала кров и защиту таким, как я. В Италии я по-настоящему понял, в чем состоит истинная радость бытия и что такое незамутненная непосредственность человеческих отношений.
Живя между такими разными мирами, я научился лучше понимать относительность любого самого искреннего патриотического порыва, мелочность ненависти и гигантскую силу любви.
Слово «немец» в нашей семье с детства было под запретом, или, как сказали бы сегодня, — имело резко отрицательную коннотацию. И никакого указа никакого президента для этого не было нужно. Просто девятилетней девочкой мою маму вывезли из практически окруженного Чернигова престарелые бабушка с дедушкой, которым спасение внучки стоило жизни от голода, холода и болезней в далекой Астрахани. Право на то, чтобы попасть в последний эшелон, ей заработали трое дядьев, с первого дня войны оказавшихся на фронте, да так и оставшихся навсегда лежать где-то под Киевом в неизвестной могиле.
На вокзале Чернигова немецкий летчик, пикируя, расстреливал толпу в упор, и мама видела его лицо. Потом был прорыв по горящему мосту через Десну, долгие месяцы скитаний по бескрайним просторам задыхающейся от боли и ужаса Империи, потеря родных, детдом, холера, дистрофия, и, наконец, возвращение в освобожденный Киев, в котором, кстати, отнюдь не немцы, а соседи по дому разграбили квартиру.
Короче, было о чем вспомнить, и поэтому при звуках немецкой речи мама вздрагивала. В середине 70-х родственники «достали» нам путевку на круизный теплоход, плывший из Москвы в ту самую Астрахань, где навсегда остались мои прабабушка и прадедушка. На теплоходе плыли «интуристы» — немцы… Мама, которой было уже за сорок, с удивлением для себя обнаружила, что они похожи на людей. Это по-своему был культурный шок.
А потом случилась перестройка, и моя тетка из Киева уехала в Магдебург по немецкой программе помощи пострадавшим в войне. А потом мама заболела, и мы метались по Москве образца «90-х» (я тогда уже переехал в Москву) в поисках хоть чего-то толком работающего. И тетка пошла в местный немецкий госпиталь и договорилась, чтобы они приняли нас. И маму лечили и вылечили немецкие врачи, за что спасибо им большое. И отнеслись к ней гораздо человечней и уважительней, чем в родном Киеве или в неродной, но культурно близкой Москве…
Прошло много лет. Шел какой-то финал какого-то чемпионата мира по футболу. Мои родители давно должны были уже спать, когда я обнаружил странные признаки их активности в «социальных сетях». Я позвонил и спросил, что происходит? И получил от своей мамы ответ: «Как мы можем спать?! Сейчас же финал, мы с папой болеем за «немцев». Так что никогда не говори «никогда»… Я все понимаю про Крым и Донбасс. Но жизнь сложнее, а главное — длиннее, чем иногда кажется. В ней все еще много раз может поменяться, и не стоит цементировать ненавистью проход в неизвестное нам будущее.
По стопам Эренбурга
Виталий Портников, к которому я отношусь с большим уважением, — один из тех, кто откликнулся на мой блог. Мне понятна его точка зрения: сегодня не время проявлять великодушие, потому что сердца украинцев сейчас должны быть целиком и полностью заполнены ненавистью к агрессору. В таком взгляде, естественно, нет особой новизны. В своих мемуарах Илья Эренбург много и очень подробно пишет о том, что в самом начале войны советские люди были не готовы ненавидеть немцев, и это мешало мобилизации сил народа на борьбу с оккупантами. Именно Эренбург тогда сформулировал нравственную парадигму военного времени — «убей немца», за что и попал в особый список Гитлера.
Даже тогда, когда я в юности читал Эренбурга, эта часть его мемуаров, в отличие от той, где он писал о большевистском терроре, показалась мне спорной. С высоты сегодняшнего дня я думаю, что залог победы был все-таки в чем-то другом, чем готовность истреблять немцев. Но даже если принять концепцию Эренбурга, она вряд ли применима к реалиям сегодняшней Украины.
И дело здесь вовсе не в отношении к русским, и не в том, что русские лучше немцев (специально говорю об этом, предвидя самые разные истолкования моих слов), а в том, что на Украине, помимо интервенции (которая, безусловно, имеет место), идет еще и гражданская война. И это делает картинку гораздо более сложной, чем ее хотелось бы видеть многим честным украинским патриотам.
Вопрос о гражданской войне на Украине — болезненный. Отрицание ее в Киеве носит тотальный характер, и в этом вопросе со мной не согласны практически все мои близкие украинские друзья. Для них есть только одна причина всех бед — интервенция. Это действительно большая беда для Украины, но с моей точки зрения — не единственная.
Интервенция, возможно, стала триггером этой войны (хотя, может быть, и наоборот). Возможно, она превратила потенциальный конфликт в открытое столкновение, тлеющую головешку — в пожар. Но интервенция не первопричина этой войны, и я не думаю, что после прекращения интервенции эта война в одночасье закончится.
Если не будет иностранного вмешательства (точнее — российского), то Украина сможет, скорее всего, подавить сепаратизм военной и полицейской силой. Но конфликт этим исчерпан не будет, он лишь примет новые формы, уйдет вглубь (Чечня в России — пример, достойный пристального изучения). Поэтому ставка исключительно на ненависть, пусть даже и к агрессору, — это опасная игра.
Агрессия рано или поздно прекратится (в конце концов, та же Россия сама управится со своими проблемами, и на смену нынешнему режиму придет другой, который покончит с никому не нужной на самом деле в России войной), а вот ненависть останется и будет еще долго отравлять ландшафт украинской политической жизни.
Под колесами любви
От концепции «плохих и хороших русских» до концепции «не бывает хороших русских» — один шаг. Чтобы пройти это же расстояние в обратную сторону, Украине потребуются десятилетия, которых у нее уже может и не оказаться в запасе.
И дело здесь вовсе не в превознесении России и русских или в какой-то особой «сакральной» значимости для украинцев связей с Россией. В конце концов, свято место пусто не бывает, и на смену русским придет кто-то другой. Дело в другом: любая ненависть в конечном счете контрпродуктивна, и ее обратный отрицательный эффект оказывается гораздо более мощным, чем ее прямой мобилизационный эффект.
Во время войны нетрудно найти повод для того, чтобы ограничить присутствие агрессора в своем культурном пространстве (следят, гадят, распространяют ложь и так далее). Требуется, однако, гораздо больше мудрости и выдержки, чтобы научиться жить и побеждать агрессора, не разрывая культурных нитей, связывающих народы, думая не столько о сегодняшнем, сколько о завтрашнем дне Украины, когда настанет время прощения.
В конце концов, избавление Украины от ужасов войны во многом зависит от того, какой станет Россия в будущем, что и как будет делать следующее русское поколение, которое только становится в политический строй. Глупо его от себя отталкивать — ведь и Борис Немцов, именем которого теперь называют площади, — не немец, а русский.
Можно делать ставку, конечно, и на ненависть. Но история учит тому, что все, кто делал эту ставку, гибли под колесами любви. Как писал замечательный русский поэт Илья Кормильцев, умерший в Лондоне:
«Это знали Хpистос, Ленин и Магомет,
колеса любви едут пpямо на свет
Чингисхан и Гитлеp купались в кpови
но их тоже намотало на колеса любви»…
Владимир Пастухов — доктор политических наук, научный сотрудник колледжа Сент-Энтони Оксфордского университета
