Размышления об откровенном вмешательстве Москвы в президентские выборы в США и о продолжающихся попытках администрации Трампа сформулировать последовательную политику по отношению к России сопровождаются одним простым, но навязчивым вопросом: кто потерял Россию? Как получилось, что из молодой демократии, возникшей после распада Советского Союза, Россия превратилась в авторитарного агрессора, с которым мы вынуждены сегодня бороться?
Некоторые обвиняют Обаму. Другие винят Джорджа Буша-младшего. Кто-то видит причину в расширении НАТО, кто-то — в Вашингтонском консенсусе или недостаточно щедрой помощи в 1990-х годах. Однако попытки объяснить произошедшее этими причинами являются всего лишь следствием классического американского солипсизма. На самом деле никто не «терял» Россию: правительство США было не в состоянии помешать Кремлю встать на реваншистский путь. Пока мы не признаем эту истину, наша политика в отношении России будет оставаться неэффективной.
За примерами этой игры в поиски виноватых далеко ходить не надо. Можно просто прочитать очередной твит президента Трампа: «На протяжении восьми лет Россия "давила" президента Обаму, становясь сильнее и сильнее, взяла Крым и увеличила количество ракет. Слабый!» Более содержательная критика политики США отсылает нас еще дальше в прошлое. Многие эксперты по России обвиняют Вашингтон в том, что он определенным образом способствовал тем экономическим и политическим потрясениям, которые охватили Россию в 1990-х годах — либо не предоставив достаточно щедрую помощь, либо, как считает Джозеф Стиглиц (Joseph Stiglitz), навязав России капитализм «шоковой терапии». В результате, по мнению этих экспертов, возникший хаос обусловил приход к власти в стране Владимира Путина — авторитарного «спасителя», охваченного исторической обидой и исповедующего националистический реваншизм.
Экономические потрясения и нестабильность 1990-х годов действительно сделали Россию плодородной почвой для расцвета автократии. Сам Путин не раз ссылался на те предполагаемые унижения, которые довелось пережить России в 1990-х годах, считая их оправданием для централизации власти. Однако у подобных аргументов есть серьезный исторический прецедент. Считается, что ощущение униженности и хаос, охватившие Германию после окончания Первой мировой войны, стали одним из основных факторов, обусловивших приход Гитлера к власти, а кровопролития в период Французской революции стали непосредственной причиной подъема Наполеона.
Однако обстоятельства были таковы, что никакие деньги, никакие советы, ни даже более «постепенное» внедрение рыночных механизмов не могли помешать склеротичной, чрезмерно индустриализированной советской экономике совершить стремительный и хаотичный переход капитализму. Возможно, более тщательно продуманная политика помощи и консультаций в начале и середине 1990-х годов — когда траектория России была наиболее гибкой и поддающейся влиянию — могла помочь направить Россию по иному экономическому и политическому пути. Но вероятность этого была крайне незначительной. Распад российской экономики начался еще в 1980-х годах. Как пишет Стивен Коткин (Stephen Kotkin) в своей книге «Предотвращенный Армагеддон» (Armageddon Averted), 1990-е годы необходимо рассматривать как следствие долгого, беспорядочного распада советской экономической системы, который был запущен Михаилом Горбачевым. Кроме того, если бы правительство США предоставило России более щедрую помощь, чтобы смягчить процесс перехода (некий химерический «План Маршалла» для России), ни один из наших партнеров в России — ни незадачливый президент Борис Ельцин, ни коррумпированные олигархи — не захотели бы и не смогли бы эффективно использовать эту помощь.
Экономические потрясения стали только одним аспектом хаоса 1990-х годов. Другим аспектом стало отсутствие безопасности внутри России: войны в Чечне, расцвет организованной преступности и ощущение полнейшего беззакония. Эти два фактора (экономические потрясения и отсутствие безопасности) послужили мощным толчком к возвращению диктатуры.
Между тем, хотя мы, возможно, склонны преувеличивать влияние США на экономическое и политическое поведение такой крупной и неуклюжей державы, как Россия, все вышесказанное вовсе не означает, что действия и решения США никак не могут повлиять на траекторию (и внешнюю политику) других крупных государств. Политика США может отчасти повлиять на процессы, протекающие в других странах. Проблема заключается в том, что мы не знаем наверняка, когда и где появятся такие возможности, поэтому нам необходимо делать все возможное. В случае с Россией хаос 1980-х и 1990-х годов помешал нам уловить переломные моменты и ограничил возможности США перед лицом мощных исторических сил, поэтому нам не стоит корить себя за то, что в результате событий 1990-х годов Россия не превратилась в демократию по западному образцу.
Сейчас крайне важно признать эту реальность, поскольку, если мы признаем, что Россия сама следовала по пути к восстановлению автократии, нас перестанет удивлять ее нынешняя агрессивная внешняя политика. Существует мощная историческая связь между отсутствием безопасности внутри России и страхом перед хаосом (который обуславливает необходимость установления диктатуры) и ощущением небезопасности на геополитической арене в силу отсутствия естественных барьеров (которое обуславливает экспансионистскую внешнюю политику, оправдываемую необходимостью предотвратить атаку извне).
Экспансионизм был нормой, начиная с Ивана Грозного (захватившего Сибирь в 16 веке) и Екатерины Великой (аннексировавшей Крым в 18 веке) и заканчивая Сталиным (расширившим контроль над Центральной и Восточной Европой в 20 веке). Путин вплел эту историю в свою собственную экспансионистскую концепцию, в частности в свое желание установить контроль над «ближним зарубежьем», то есть над бывшими советскими республиками, такими как Украина, Грузия, Молдавия и страны Балтии, превратив их в буфер между Россией и ее предполагаемыми противниками.
Более того, внешние враги играют ключевую роль в сохранении автократии внутри страны, помогая режиму заручаться поддержкой народа и отвлекая людей от репрессивной политики властей и слабой экономики. Склонность Путина во всем винить США ничем не отличается от мировоззрения лидеров СССР, о котором в 1947 году Джордж Кеннан (George Kennan) написал в своем эссе «Истоки советского поведения»: «Есть все основания полагать, что тот упор, который делается Москвой на угрозу советскому обществу из внешнего мира, объясняется не реальным существованием антагонизма, а необходимостью оправдать сохранение внутри страны диктаторского режима».
Учитывая весь этот исторический контекст, какую иную политику можно ожидать от Путина — националиста с автократическими наклонностями, вставшего во главе страны после потрясений 1990-х годов — кроме враждебности по отношению к Западу и стремления восстановить контроль Москвы над соседними государствами?
Если мы признаем, что политика США не могла почти никак повлиять на траекторию движения России, мы сможем оспорить еще один серьезный упрек в адрес США, а именно утверждение о том, что расширение НАТО в Центральной и Восточной Европе — в 1999 и 2004 годах — спровоцировало агрессивное поведение медведя. Такие критики, как, к примеру, Джон Миршаймер (John Mearsheimer), заявляют о непосредственной связи между сегодняшним агрессивным поведением России на Украине и в других странах и предполагаемым «первородным грехом», то есть расширением НАТО на восток. Однако в реальности все обстоит иначе. Выдвигая подобные аргументы, эти критики фактически утверждают, что внешние события, такие как расширение НАТО, оказывают более мощное воздействие на политику Кремля, чем внутренняя эволюция России.
Без НАТО Центральная и Восточная Европа, вероятно, тоже вряд ли жили бы спокойно, если учесть, что населения этих стран в прошлом занимали довольно активную позицию. Подобно тысячам украинцев, которые, несмотря на мороз, выходили на акции протеста Евромайдана 2014 года, подавляющее большинство жителей стран Центральной и Восточной Европы по вполне понятным причинам хотели быть частью современного «Запада». Без НАТО, которая гарантировала бы их безопасность, они вполне могли вступить на путь конфронтации с Россией, как это произошло с Украиной.
Все это лишает аргумент Трампа о «слабости» Обамы всякого смысла. Обвинять Обаму в агрессии Путина — значит откровенно игнорировать тот факт, что Россия вторглась в Грузию в 2008 году во время правления администрации Джорджа Буша-младшего. Поэтому, если считать вторжение Путина на Украину следствием слабости Обамы, было бы справедливым требовать, чтобы вторжение Путина в Грузию считалось следствием слабости Буша.
Что еще важнее, если мы возлагаем всю вину на Обаму, получается, что мы игнорируем характер российско-американских отношений в 2000-х годах, в течение которых поначалу настороженно дружелюбные отношения между Путиным и Бушем, сложившиеся после трагедии 11 сентября, скатились к вялотекущему антагонизму после войны в Ираке и второго раунда расширения НАТО. На Мюнхенской конференции по безопасности в 2007 году Путин озвучил свое недовольство политикой США, а в 2008 году на саммите НАТО в Бухаресте он откровенно изложил свое отношение к Украине как к вассалу России, заявив, обращаясь к Бушу, что «Украина — это даже не государство». Кто-то может сказать, что Обаме следовало встать на более жесткий курс по отношению к России, чтобы сдержать Путина, однако антагонистические взгляды Кремля — и даже планы Путина в отношении Украины — сформировались задолго до прихода Барака Обамы к власти в США.
Нам крайне важно отказаться от этих поисков виноватых, если мы хотим сформулировать эффективную и адекватную политику в отношении России. Обвинения в том, что мы спровоцировали Россию на агрессивное поведение или были недостаточно жесткими в отношениях с Кремлем, искажают нынешние дебаты, заставляя одну сторону цепляться за иллюзорную «грандиозную сделку» с Россией ради снижения уровня напряженности, а другую — пытаться выиграть главный приз за «самый жесткий подход» по отношению к Москве. Такие колебания в дебатах приводят наших союзников и сторонников России в смятение, мешая им понять наши намерения.
Вместо этого мы должны смириться с тем, что наш антагонизм с Кремлем будет сохраняться в обозримом будущем, и попытаться разработать четкий, последовательный и рациональный ответ, который позволит нам сотрудничать с Кремлем там, где наши интересы пересекаются, и противостоять ему там, где своими действиями он может помешать нашим ключевым интересам (включая европейскую систему безопасности и независимость государств, граничащих с Россией). Нам не следует приносить эти ключевые интересы в жертву неким расплывчатым обещаниям «сотрудничества» ради того, чтобы просто «поладить», как любит говорить Трамп.
Недавно, после своего возвращения из Москвы, госсекретарь США Рекс Тиллерсон (Rex Tillerson) заявил, что отношения между нашими странами находятся на низком уровне. Но это не должно служить поводом для поспешных действий. Если мы попытаемся составить список областей, в которых мы действительно можем сотрудничать с Россией, он окажется очень коротким (ограниченный обмен разведданными, касающимися борьбы с терроризмом, и минимальное сотрудничество в Сирии). Предположение, что в напряженных отношениях между США и Россией каким-то образом виновны мы — и поэтому мы должны срочно принимать меры — ошибочно и контрпродуктивно.
Путин мастерски умеет находить слабые места у своих противников и откровенно ими пользоваться. Он научился эффективно применять на практике афоризм Ленина: «Надави штыком. Если штык упрется в сталь, отступи. Если почувствуешь плоть — коли!» Путин будет «надавливать» при каждой удобной возможности, провоцируя проблемы и заставляя нас встречать его попытки «сталью».
Начиная с укрепления армии Украины и систем защиты в странах Балтии и заканчивая ужесточением санкций против российских лидеров, мы не должны сомневаться в нашей способности сдерживать Россию и предотвращать ее агрессию. И нам не стоит винить себя в том, что мы оказались в такой ситуации.
