15 июня президент России Владимир Путин провел очередную прямую линию, которая, несмотря на повторяющийся из года в год формат, была в определенной степени особенной: анализ общения главы государства с разными аудиториями позволяет предположить, что политический режим достиг высшей степени зрелости и уперся в своеобразный потолок возможностей для своего именно политического развития. Наблюдается критическая деполитизация внутрирежимной публичной сферы и плотная герметизация в системе принятия государственных решений.
В преддверии нынешней прямой линии можно было достаточно легко сформулировать повестку из числа наиболее острых, дискуссионных или актуальных вопросов, которые очерчиваются, прежде всего, в публичном информационном пространстве. Во внешней политике, например, это вопросы выстраивания отношений России с Америкой Дональда Трампа, планы, если они есть, по нормализации диалога с Европой, вопросы взаимодействия с НАТО, брекзит и рост антиглобалистских настроений в мире, Украина и Сирия — чего же все-таки хочет там Россия и каковы ее стратегия и тактика. В финансово-экономической политике это комплекс бюджетных проблем, вопрос об исчерпании суверенных фондов, структурные преобразования, пенсионная реформа, судьба банковского сектора, приватизация — в том числе «Роснефть» и ее судьба. Во внутриполитической сфере — громкие уголовные дела, новая протестная волна, в том числе в Москве, роль системной и внесистемной оппозиции, политизация Госдумы, политика в отношении НКО, усиление роли спецслужб, вопрос об эффективности Росгвардии.
Однако практически ничто из этого, за редким исключением и с оговорками, не нашло своего содержательного отражения в ответах Путина. И даже если какие-то аспекты были затронуты, то походя и поверхностно: Владимир Путин явно не был настроен на разговор о сути вещей. Нынешняя прямая линия в этом контексте выглядит абсолютным исключением: из публичной проблематики президента практически на все сто процентов была выведена вся политика.
Завхоз и политический лидер
Для понимания того, что же происходит, вернемся к прошлогоднему общению президента с народом: тогда создавалось впечатление, что Владимир Путин реставрирует свои ключевые функции политического лидера. После того как он практически исчез из внутренней политики в 2015 году, в прошлом году он попытался предстать перед населением в самых разных качествах: как человек со своими семейными интересами и ценностями, как эффективный менеджер, осторожный реформатор и, что еще более важно, — национальный лидер и внутриэлитный арбитр. Это был не просто менеджер, это был политик, предлагающий решения.
В этом году, несмотря на значительную политизацию жизни страны, наблюдается критическое сужение лидерского функционала Путина. Первое, что бросается в глаза — радикальная маргинализация проблематики прямой линии. Вопросы государственной политики сведены к вопросам частным, местным и, как правило, имеющим исключительно локальную специфику. Так, один из первых сюжетов — о низкой зарплате молодых учителей — Путин отнес к компетенции руководства той школы, которой касалась эта проблема. Каждая из поднятых тем так или иначе сводилась к частному и даже исключительному проявлению, сбою в государственной политике, суть которой Путин не очень хотел комментировать. Нет узких специалистов? Надо посмотреть, что можно сделать. Нет общего образовательного пространства? Надо посоветоваться со специалистами. Повышение пенсионного возраста? Решение не принято. Президент, чьей функцией является выработка государственного курса, практически полностью отказался от программного взгляда на проблемы.
Вопросы, требующие структурно-стратегического государственнического подхода (состояние медицины, пенсионной системы, образовательной сферы), были «отработаны» на уровне местечковых частных сюжетов. Там же, где имели место случаи вопиющего нарушения прав человека, Путин предпочитал действовать по старинке — методом ручного управления с той лишь разницей, что теперь это приходится делать с ювелирной точностью, опускаясь до самых низких управленческих уровней. Так, когда встает вопрос о сносе и строительстве жилья — вопрос государственной значимости, — президент уделяет этому внимание не в контексте президентского курса и последствий его реализации, а через призму решения конкретного, единичного случая. Это полностью растворяет роль Путина как государственного управленца.
Однако практически полностью растворяется и политическая функция: из национального лидера Путин во время этого общения превращался в «национального завхоза»: мы видели сужение поля государственной политики до вопросов технического управления хозяйством, а в подавляющем большинстве затронутых сюжетов была полностью исключена долгосрочная составляющая. Путин даже не воспользовался площадкой прямой линии для проведения разъяснительной работы по социально значимым темам. Госуправление подменялось мониторингом ситуации по стране и исправлением сбоев путем личного вмешательства. Генерирование курса замещено контролем (что неизбежно приведет к разрастанию функций и прерогатив репрессивного аппарата). В таких условиях нет и не может быть никакой предвыборной программы к президентским выборам: ее роль будет выполнять «антипрограмма» — игра на страхах перед переменами.
Из прямой линии также почти полностью исчезла тема будущего, хотя именно с нее ведущие и начали мероприятие: казалось бы, это должно было стать центральным сюжетом, особенно с учетом того, что тематика «образа будущего» активно прорабатывается и близким к Администрации президента экспертным Центром социальных исследований. Будущее «вылезло» лишь в заключительном слове Путина, когда президент очень кратко обозначил цели на перспективу: рост доходов, избавление от ветхого и аварийного жилья, повышение темпов роста экономики, повышение производительности труда, переход к следующему технологическому укладу. Но что именно для этого предстоит сделать, не сказано ни слова.
Социальная нагрузка президента
Прямые линии уже неоднократно критиковали за рутинизацию и банализацию. Но в этом не причина, а следствие трансформации путинского режима, становящегося сверхзрелым. Особенностью этого этапа является поглощение властью всей сферы политического (всей легитимной политики). Это делает отношения власти и общества «техническими», публичность в функционировании государства становится избыточной и маргинализируется. Путину нечего сказать народу не потому, что нет решений, а потому, что народ лишается своей субъектности. С безмолвной стеной есть ли смысл откровенничать?
На практике это означает герметизацию политической и управленческой сферы и абсолютное отделение реальной путинской повестки от повестки, оставленной властью для диалога с обществом. Дискурс прямой линии стал сводиться к воображаемой внутри власти социально значимой проблематике: пенсиям, зарплатам, судьбам отдельных предприятий, частным вопросам, которые рассматриваются исключительно с точки зрения неизбежной «социальной нагрузки» президента. А настоящие вопросы решаются им же исключительно за закрытыми дверями.
Это ведет к тому, что прямые линии перестают быть трансляторами настроений, эмоций и позиций президента, для которого этот механизм диалога оказывается рудиментом из эпохи политического созревания его режима. Если во время общения с народом президент обходит тему, например, Навального, это вовсе не означает, что вопрос неактуален для Кремля: это лишь значит, что общество принудительно лишается права принимать участие в обсуждении этой темы.
Показательно на этом фоне, что нынешняя прямая линия состоялась с большой задержкой по времени: как правило, мероприятие проходит в апреле. Наблюдатели связывали задержку с проблемой-2018: якобы решение по президентской кампании принято не было, а значит, и мероприятие придерживали, пока не появится ясность. Однако подобная оценка связана с переоценкой значимости для Путина публичной сферы: задержка объясняется вовсе не неопределенностью, а отвлеченностью президента на гораздо более важные для него темы — Сирию, теракты, интенсификацию контактов с США, визит во Францию и прочее. Прямая линия вышла тогда, когда исключительно по остаточному принципу у Путина высвободилось на нее время: эта «социальная обремениловка» требует серьезной подготовки, а значит, и сил. Меняется и путинская мотивация: прямая линия выглядит политической благотворительностью, а не диалогом с тем, кто Конституцией представлен источником его власти.
Политика как дестабилизация
Странность нынешней прямой линии также напрямую связана с трансформацией и мироощущения Путина, привыкшего и отлично умеющего публично и убедительно отстаивать свои политические позиции, пусть и вызывающие критику. Готовность к честному и открытому диалогу была частью образа президента, а его ответы, пусть нередко агрессивные, эмоциональные, но весьма прозрачные с точки зрения его логики, подчеркивали желание говорить начистоту с самыми непростыми аудиториями.
В последний год Путин начал постепенно утрачивать это качество, вероятно накапливая усталость от растущего непонимания, причем повсюду: и в диалоге с лидерами мировых держав, и в диалоге с внутрироссийскими аудиториями. Постоянное, повторяющееся из года в год разжевывание позиции России по таким вопросам, как отношения с Западом, Украина, Сирия, внесистемная оппозиция, в которой Путин всегда видел агентов дестабилизации, действующих в интересах внешних игроков, ПРО, НАТО, энергетика и прочее — встречает растущую стену не только непонимания, но и сопротивления. Именно поэтому проблема отношений с внешним миром глобализируется, а геополитический кризис 2014-2015 годов из временной проблемы все больше и больше трансформируется в вековую политику сдерживания встающей с колен России. Это коренной пересмотр, означающий, что враждебность Запада в глазах Путина перестает быть предметом торга и не может быть частью «больших сделок».
Как следствие, уже в рамках прямой линии мы наблюдаем вместо новой порции разжевывания и попыток убедить мир в своей правоте, найти понимание, банальную абсурдизацию внешнеполитической риторики, когда одному из главных антироссийских игроков в США, отставному директору ФБР Путин предлагает убежище, сравнивая его со Сноуденом, а Петра Порошенко двусмысленно высмеивают на тему сближения с Европой и засилья там «голубых мундиров». Вопросы стратегического значения, такие, как, например, присутствие России в Арктике, лишь поверхностно обозначаются, делая обсуждение нюансов исключительно сюжетом для обсуждения на закрытых совещаниях в узких составах.
Наконец, прямая линия позволяет выявить и еще одну особенность текущей ситуации: завершается этап политической монополизации режима. Все, что связано с борьбой кланов, внутренней конкуренцией, распределением балансов влияния и прочее, в глазах Путина — вопросы технической настройки, а не политики. Настоящая политика изнутри страны переносится во внешнюю сферу, где все, от А до Я, рассматривается через призму наличия агрессивной среды. Эта среда, где ранее главным актором виделся условный Госдеп, теперь оказывается полицентричной, неуправляемой, но неизменно нацеленной на ослабление России и смену власти в ней.
Именно поэтому такие вопросы, как акции протеста, конфликт, связанный с Исаакиевским собором, или дискуссии вокруг фильма «Матильда», получили самые общие ответы — президенту совсем не кажется, что это проблема отношений власти и общества. «Нужно деполитизировать эту проблему, забыть о том, что она существует», — отрезал Путин, поддержав передачу Исаакия РПЦ. Сама по себе формулировка в таком виде — яркий показатель отношения президента ко всему политическому как дестабилизирующему, разрушительному. Даже в вопросах диалога с оппозицией он считает допустимым сохранение за ней вовсе не политической, а экспертной функции. «Надо предлагать решения», — заявил он, обвинив своих критиков в попытках «нажиться на трудностях». Подобный подход, и это важно подчеркнуть, вообще в принципе исключает существование оппозиции как легитимного института, претендующего на власть.
Большая политика была затронута лишь после завершения прямой линии, когда Путин стал отвечать на вопросы журналистов. И тут президент говорил уже не с народом, искусственно выведенным из сферы политического, а апеллировал, например, к своими настоящим «врагам», обвинив Би-би-си в поддержке Навального и пропаганде. А такие темы, как судьба РБК или обыски у Серебренникова, не вызывали никакого живого интереса: для президента это сюжеты маргинальные.
Прямая линия показывает, что Владимир Путин отождествляет свою легитимность с легитимностью государства. В таком случае все, что нацелено на его ослабление, автоматически становится угрозой и для России. Критики режима скажут, что это не новость: «Нет Путина — нет России» прозвучало еще несколько лет назад. Однако впервые власть как институт преобразуется в нечто совершенно герметичное по отношению к обществу, а роль и поддержка последнего становится автоматической, атрибутивной. «Не нужно возбуждать людей», — указал Путин, говоря о протестах против передачи Исаакия РПЦ. Но это также может касаться и любого другого вопроса, будь то пенсии, зарплаты, война в Сирии или что-либо еще. Сам по себе протест делегитимизируется как политическое действие.
В 2015 году Владимир Путин выпал из внутренней политики, в 2016-м попытался вернуться и реставрировать лидерские функции. Но в 2017 году стало очевидно, что вместо этого внешняя политика банально поглотила внутреннюю. Внутрироссийская конкуренция автоматически приобретает геополитический контекст и становится вопросом отношений не власти и оппозиции, а власти и внешних врагов. Внутренняя политика заменяется поиском агентов и выстраиванием барьеров на пути их проникновения. А это не сфера публичной политики, а специфика спецслужб и компетенция ближнего круга президента. И в этом контексте векового сопротивления политике сдерживания нет места ни для реформ, ни для социальной или экономической политики. Нет в этом места и для образа будущего, где благосостояние россиян зависит вовсе не от эффективности правительственного курса, а от того, насколько успешно преодолеют влияние внешних агрессоров.
Будет ли Путин участвовать в президентской кампании-2018? Вопрос кажется риторическим: о деталях спецоперации по переизбранию население обязательно будет проинформировано ближе к дню голосования, минимизируя риски форс-мажоров и угрозы со стороны враждебных агентов влияния. Ну а голосование за или против России не оставляет сомнений в том, каким будет народный выбор.
