Эта история начинается в одном месте, которое связано с воспоминаниями о другой, дурной истории. Здесь, перед торговым центром Eastgate в берлинском районе Марцан, 16 января 2016 года женщина сообщила разгневанной толпе о 13-летней девочке, русской немке, изнасилованной тремя беженцами. Спустя примерно полтора года 27-летний Дмитрий Гайдель (Dmitri Geidel) быстрыми широкими шагами выходит из того же торгового центра, через двор, в тот самый район города, где он борется за прямой мандат в бундестаге для СДПГ (SPD).
Дело Лизы, которое получил свое начало в Марцане, тем временем прояснилось. Девочка российского происхождения придумала про изнасилование от страха перед строгими родителями. Несмотря на это, эта история имеет отношение к истории Дмитрия Гайделя. Потому что она стала политической. Российские СМИ обвинили германское государство в сокрытии преступления, многие тысячи российских немцев и правые политики в германских городах выступали с демонстрациями против политики канцлера Ангелы Меркель по отношению к беженцам, подключился даже российский министр иностранных дел.
Германские партии ощутили некоторый страх: российские немцы позволяют правым управлять собой? У АдГ, например, есть сеть, которая напрямую к ним обращается: «Российские немцы и переселенцы в АдГ». Это подошло бы и к стереотипу. Стало быть, в советские годы сидели люди, предки которых сотни лет назад покинули Германию, где-нибудь в Сибири или Казахстане и пели немецкие народные песни, чтобы после развала системы радостно отправиться на старую родину. Где они были ошарашены реальностью, равноправием, толерантностью, патриотическим духом.
Российские немцы трудно достижимы для политики
Верно ли это? Дмитрий Гайдель — один из тех, кто может ответить на этот вопрос, по этой причине его партия выдвинула его в Марцане, где живут примерно 30 тысяч российских немцев. Гайдель родился в 1989 году в Ленинграде, его отец — немец, а мать — русская, младенцем он переехал в Берлин. С тех пор он живет в округе Марцан-Хеллерсдорф. Многие друзья его отца — российские немцы или другие поздние переселенцы из бывших советских республик. Во всей Германии в целом проживают 4,5 миллиона поздних переселенцев, в том числе примерно два миллиона из них — российские немцы.
Он говорит, что эти люди отличаются от стереотипов о российских немцах. «О прежних российских немцах существуют распространенные предрассудки, что они против беженцев и геев, смотрят только российское телевидение и поэтому голосуют за АдГ, — рассказывает Гайдель во время прогулки из Eastgate мимо старого выставочного центра ГДР Freizeitforum до русской православной церкви. — Но такова лишь малая часть российских немцев».
Он говорит то, что подтверждают также исследования, что пожилые российские немцы больше склоняются к партиям ХДС и ХСС. Молодое поколение уже не отличить от немцев без мигрантского прошлого. Среди российских немцев партия АдГ особенно сильна в регионах с плохими экономическими перспективами, абсолютно так же, как и среди людей без мигрантского прошлого.
Итак, для других партий с российскими немцами проблем абсолютно нет? Но это не так, иначе бы Гайдель неделями не звонил бы в двери домов, не посещал бы русские сообщества, ему не пришлось бы улыбаться, разговаривать, выслушивать, спрашивать.
Невидимые мигранты
«Верно то, что российские немцы очень трудно достижимы для немецкой политики». Они почти не интересуются партиями и непропорционально часто не ходят на выборы. В этом АдГ видит для себя наибольший потенциал. Почему так происходит? «То, что российские немцы не защищают открыто свои интересы, среди пожилого поколения еще отчасти связано с социализацией в Советском Союзе. Тогда в политику не вмешивались». Также он думает, что многие российские немцы после своего прибытия в Германию не хотели привлекать к себе внимание: «Они хотели стать невидимыми в обществе».
Об этом сожалеет другой Димитрий в другом районе Берлина. В кафе в районе Пренцлауэр-Берг сидит 31-летний Димитрий Шаад (Dimitrij Schaad), его отец — российский немец, мать — русская, темные волосы, голубые глаза, он актер в берлинском театре имени Максима Горького. Он родился в 1985 году недалеко от Алма-Аты в Казахстане и в возрасте восьми лет переехал со своими родителями и младшим братом в Германию.
«Каждый раз, когда я прохожу мимо шашлычной лавки и вижу, как турки сидят там и пьют чай, мне становится завидно, — говорит он. — Турки превратили одно из своих блюд в национальное блюдо Германии. И у них есть места, где они могут собираться своим сообществом и каждый может их видеть». Это противоположность «невидимым», потому что им уже по фенотипу было бы сложнее спрятаться, чем, в основном, белолицым российским немцам, признает Шаад.
Как актер он особенно сожалеет об одном: «Очень жаль, что российским немцам не удалось породить успешных специалистов в области культуры с нашим опытом. Насколько охотнее я бы посмотрел такой фильм, как „Альмания — добро пожаловать в Германию" („Almanya — Willkommen in Deutschland"), снятый с нашей точки зрения». Каждый знает Фатиха Акина (Fatih Akin) или юмористические программы, как «Was guckst Du?», в которых турки задают вопросы и высмеивают собственные сообщества и немецкое общество. Шутки про российских немцев и их отношение к немцам среднестатистическому телезрителю были бы, пожалуй, непонятны, потому что он недостаточно осведомлен об особенностях российских немцев, чтобы посчитать их смешными.
Димитрий Шаад пытается это изменить. Например, с помощью поставленного Яэлем Роненом (Yael Ronen) спектакля «Ситуация» («The Situation»). В нем Шаад играет немецкого учителя Штефана, который преподает группе иммигрантов из стран Ближнего Востока. Как выясняется в ходе спектакля, Штефан на самом деле появился на свет под именем «Сергей». В Казахстане, как и Димитрий Шаад, который сам написал монолог для этого Штефана-Сергея. Он звучит примерно так:
«Это случилось однажды в одной стране, которая была „точно не совершенным, но стабильным и хорошим местом для жизни": там жила одна семья, очень похожая на семью Шаада. С отцом семейства, который был „страстно продажным, по-социалистически ворующим заведующим государственным складом строительных материалов". Семья жила там счастливо. Пока эта несовершенная страна не развалилась, и не разразился хаос, на улицах царила преступность, люди пропадали и умирали. Отец попробовал себя в качестве бандита и иногда исчезал на несколько дней. Мать боялась и хотела убежать».
Унижения миграции
В реальности все было похоже на этот спектакль, говорит Шаад. То, что его родители решились на переезд в Германию, не имеет ничего общего с особенной связью с немецкой культурой. Они в Казахстане не пели немецкие народные песни и не считали Германию своей родиной. «Мой отец узнал о своем немецком происхождении только после своего совершеннолетия, когда он получил паспорт», — рассказывает Шаад. Он никогда не владел немецким языком.
«Когда все рухнуло, люди ехали туда, куда могли», — говорит Шаад. И поскольку в паспорте у его отца стояло короткое слово «немец», для них выбор пал на Германию. «Были и люди, интенсивно проповедовавшие немецкую культуру в Советском Союзе и подвергавшиеся за это дискриминации». У них было преимущество в том, что они уже владели языком. Но шок от того, что в Германии они оказались «русскими» был для них намного сильнее, чем для его родителей.
В последующие годы все российские немцы были заняты поиском своего места в чужой стране. И справлялись с унижениями, которые приносит с собой иммиграция: внезапная потеря голоса, теснота лагеря для беженцев, страх перед чужими властями, плохая работа. Политикой Германии его родители никогда не интересовались, говорит Шаад. Многие вопросы, которые волновали немцев, были от них далеки. «Человек, переживший крах целой системы и потерявший все свои сбережения, какое ему дело до немецких дебатов об уровне пенсии или налоге на наследство?»
Российские новости и чувство несправедливости
В основном его родители общались с людьми, которые, как и они, прибыли из бывшего Советского Союза. «Они тоже смотрят только российские новости, немецкие — никогда. Хотя Россия очень далеко», — говорит Шаад. Перед каждыми выборами в Германии они спрашивали сыновей, за кого они должны проголосовать.
Так же, как и у семьи Шаад, дела шли и у многих российских немцев, говорит Дмитрий Гайдель. До конфликта на Украине. «Крымский кризис стал темой, которую никто не мог игнорировать. Тогда между собой столкнулись несовместимые взгляды на мир». То есть великорусские территориальные претензии, которые корнями восходят к Советскому Союзу. И стремление ЕС привязать к Европе возникшие после распада советской империи национальные государства.
Это поставило российских немцев в сложное положение. «Мои родители очень критично настроены к тому, что касается российского правительства», — говорит Димитрий Шаад. И все же они чувствуют, что должны защищать Россию от «немцев». «Мы часто замечаем, что Запад несправедливо обходится с Россией, что, например, нарушения международного права Россией наказываются гораздо жестче, чем США». И тема освобождения Европы Советским Союзом от национал-социалистов в немецких дебатах играет слишком незначительную роль«, — считает Шаад.
Такие чувства приводят людей к АдГ. Она критикует санкции против России, подчеркивает тесную связь между Россией и Германией, как, например, на прошлых выходных на «Российском конгрессе».
Но и в этом вопросе не все поздние переселенцы едины. «Некоторые друзья моих родителей настроены по отношению к России критичнее любого немца», — говорит Шаад. Это во многом связано с тем, как они жили в свое время в Советском Союзе. «Те, кто подвергался там дискриминации, потому что они, например, были евреями или теми же немцами, раскритикуют бывший Советский Союз в пух и прах».
Поэтому это сложный вопрос. И между поколениями тоже, говорит Дмитрий Гайдель. «Во время крымского кризиса разгорелся большой конфликт между молодыми российскими немцами, которые чувствуют себя больше связанными с Германией, и их родителями, дедушками, бабушками. Кстати, конфликт, которого до сих пор в российско-немецких семьях никогда не бывало. «Для старшего поколения это было ужасно трудно, что дети внезапно стали перечить родителям».
А потом еще и дело Лизы, в котором на самом деле шла речь о германской политике в отношении беженцев. Что мешало российским немцам? Политику от СДПГ Гайделю важно сначала подчеркнуть: не всем. «Есть и российские немцы, которые подготовили спортзалы для беженцев в Марцане».
Тогда что мешало тем, кто считает немецкую политику в отношении беженцев ошибочной? «Если их спросить, то сначала они скажут, что у беженцев другая культура, они сюда не вписываются». Позиция, которую многие представители старшего поколения принесли с собой еще из Советского Союза. «Хотя официально это было мультикультурное общество, все же в отношении к определенным группам существовали сильные предрассудки». К таким группам, наряду с евреями, относились и мусульмане.
«Русских» на вокзале никто не встречал
Но дело не только в этом. «Если этот разговор продолжить, то всплывут и другие темы», — говорит Гайдель. Например, «семейный прицеп». Он приводит пример: муж, российский немец, приехал со своей российской женой в 90-е годы в Германию. Российские родители жены, тогда еще трудозанятые, остались в России. Сегодня они постарели, возможно, требуют ухода. Дети хотели бы забрать их в Германию. «Теперь они должны доказать, что они сами смогут нести расходы на родителей, что немецкому государству они ничего стоить не будут», — говорит Гайдель. Если супружеская пара такие доказательства предоставить не может, то остается только ехать обратно в Россию, чтобы ухаживать за родителями.
Такими проблемами германские партии и должны заниматься, если хотят достучаться до российских немцев. «Во время кризиса беженцев создалось впечатление, что сирийцам легче забрать семью». Как следствие, зависть и непонимание. То, что для сирийцев забрать семью в Германию ничуть не легче, уже не играет никакой роли. Остается только чувство, что другая, к тому же еще и мусульманская, группа в Германии желаннее, чем мы.
И в некотором смысле это верно. Никто в 90-е годы не встречал «русских» на вокзале с цветами и мягкими игрушками, в СМИ они появлялись преимущественно в образе мрачных драчунов, имеющих проблемы с алкоголем. «Германия тогда еще не видела себя иммиграционной страной, это было совершенно другое общество», — говорит Гайдель.
Родителям и детям не хватало общего языка
Другое общество, в котором «интеграция» еще означала то же, что и «ассимиляция». «Один госслужащий предложил моим родителям называть меня Дитером вместо Димитрия, — рассказывает Димитрий Шаад, — это было общепринято онемечивать наши имена. Родителям советовали больше не говорить по-русски с детьми или в их присутствии. Многие родители говорили со своими детьми только на немецком, потому что тогда это считалось хорошим способом интеграции». Впоследствии дети быстро начинали говорить на хорошем немецком языке, но больше не могли говорить по-русски. Родителям, наоборот, немецкий язык давался тяжело. И внезапно у семей не оставалось больше общего языка, когда речь заходила о таких сложных жизненных темах, как чувства, личность, культура, личные проблемы, политика.
Таким образом, целое поколение российско-немецких иммигрантов оказалось немым не только перед немецким обществом, но даже перед собственными детьми. «Тогдашнее представление об интеграции имело ужасные последствия», — говорит Димитрий Шаад. Сам он и сегодня разговаривает со своими родителями только на русском. И очень этому рад, потому что иначе ему, наверное, было бы намного сложнее художественно переработать свою историю иммиграции.
Кстати, родители от этого совсем не в восторге. «После того, как мой отец в первый раз услышал со сцены мой монолог из спектакля „Ситуация", он не разговаривал со мной целый вечер», — рассказывает Шаад. И это не только потому, что речь шла о такой чувствительной теме, как коррупция. «У него возникло чувство, что я выставил его на посмешище перед немецкой публикой».
Понадобилось некоторое время, чтобы убедить его, что это не так. «Речь идет о художественном отражении нашей жизненной реальности. После спектакля ко мне подходило так много людей: именно так было и у нас! Наконец-то кто-то это озвучил!» Хотя это еще не киноуспех, как у «Альмании», но начало положено. Потому что после каждой рассказанной истории о российских немцах они становятся немного менее невидимыми.
