В России Кирилла Серебренникова уже сейчас сравнивают с Всеволодом Мейерхольдом, а иногда также с Иосифом Бродским — но чаще именно с Мейерхольдом. Того арестовали в 1939 году и расстреляли в 1940-м. До сих пор процесс против него был самой жестокой демонстрацией государственного насилия против театрального режиссера подобной величины. Обстоятельства задержания Мейерхольда и Серебренникова схожи — обоих московских режиссеров задержали в Санкт-Петербурге, а затем перевезли в Москву.
Похоже, что российские правоохранительные органы умышленно организуют подобные «параллели» и инсценируют собственный «спектакль», напоминающий о сталинских временах. Потому что нет никакого другого сколько-нибудь логичного объяснения подобных спонтанных и секретных операций: Кирилл не прятался — напротив, оставался постоянно на виду. В Санкт-Петербурге он снимал новый кинофильм, а получая вызовы на допросы, исправно ездил в Москву. Так что похоже, что его недруги в погонах решили выступить в его «епархии» и превзойти его в театральности. И трудно поверить, чтобы это было просто идиотское совпадение.
Его задержали в ночь с понедельника на вторник, 22 августа. Мы встретились с ним незадолго до этого — в пятницу, 18 августа, а попрощались 20-го. Так получилось, что в эти выходные я был в Петербурге, незадолго до полуночи приехав туда из Вильнюса, а Кирилл вместе с несколькими общими друзьями ждал меня в ресторане гостиницы. Мы не виделись с начала марта, когда он ставил на сцене Латвийского национального театра в Риге спектакль по моей пьесе.
Нам нужно было много чего обсудить, в частности, будущий совместный театральный проект в Лондоне. Но самое главное — его возможную поездку в Вильнюс в октябре, если наша рижская постановка будет участвовать в тамошнем фестивале. «Я очень хочу съездить в Вильнюс — я там никогда не бывал, и, надеюсь, у меня получится туда попасть, — ответил мне Кирилл. — Но не знаю, получится ли — я живу сегодняшним днем».
В тот вечер я еще был уверен, что в октябре увижусь с ним в Вильнюсе. Я слышал версию, что весь этот процесс против него и его «Гоголь-центра» является попыткой заставить его покинуть Россию: вскоре, в сентябре, он получит обратно свой загранпаспорт, оправится в Штутгарт, где ему предстоит постановка оперы, а находясь там, получит сигнал, что ему некоторое время лучше не возвращаться в Москву. Это суровый, драматичный сценарий — но не трагичный. Именно таким образом Россия на протяжении целого века «прощалась» с многими известными представителями своего искусства.
«В будущем все это обернется тебе же на пользу — все это безумие вокруг твоей персоны закончится, а Россия за это время изменится к лучшему», — сказал я ему, пытаясь тем самым подбодрить его, но еще больше самого себя. «Было бы здорово дожить до этого будущего», — горько усмехнулся Кирилл.
Назавтра у него весь день шли съемки, а я общался с писательницей Людмилой Улицкой. Вечером мы вновь встретились и обменялись впечатлениями минувшего дня. О том, как невинная дискуссия о жертвах Холокоста и ГУЛАГа была снята одним отправленным туда сотрудником ФСБ. О том, как непосредственно перед разговором организаторы заметили в зале двух националистов — и узнали их. Людмила Улицкая стала когда-то одной из первых жертв нападок подобных лиц, когда ее облили зеленкой. Возможно, эти двое планировали новую выходку.
Организаторам пришлось прибегнуть к хитрости: они попросили зрителей покинуть помещение, а когда эти двое попытались вернуться, им запретили войти в здание. «Не понимаю, чего они добиваются, — удивленно сказал Кирилл. — В чем они видят угрозу? В том, что несколько сотен человек услышат свободное, не подвергшееся цензуре слово? Ну, пусть даже их будет тысяча — это же все равно не идет ни в какое сравнение со всей Россией. Это же театральные зрители — что они могут сделать?»
Я видел, что в этот момент он думал и о самом себе. Когда настал тот переломный момент, в который было принято решение о его преследовании? После какой постановки или какого фильма? После антиклерикального «Мученика» по произведению Мариуса фон Майенбурга? Или после спектакля «Машина Мюллер», где на сцене появлялись несколько десятков голых молодых мужчин? Или после «Кому на Руси жить хорошо?» по классической поэме Николая Некрасова, посвященной российским противоречиям, действие которой Кирилл перенес в наши дни? Боюсь, что какого-то одного спектакля или фильма не было.
Проблемой был он сам — и вся его деятельность. Подчеркнуто независимый, духовно свободный, «прозападный» человек, превративший заброшенный театр имени Гоголя в самый современный и модный театр Москвы (под названием «Гоголь-центр»), вызывавший большой интерес продвинутой российской молодежи. Молодые интеллигентные люди ходили на его спектакли и не расходились еще долго после их окончания, обмениваясь мнениями. Государство наказало театр, прекратив финансировать новые постановки, но тот упрямо отказывался умирать, найдя частных инвесторов и развиваясь дальше. А 26 марта в Москве состоялась большая демонстрация против коррупции, в которой принимала участие преимущественно молодежь.
Впервые на улицы вышло молодое поколение россиян, выросшее уже при Путине. Демонстрацию жестоко подавили, сотни участников были задержаны — но политическое руководство страны почуяло опасность. Откуда взялись эти молодые люди? Кто собрал их вместе, повлиял на их мировоззрение и посеял среди них революционные настроения? Очевидно, что кремлевские аналитики обратили внимание, в частности, и на «Гоголь-центр». И кое-кто отдал приказ любой ценой уничтожить эту «берлогу».
Все это — не более чем предположения, не претендующие на серьезный анализ ситуации. Официально обвинение не имеет никаких политических мотивов — речь идет лишь о действиях некой группировки, созданной с целью незаконного присвоения бюджетных средств. Предпринята попытка заставить Серебренникова замолчать, но ни в коем случае не сделать из него при этом политического мученика. Зачем устранять его физически, если можно поступить проще и причинить ему еще больше боли, замарав его доброе имя, обвинив в мошенничестве? Ведь многие россияне наверняка поверят в официальную версию.
Главное обвинение против Серебренникова — настолько дурацкое, что даже неудобно говорить о нем. Его подозревают в хищении государственных средств, предоставленных на постановку шекспировского «Сна в летнюю ночь», которая, однако, якобы так и не состоялась, потому что режиссер якобы присвоил эти деньги себе. И это при том, что спектакль шел на сцене «Гоголь-центра» на протяжении нескольких лет, и его успели посмотреть тысячи и тысячи зрителей. Но обвинению до всего этого нет никакого дела — следователям было поручено высосать из пальца обвинение, и они были не особо привередливы в выборе средств.
Абсурдность этого процесса даже по-своему хороша, потому что власти стремятся сделать его образцово-показательным, чтобы окончательно запугать недовольную и вольнодумную культурную элиту России. Чем абсурднее будет процесс, тем больше представители культурной элиты испугаются, осознав свою беззащитность перед властью, и в следующий раз задумаются, стоит ли им открыто выражать недовольство чем-либо. Потому что может получиться, что однажды ночью придут уже за ними — под каким-нибудь другим абсурдным предлогом.
Русские буквально на генетическом уровне все еще помнят ужасы сталинских репрессий, и хотя нынешний режим не может повторить их в полной мере, он умело пользуется этим всеобщим страхом. Режим стремится заткнуть людям рты, а для этого надо заставить их провести «параллели» между Мейерхольдом и Серебренниковым, а также установить где-нибудь в российской глубинке пару-тройку памятников Сталину, отправляя людям сигнал: «Молчите и оставайтесь лояльными, или все вновь получится, как тогда. Скоро вы все станете серебренниковыми».
С Кириллом мы простились в воскресенье после обеда. Я полдня провел у него на съемочной площадке — в типичной питерской коммуналке со всеми соответствующими атрибутами — общей кухней, общим туалетом и общей ванной. Эти «декорации» должны были воссоздать убогую советскую действительность начала 1980-х годов. Это фильм о Викторе Цое и его легендарной группе «Кино», ставших одним из символов Перестройки. Ностальгический фильм о ветре перемен тех времен. Были запланированы еще 11 съемочных дней.
1 сентября Кирилл должен был вернуться в Москву и готовиться к премьере нового спектакля, на которую он пригласил и меня. «Лучше я буду ждать тебя в Вильнюсе», — ответил я. «Хватит уже веселиться надо мной, — усмехнулся он. — Ты уже три дня подкалываешь меня, что я невыездной». «Невыездной» — это такое ужасное советское понятие, которое трудно перевести на какой-то другой язык, потому что в других языках такого понятия просто нет. Оно означает, что человеку запрещено выезжать за границу.
На самом деле мы в эти дни много шутили и смеялись. Все обратили внимание на то, каким молодцом Кирилл держался, не показывая, как его угнетает весь этот кошмар. И лишь когда разговор заходил на какие-то «горячие» темы, он говорил: «Погоди минутку, это надо выключить». Тогда он выключал свой телефон и откладывал подальше.
А через три дня вся Россия увидела его за решеткой в зале суда. Блестящего театрального режиссера сегодняшней России, которому буквально только что была присуждена Европейская премия «за новую театральную реальность» — своеобразный европейский театральный «Оскар». Я не исключаю, что это стало поводом для его неожиданного ареста. Его противники в погонах ясно дали понять, что им наплевать на все: на «Оскары» и «новую реальность» — настоящую реальность создают они. Новую российскую действительность, в которой в клетку может угодить кто угодно. И никакие европейские регалии, не говоря уже о поддержке Запада, никак не смогут повлиять на ситуацию в этой клетке.
