Слова «столетний юбилей» сейчас в Латвии повторяются часто, торжественно, с пафосом и придыханием, — но уж конечно, не в связи с октябрем 1917-го. Наш столетний юбилей будет через год и одиннадцать дней. В день рождения Первой, межвоенной Латвийской республики. Ведь принято (предписано в обязательном порядке) считать, что нынешняя Латвия — и есть та самая республика, провозглашенная 18 ноября 1918-го.
К этой странной игре, в которую страна играет уже дольше, чем Первая республика просуществовала, можно было бы относиться даже с известным умилением — как к взрослому мужику, бегающему по лесу в самодельных доспехах и на полном серьезе называющему себя толкиеновским эльфом. Если бы прямым следствием игры не было лишение трети населения страны гражданских прав. Но интереснее всего, перефразируя Воланда, в этом вранье — не то, что вранье это довольно подлое (говорю как один из лишенных в свое время гражданства), а то, насколько демонстративно оно игнорирует реальность.
Та самая первая парламентская республика — это, строго говоря, четырнадцать лет: с 1920-го, когда с латвийской территории выбили Красную Армию, до улманисовского переворота в 1934-м. Короткий и далекий исторический эпизод, связанный с латвийской современностью примерно так же, как какая-нибудь Шведская Ливония. Давно не осталось в живых ни одного человека, заставшего ту Латвию в сознательном возрасте. А главное — ни идеология, ни политическая практика нынешнего государства не имеют отношения к стране, прямой наследницей (и даже не наследницей, а ею самой!) оно, нынешнее государство, себя считает.
Ну да, мы взяли у той республики конституцию. Но вот есть такая страна Либерия — совершенно нищая и неблагополучная даже по меркам африканского континента. Конституцию для нее некогда, в XIX веке, написал американский юрист Саймон Гринлиф — взяв за образец конституцию США. И что — была Либерия хоть в XIX веке, хоть позже, похожа на Соединенные Штаты чем-нибудь, кроме этой самой конституции?
Реальное положение дел определяет не идеологическое самовнушение и не книжечка с надписью «Satversme» на обложке — а воспитание и генетика. И в этом современная Латвия наследует, разумеется, никакой не Первой республике. Она наследует Латвийской ССР.
Какими страшными словами ни называй наше советское прошлое, сколькими годами заключения ни грози за отрицание оккупации, какие гигантские счета за ущерб ни выкатывай, все мы родом оттуда — из Советской Латвии, из Советского Союза. Все наши особенности и вся наша специфика. Все наши глупости и мелкие злодейства. Все то, без чего нас невозможно представить, еще труднее — понять. Все это — советское наследие.
Генетическая связь с родителем еще не означает, понятное дело, любви к нему и признательности. Что подтверждают царь Эдип и доктор Фрейд. Вся идеологическая конструкция, положенная в основу латвийской политики (мы продолжатели Первой республики; пятьдесят советских лет — не наша история, а перерыв, лакуна, дыра в истории; ничего, кроме ущерба, советские полвека принести не могли, и т. д. и т. п.) — это в чистом виде тягчайший фрейдистский комплекс. Современная Латвия оттого так отчаянно отрицает собственное советское происхождение, так свирепо ненавидит своего советского родителя, что она — плоть от плоти его.
Речь в данном случае совершенно не о том, хорош был СССР или плох, хорошо или плохо было в его составе Латвии — а о том, что наше антисоветское настоящее целиком и полностью определяется нашим советским прошлым.
И вовсе не только наше.
Латвия беспрерывно козыряет европейскими ценностями, видя в этом свое счастливое отличие от азиатской деспотии по ту сторону Зилупе — совершенно искренне не понимая, что сам фундамент здешней идеологии и политики абсолютно несовместим с политической и идеологической реальностью современного Запада. Агрессивный национализм в духе первой половины XX века, сотни тысяч неграждан, языковые законы, школьная реформа Шадурскиса — все это по меркам современного Запада абсолютная дичь и нонсенс. Но именно искреннее непонимание тех правил, по которым живет Запад (хороши они или не очень — разговор совершенно отдельный), свидетельствует об отсутствии у Латвии европейского воспитания. Она из другого мира. Она росла в других условиях. Ходила в другую школу.
Речь — еще раз — не о распределении черного и белого, цвета и тьмы на политической карте. Речь о том, что и комплексы, и идейные установки — то, что определяется опытом и воспитанием — у Запада и у республик (и сателлитов) бывшего СССР совершенно разные. Что бы эти постсоветские страны сами ни думали и как бы друг к другу ни относились.
Типичный — очень показательный — пример: тема беженцев и иммигрантов. Латыши, россияне, поляки, венгры, сербы живут при разных политических режимах, состоят в разных союзах, провозглашают разные ценности — но в непонимании и неприятии западного отношения к ближневосточным и африканским беженцам и иммигрантам они абсолютно едины. И не в том дело, кто тут прав — мы или Запад (в частных вопросах скорее мы, в общих — он, но не будем углубляться). А в том, что жителям Запада определенные идеологические установки вбиты в сознание — а нам нет. У Запада опыт другой, история другая. А у нас у всех опыт — советский и постсоветский.
Наша родина — СССР, никуда от этого не денешься. И Райвиса Дзинтарса, и Карлиса Шадурскиса.
Поэтому 7 ноября, день рождения страны, с которой все мы прямо связаны биографически и косвенно связаны ментально (причем Дзинтарс, Шадурскис и прочие — сильнее множества здешних русских) — гораздо более значимый для Латвии день, чем 18 ноября. И столетний юбилей стократно проклятого СССР — несравнимо более важная дата, чем столетие первой Латвийской республики.
Я не говорю — праздник. Вряд ли это повод праздновать. Сравните жизнь по разные стороны границы бывшего советского блока. Посмотрите, в какую сторону — и только в эту строну — пересекают оную границу ежегодно сотни тысяч бывших строителей социализма. Посмотрите, в конце концов, на Дзинтарса с Шадурскисом.
Нечего тут праздновать.
