Год, месяц и пять дней. Марьям точно называет срок своего заключения у ИГИЛ (организация признана террористической и запрещена в России — прим. ред.) в Ракке. При виде этой полной сил девушки возникает вопрос, сколько сил может быть в этой хрупкой фигурке, если она смогла перенести столь тяжелую драму. Ее захватили в феврале 2015 года в долине Хабур на северо-востоке Сирии вместе с 200 сирийскими христианами, ее последней освободили из подземной темнице в Ракке. Ее освобождение — заслуга Мара Афрама Атнейла, сирийского епископа, собравшего миллионы долларов в христианских общинах всего мира, чтобы вернуть заложников домой. Епископ не делает никаких заявлений, пока не будет освобождена последняя заложница — 14-летняя девушка, которую обещали выдать замуж за бойца ИГИЛ. Вспоминая, сколько сделал Оскар Шиндлер (Oskar Schindler), чтобы спасти как можно больше евреев от Холокоста, Мар Афрам продал свой золотой крест в обмен на то, чтобы к его прихожанам относились более уважительно и обеспечивали их пищей и одеждой во время заключения. Он действовал тайно и не хочет говорить о том, какую сумму ему удалось собрать.
«С тех пор как Марьям снова начала улыбаться, — говорит ее друг Джордж, — ей невозможно ни в чем отказать».
Улыбка словно создает вокруг нее ауру неприкосновенности, как будто ей удалось выстроить защиту от внешнего мира. Но в этих темных глазах, глядящих на мир то ли с постоянным вопросом, то ли с иронией, таятся воспоминания о ночи, когда боевики ИГИЛ вошли в ее деревню Тель-Шамирам.
«Это было утром, — вспоминает Марьям. — Мы пытались сбежать, но река была в разливе, и нас окружили. Они схватили отца, когда мы с матерью прятались в доме соседа. Спустя пару дней нас обнаружили и увезли в Шаддади». В деревне, расположенной в 50 километрах от города Хассакех, мужчин и женщин разделили. Марьям с матерью оказались в «доме, где было три комнаты. Там находились еще 40 женщин. За нами постоянно следили, наши тюремщики не позволяли нам молиться. Но при этом всем нас обеспечивали. Мы ели курицу и овощи с огорода». После пяти месяцев в Шаддади их перевезли в Ракку. Сначала заложниц держали вместе, потом Марьям поместили отдельно, а ее товарок, говорит она, по одной освобождали: «Я даже не думала, что за это время всех остальных освободили. Если бы мне об этом сказали, я бы, наверное, убила себя». В своей сырой темнице Марьям ни разу не видела солнечного света, поэтому она притворялась больной, чтобы выйти на свет, когда ее повезут в больницу.
Во время заключения девушке ни разу не пришлось терпеть физического насилия. В том числе благодаря переговорам Мара Афрама она не стала секс-рабыней боевиков, и ее не отдали замуж, введя в наркотическое опьянение. Однако тюремщики не раз пытались обратить ее. «Лучше убейте меня или верните домой», — отвечала она. Среди мужчин ИГИЛ, вспоминает Марьям, был Абу-Зинаб, приятный человек, «заставивший меня пообещать ему, что я всегда буду закрывать лицо, чтобы не привлекать внимания других боевиков». Со своей стороны он облегчил ей жизнь, выдавая ее за свою невесту, которая слишком молода для замужества.
Это был июль 2016 года, и ей только что исполнилось 16. Чтобы вернуться к нормальной жизни, потребовалось два месяца. Сначала Марьям пряталась в доме и выходила на улицу, только чтобы пойти на службу. Однажды в гостях у своего двоюродного брата она познакомилась с Аодешо, и они влюбились друг в друга. Протесты родителей ни к чему не привели: пара поженилась тайком, заручившись поддержкой друзей, организовавших их любовный побег. «Мы достали машину, нашли прекрасный дом, — рассказывает Джордж. — Мы знали, что Марьям еще слишком молода для замужества, но, останься она в доме родителей, она бы так и не пришла в себя. Там слишком много страдания».
За формой погибшего сына, которую Дауд носит в память о нем, прячется разбитое отцовское сердце. Его крепкое рукопожатие не может ввести никого в заблуждение: они с женой так и не смогли пережить эту трагедию. В доме в Таль-Тамре, где они живут с сыном Зией, витает призрак его брата Бассе, убитого ИГИЛ.
Ему посвящена военная база Сирийского военного совета, сокращенно СВС, христианского формирования, являющегося частью Демократических сил Сирии — военного союза, освободившего Ракку и север Сирии от ИГИЛ. Утром, когда мы возвращаемся в Ракку, Марьям не знает, что надеть. Она примеряет комбинезон и решает надеть свои самые удобные и теплые сапоги. Она подводит глаза и, опустив голову, собирает волосы в старомодный пучок.
Аодешо начинает шутить над этой загогулиной, которая напоминает ему пончик. Накануне вечером Марьям зажгла свечу и заснула, глядя на отражение пламени на потолке. Это ее первая поездка в Ракку после освобождения из плена. Город отвоевали у ИГИЛ в середине октября, но из-за заложенных в самых неожиданных местах мин город до сих пор остается смертельно опасным местом. По мере приближения к погруженному в тишину центру Марьям вспоминает больницу — сегодня ее здание все разворочено — и киоск, где продавали фруктовые соки на Райской площади: там проводились казни, а под вывеской, которая все еще там, Марьям и ее тюремщик обычно пили банановые коктейли. Она будто бы испытывает ностальгию. Она приехала сюда, чтобы вернуть себе прошлое, при этом она уже решила вступить в женскую бригаду Сирийского военного совета. «Она хочет отомстить за то, что с ней произошло», — говорит пресс-секретарь Сирийского военного совета Кино.
Христианские символы Ракки погребены в руинах. Вдоль улицы Шара аль-Текена, расположенной неподалеку от Часовой площади, можно узнать скат крыши маленького святилища при входе в сирийскую церковь Аль-Бешара. А от армянской церкви не осталось и следа: она стояла рядом с парком Рашид, где боевики разместили управление по делам ислама и продвижению шариата.
После начала сирийского конфликта в Ракке было 23 семьи христиан, после 2014 года их осталось 5, — а до 2011 года было 1500. Те, кто смог покинуть город, сделали это почти сразу и лишились всего, что у них было. Тем, кто остался, пришлось платить ряд налогов, например, джизе — налог на защиту за то, что живешь под властью «Исламского государства». «200 тысяч сирийских лир (330 евро — прим. автора) в год, — говорит нам по телефону Ум Алиас из Хомса, куда она отправилась после вынужденного переезда из Ракки, — а с тех, у кого есть дети, — еще больше».
Они с мужем были последними эвакуированными из города 15 октября прошлого года. Голос женщины дрожит, когда она вспоминает, как похитили мужа: «Никто не хотел мне ничего сообщать, пока один парень из ИГИЛ не сказал, что видел его. Я поехала к ним, но они меня игнорировали. Сказали, что выпустят его на несколько дней, чтобы он мог сделать «операцию на глазах, а потом его снова посадили в тюрьму».
В это время Ум Алиас не выходила из дома, опасаясь домогательств: «Почему ты не обратишься в ислам?, — кричали ей на улице. — Ты попадешь в ад». Как христианка она должна была ходить с непокрытой головой, и, подобно евреям, вынужденным носить звезду Давида в нацистской Германии, христиане в Ракке носили свой отличительный признак — обувь синего цвета на одной ноге и красного — на другой.
Карис, живущий сейчас в Алеппо, не может забыть религиозных встреч, которые им приходилось посещать каждый день: «Нас приглашали на дискуссии, но в итоге не давали нам слова. Помню, как однажды я сказал им: «Можете прочесть нам сотни лекций, но мы — христиане и умрем христианами».
