Ирма Витовская имеет блестящий актерский талант, яркую внешность и собственную позицию во всем, что касается защиты интересов ее страны. Актриса активно играет в театре и кино, занимается волонтерской деятельностью и развивает паллиативную детскую систему в Украине. Она категорически отказалась от участия в русскоязычных проектах и призывает коллег присоединиться к этому. «Это мой фронт, на котором я отстою до конца», — говорит Ирма.
2 года подряд Витовская входит в топ-100 деятелей культуры по версии «Новое время» и в число 100 влиятельных женщин Украины по версии журнала «Фокус».
— Так повелось, что часто удачные актерские карьеры имеют глубокие семейные корни, мы знаем целые блестящие династии. У вас в семье были актеры или вы стали первой?
— Боже упаси, никого не было, я первая и надеюсь, последняя.
— Когда почувствовали желание быть актрисой?
— Я была очень темпераментным ребенком, занималась в разных кружках, но не скажу, что я этим абсолютно горела, скорее руководители кружков видели во мне талант и советовали, чтобы я занималась дальше. И когда я не поступила в Прикарпатский университет на исторический факультет, то решила пойти на артистку. Иногда, когда у меня профессиональная депрессия, а ее проходят, пожалуй, все — я жалею, что не пошла на истфак.
— А что больше приносит удовольствия — игра в театре или в кино.
— Это разный опыт и разный способ существования — и то, и то очень кайфовое. Большое кино — это иная природа, нежели телевизионный формат. Можно вообще разделить кино, театр и телесериалы. Это совершенно разный масштаб. Телесериальная продукция требует от актера постоянно быть в форме, но это продукт, направленный на досуг и призванный дать нашим зрителям историю о любви или о судьбе. Он ограничен во времени производства, и ты должен быть постоянно готовым к съемке, порой не знаешь целого сценария или знаешь только синопсис, как твой персонаж развивается. Как только вы нашли своего персонажа, вы дальше в нем живете, это такая производственная история, хотя я не люблю слово «конвейер». Это не такая фундаментальная работа, когда вы работаете над большим кино, где есть длительный подготовительный период.
Большое кино — это уже амбиции на искусство, хотя есть разные жанры: так же есть и развлекательные фильмы, рассчитанные на широкую зрительскую аудиторию, чем арт-хаус или интеллектуальное кино, которое является более фестивальным и требует зрителя, который хочет думать. Но любое кино требует длительного периода подготовки, чем телепродукт.
Что касается театра, то тут ясно, что подготовка длится долго, по несколько месяцев. Все зависит от материала, режиссера и его методики работы, от коллектива — насколько он быстро может освоить и выйти на сцену уже с застольного периода, хотя есть такие практики, когда можно застольный период пропускать и сразу пробовать на ногах, это все зависит от подхода того, кто ставит спектакль.
В театре вы, по крайней мере, знаете взлетную полосу и то, как вы на ней существуете. Проходят репетиции, прогонка эпизодов, а в кино, порой, мы зависим от многих других вещей: от натуры, или, вообще, съемка может проходить не в хронологии, а начиная с финала или кульминации, но свой персонаж вы должны постоянно держать целостно.
Подготовительный процесс на телевидении я называю пунктирным, потому что там нет такого глубинного психологизма, там должна быть хорошая органика, в зависимости от жанра. В кино ты опускаешься очень глубоко, оно требует совершенного растворения в образе. Поэтому я бы разделила эти три аспекты актерского существования.
Актер может выступать еще и в качестве ведущего. У меня есть практика в роли ведущей на определенных проектах. Но не скажу, что я постоянный ведущий, у меня своя психофизика, свои определенные рамки, определенные предпочтения. Странно будет, если я буду вести политическое ток-шоу, но мне нравилось вести программы с детьми, такие как «Мой малыш сможет» и «Маленькие гиганты», или сниматься в развлекательных программах, где можно показать свои актерские способности и использовать актерское амплуа, как в проекте «Шоумастгоуон».
— А как насчет участия актеров в ситкомах? Например, ваши «Леся и Рома» были очень популярными.
— «Леся и Рома» — это ситуативная комедия, которая требует совершенно другого способа существования.
— Стала ли роль Леси определяющей в вашей актерской карьере? Была ли она такой легкой, как казалось зрителю?
— Я не скажу, что она легкая. Роль Леси легкая на выходе, но к ее созданию было приложено много усилий, это не Ирма, которая сидит и прикалывается. Это наблюдаемый персонаж с психотипом, собранным из образов разных женщин, их реакций, предпочтений, ценностей. Порой я даже злилась: когда Леся что-то делала, я говорила — боже, неужели можно быть такой идиоткой, но мне надо было это сыграть. Она прекрасная, она позитивная, она очень легкая, но я не скажу, что она имеет какие-то определенные вкусовые или ценностные вещи, которые имеет Ирма.
— Не похожи вы с ней?
— Нет, я скажу даже больше — это два человека, которые между собой не знакомы. Я бы, возможно, и не дружила с такой, такие люди меня утомляют, они кажутся мне слишком поверхностными. Но, я ее люблю, потому что это мой ребенок, четыре года мы посвятили созданию этого персонажа. Она разная, она прошла все стадии, как я называю — от глубокого идиотизма, до даже очень прагматичной женщины. Очень многое зависело от настроения, от того, как у нас складывалась импровизация с партнером, как режиссерская группа видела это, как это задано сценарным планом, но все-таки — на выходе Леся имела мои физические реакции, мой голос, мои жесты, мое тело, мое лицо, впрочем, как и все мои персонажи.
Единственное, что, конечно, трудно — это ритм. Ситуативная комедия требует быстрых реакций, вовремя сказанных шуток. Она отличается от сериалов тем, что надо органично владеть жанром и блестяще показывать быструю реакцию. Я не скажу, что это очень легко. И потом, комедия, мне кажется, — сложнейший жанр, потому что заставить страдать легче, чем заставить смеяться большую зрительскую аудиторию с различными вкусовыми и социальными различиями.
— Как складывались ваши взаимоотношения с Ромой — актером Дмитрием Лаленковым, ведь нужно иметь дружеские отношения, чтобы так легко на экране создавать иллюзию счастливой пары?
— Вы знаете, Дмитрий — блестящий актер и, мне кажется, недооцененный сегодняшними запросами в кинопроизводстве. До съемок «Леси и Ромы» мы были знакомы только визуально — «привет-привет», никогда не сталкивались, не знали, кто как думает, как живет, но пробы у нас вышли сразу. Он — очень легкий человек, с прекрасным чувством юмора, что свидетельствует о его эрудированности. У него были проблемы с украинским языком, но, как видите, он наверстал его, «Леся и Рома», по-сути, — это его курс изучения украинского языка.
Как-то нам это очень быстро удалось, мы слышим друг друга, реагируем и смеемся в тех же местах, а это значит, что все получится, потому что сериал пинг-понговый — два человека, которые держат на себе все.
Мне было очень легко с этим партнером, я очень ему благодарна за тот период: конечно, были споры, мы кололись, смеялись, делали разные приколы на площадке, и они порой шли в кино.
— Производство сериала длилось четыре года. Не устали?
— Конечно, мы где-то уставали, местами он нам уже надоедал, местами мы его уже ненавидели. Мы работали с 2004 по 2008 года с перерывами на адаптации, на новые блоки, были перерывы по 2 месяца, но в основном — мы постоянно находились в рамках своих персонажей. И после того, как проект завершился, мы очень быстро убежали от него в разные стороны, каждый занялся своими делами. Сначала и меня, и Дмитрия приглашали использовать этот образ, это амплуа. В каких-то проектах это возможно, но я отказывалась идти снова в этот жанр на съемки, мне показалось, что так можно остаться заложником определенного образа.
— А есть какие-то любимые роли? Или, возможно, какую-то роль хотелось бы еще сыграть — или в театре, или в кино?
— У меня была маленькая роль параллельно с «Лесей и Ромой» — у режиссера, с которым я сотрудничаю до сих пор. Я тогда сыграла в фильме Владимира Тихого «Доченька моя» трагический персонаж матери, у которой очень болен ребенок. Мне очень понравилось, поймите — тогда была «Леся и Рома» и на контрасте — такой драматический, глубокий образ, я его люблю. Для меня это была возможность выделить себя из конвейера одного комического направления.
С Володей Тихим дальше мы делали «Мудаки. Арабески», «Рекреации» с Андруховичем сняли. И сейчас я с ним закончила «Браму» (рабочее название — «Баба Прися»), которая скоро выйдет в прокат. Это экранизированная пьеса Павла Арье, в которой я играю сталкера в режиссуре Стаса Жаркова в нашем замечательном Молодом театре. Теперь эта пьеса перешла на экраны, она имеет другую версию. История та же, но по-другому акцентирована.
Я очень горжусь, что у меня есть две бабы Приси, они разные по подаче и по сути, но я обожаю их обеих: свою театральную, такую авантюрную бабу Присю, и обожаю того зверя, который живет в диче. Мало того, они еще и разные визуально, потому что в «Браме» у Бабы Приси использован грим, который 2 часа готовился — это абсолютно силиконовая маска, которую разрисовывают.
У меня роль 86-летней женщины, но наши гримеры справились с этой историей — и я в ней ожила. Персонаж — абсолютно близок моему темпераменту, моему видению, моей позиции, моему знанию истории. К этому персонажу невозможно подходить пустым, потому что это собирательный образ духа сельской украинской женщины, которая выживала, видела разные времена этой территории. Нужно в совершенстве знать полесскую культуру, обрядность, знать не просто хронологический ряд, а понимать — как происходили процессы, кто когда пришел, кто когда ушел, как выживали люди. Собственно, окунуться в психологию того времени. Актриса должна нести это в своей энергетике и вытащить это наполнение только через собственные глаза. Можно было, наверное, взять старшую актрису, но тогда — надо было бы накачать ее этими знаниями. Поэтому, решилось, что буду играть я, это абсолютно моя роль. Я накачана этим всем.
— Как вы оцениваете состояние современного украинского кинорынка? Ведь есть определенные вопросы. Вот отечественная комедия «Свингеры» собрала большую кассу, а хорошая жизненная история «Сломя голову» воспринялась широким зрителем совсем не так — залы кинотеатров пустовали. Как вы объясните? Наш зритель не приучен, что украинское кино на самом деле может быть хорошим?
— Я могу сказать, катастрофа в том, что зритель ушел из кинотеатра. И пошел зритель 25 плюс, для которого созданы картины, о которых вы говорите, зритель, который смотрит и думает.
Я не говорю о молодежи, которая ходит на легкие жанры, смотрит про супермена, например. На такой развлекательный жанр идут, залы переполнены.
Вопрос в том, что вкус зрителя развращен системной пропагандой низкого вкусового уровня, которая проходила на телевидении. На телевидении позакрывались все документальные, интеллектуальные, образовательные программы, которые заставляют человека развиваться интеллектуально. Если они и есть, то идут в такое время, когда люди спят. Все прайм-таймы — или свадьба, или кулинары. Все настроено на то, чтобы вы смотрели и не думали. Я не против развлекательных программ, но нужно как-то уравновешивать свою сетку.
Частное телевидение — это прекрасно, но оно призвано на выгоду прихода денег и не имеет ответственности. Мне кажется, что даже частные каналы должны работать на свое государство — это государственная работа в определенной стране. У нас за продукт культуры сейчас можно выдавать все, что угодно. Нет разделения — что такое маскультура, поп-культура. Кроме пустых сериалов, есть же, например, сериалы, созданные по классике, в них есть определенная драматургическая история. Мне кажется, что здесь проблема системного отсутствия культурной и образовательной политики на телевидении.
— Должно ли на это реагировать Министерство культуры?
— А как оно будет реагировать? Это же частное телевидение. Это их абсолютное самостоятельное право насыщать свою информационную политику. И давайте не забывать, что телевидение — тоже не Господь Бог, оно зависит от денег и той рекламы, которая зайдет туда, а реклама зависит от возможности экономического роста наших граждан, нашего благосостояния.
— Но ведь сейчас снимается много фильмов. Иногда кажется, что актеров уже не хватает — одни и те же из сериала в сериал ходят, люди путаются.
— Во-первых, это вопрос менеджмента и кастингов — почему, собственно, используют одни и те же лица. Но это внутренняя кухня: кто-то этих любит, а кто-то не любит. Есть «черные списки», есть актеры, которые условно «наказаны», потому что люди, которые занимаются менеджментом, часто путают это с игрой — «я начальник, ты — дурак». Но ведь это никто не контролирует, никто за это не отвечает. Кто эти люди, и кто сказал, что они хорошо понимают, что сегодня надо снимать — я не знаю, у меня больше вопросов к ним, но я не хочу этим заниматься, честно.
Во-вторых, вы много знаете украиноязычного продукта? Я думаю, мало, хотя квоты подписаны.
— Вы были последовательной поборницей языковых квот, я хотела спросить, видите ли уже результаты?
— Я не вижу такого большого движения. Хотя что-то запускается, мы видим — там снялся сериал украиноязычный, на том канале что-то сделали… Но наш зритель настолько отвык от украиноязычного формата, что ему уже очень трудно угодить.
И конечно, те, кто пишет сценарии и исполнители ролей должны сами быть украиноязычными — для того, чтобы создавать качественный контент. Я не буду скрывать своей движущей силы в этом вопросе — я носитель украинского языка, мой персонаж даже молчит по-украински — и это ощутимо, камера это ловит. Как бы вы не интонировали, как бы не делали вид знания языка — это все слышно. Умение выдавать фразу, насыщать ее, вовремя выдыхать. Язык — это не просто выучил текст и вышел. К сожалению, пока это не все понимают. Часто актер, который только что воплощал украиноязычного персонажа, переходит на русский, потому что ему тяжело двигать свою мысль на украинском — а это видно на экране — тогда понятно, почему его персонаж полумертвый, или вообще мертв.
Мне легче. Я двуязычный человек. Я думаю на русском, и думаю на украинском.
— Это очень важно, но некоторые ваши коллеги предлагают применять «репрессивные» методы, например, ввести языковую полицию.
— Ну, это уже слишком. Но я свой окончательный выбор в языковом вопросе сделала после Иловайска. И пока эта война продолжается, для меня лично неприемлемо работать в русскоязычном сегменте, когда люди платят за Украину жизнью.
Актеры являются рупором, голосом этого государства, а голос Украины — украинский, поэтому это наш фронт
Среди тех ребят, которые воюют, очень много русскоязычных, но я не думаю, что они в перспективе не видят Украину украинской.
Актеры являются рупором, голосом этого государства, а голос Украины — украинский, поэтому это наш фронт. Я сказала коллегам о своей позиции, хотя — я никого не обвиняю, я понимаю, что сейчас трудно найти работу, чтобы продержаться и обеспечить детей, больных родителей, снимать квартиры. Они ломаются и идут сниматься на русском языке.
— А есть ли оправдание актерам, которые сейчас все равно ездят в Россию?
— Я об этих вообще не хочу комментировать.
— Никакого оправдания?
— Никакого. А вот те, кто здесь снимается в русскоязычном теле-кинопродукте, даже в украинском, как мы говорим — «сделано в Украине»… Мы же видим, как наклеиваются номера на машины, как переодевается форма, эти фильмы все равно продаются в Россию. Вот по отношению к этим актерам я не могу сказать — вы все проститутки, но мне это болит, потому что, по сути, держать оборону на данный момент единицам очень трудно.
Если бы 50-70 топовых артистов отказались от таких съемок, через полгода мы бы увидели, как рушится эта история.
— Отказались принимать участие в русскоязычных проектах, вы имеете в виду?
— Абсолютно. Не завезут всех актеров из России. Они же должны это продавать и на наш рынок, им нужны лица, которых люди идентифицируют. Поэтому, собственно, это вопрос совести и возможности.
Еще одним ответом является экономический аспект: у нас артист не может обеспечить себя, кроме как униженно пойти, отработать в фильме, который на 100% попадет на экраны наших соседей.
Я такая нарванная, что могу в Макдональдсе работать, вот вам крест. Поэтому я пошла делать свои театральные проекты из-за того, что поняла — я не нагнусь никогда. Пока эта война продлится, я буду стоять на этом, это мой фронт.
— Вы очень помогали украинской армии, даже большую часть гонорара за фильм «Ограбление по-женски» перечислили.
— Это правда. Было такое, я не скажу, что настолько помогаю сейчас, когда уже есть армия, а первые полтора года для меня был вынос всего, что есть. Я думаю, что это для многих так было, это не только мой подвиг. Но отдавали все, что могли. Потом у меня были мотанки для продажи, еще мы делали совместные проекты с Ирэной Карпой, Марийкой Бурмакой, Евгением Полежакой, проводили всевозможные акции, где читали, пели, выставляли. Я научилась, как надеть штурмовик, что такое маскировочные сетки, форма, берцы, каски. Вы знаете, я никакой не герой, это нормальная реакция здорового человека. Люди для армии сделали в миллионы раз больше, посвящая этому постоянно свое время. Я приобщалась, чем могла.
— Кроме волонтерских проектов, вы также начали еще одно очень важное для будущего Украины дело — благотворительный арт-проект «Оскар и Розовая Дама».
— Да, я горжусь, что мы смогли раскачать такое явление, как детская паллиативная система в Украине. Этот проект является нашей гордостью. Нам удалось прорвать в этом вопросе дыру — пусть, подковырять ее, но очень сильно подковырять. Я та, кто выносила и родила, дальше уже те, кто воспитывал, пеленал, резал пуповину, учил. В проекте участвовало очень много людей, я благодарю фонд «Возрождение» и всех моих знакомых, кто был к нему причастен, потому что он очень затратный, а мы это сделали и даже превзошли ожидания. Мы собрали вдвое больше денег, чем в него вложили, и эти деньги пошли на нужды детей в разных городах.
4 июня спектакль «Оскар и Розовая дама» пройдет в Киеве на сцене Национального академического драматического театра им. Франко, пока что мы определяемся — кому направим деньги с него. Теперь мы находимся на самостоятельном выживании, сами оплачиваем переезды, гостиницы, питание, суточные, небольшие символические гонорары нашим актерам. У нас не коммерческий, а социальный проект, очень тяжелая тема и, мало того, что мы собираем деньги, мы еще отвечаем за них, мы должны подождать, когда нам встречная сторона их перечислит, потом мы объявляем, сколько в этом городе собрано, кому мы их передаем, делаем пресс-конференцию — все подотчетно. Я сама езжу к детям в больницы, которым мы помогаем.
— Больные дети — это больно, а вам потом надо выйти и улыбаться. Как восстанавливаетесь психологически?
— Как вам сказать, мне было очень тяжело смотреть, когда все начиналось, было больно смотреть на этих детей, но тяжелее всего мне было смотреть на родителей. Я человек верующий и знаю, что смерть — это только переход, и как ты здесь сдал экзамен, то тебя и ждет. А детей ждет только высшая ступень счастья. Мы понимаем, что мы и медики боремся до конца, но давайте признаем факт, что мы можем не все. И надо этому ребенку создать такие условия, чтобы это короткое время в этом мире было у них самым ярким, надо объединиться, чтобы этот ребенок находился в полной любви и максимально лишить его физического страдания.
Собственно, это и есть главная цель проекта, а дальше — думать о родителях, о семьях, которые остаются с большой травмой, которым нельзя опустить руки, не закончить жизнь самоубийством, потому что те, кто остается, порой ждут скорого ухода, чтобы встретить того ангела, которого они потеряли здесь.
Когда ты смотришь на таких детей, все равно молишься и надеешься, потому что детский организм имеет свойство чуда, нельзя терять надежду. Нужно бороться до конца за жизнь, но и параллельно создавать условия этой качественной жизни, потому что ты не знаешь, что с тобой может случиться завтра.
В этом году я уже во второй раз проведу Съезд Победителей по приглашению Ларисы Лавренюк, которая является председателем благотворительного фонда помощи онкобольным детям «Краб». В прошлом году — в Институте рака, а в этом году — в Охматдете мы собираем детей, которые победили болезнь 3, 5, 10 лет назад, приезжают даже взрослые, у них уже свои семьи, дети. И знаете, это самое прекрасное. Это дает стимул детям и родителям. Потому что именно от родителей зависит настроение и желание детей бороться. Если родители верят, то и ребенок верит. И когда эти люди смотрят на тех, кто смог, — у них появляется вера. Это мощное ощущение, это очень правильно, и когда врачи видят плоды своей работы — это счастье. Дети, которые прорвались, мотивируют собой других. Я прошу присоединиться к нашему мероприятию любого инвестора или спонсора, который бы мог помочь именно в организационном вопросе — привезти этих детей, как-то прокормить семьи, провести в этот день мероприятия, потому что это очень стимулирует и вдохновляет тех, кто сейчас проходит лечение.
— Ваша активная общественная, благотворительная и актерская деятельность вызывают восхищение и уважение. Остается ли время на чтение литературы?
— Сейчас не часто удается читать, раньше читала больше. Конечно, читаю современную украинскую литературу, сейчас начну «Любовники юстиции», у меня же друзья — в основном, писатели, все здесь на Пушкинской в «Купидоне». Я посещаю Арсенал, слежу, что происходит в литературном мире. Очень жду выход фильма «Ворошиловград» — одно из моих любимых произведений Жадана.
Я мечтаю сыграть «12 обручей» по Андруховичу, мне кажется — это будет очень классный фильм, может, даже мистический триллер. Мне хотелось бы, чтобы экранизировали «Феликс Австрия» Софии Андрухович, кстати — события там происходят в моем родном Станиславе.
— Вы когда читаете, уже сразу представляете — как бы это можно было сыграть?
— Я когда-то хотела, чтобы экранизировали «Поклонение ящерице» Любко Дереша: очень классный молодежный фильм был бы — как раз для поколения 15-25. Мне хотелось бы, чтобы экранизировать «Дефиляду» Василия Кожелянко — могла бы быть прикольная историческая фантастика.
Пусть бы сняли фильмы по Андруховичу, по Оксане Забужко, Марии Матиос. У Матиос вообще — большая трагедия и вбольшаядрама человека во времени, там можно все снимать — и «Почти никогда наоборот», и «Солодка Даруся», и «Мама Марица» — какой блестящий материал для кинематографа! Далее — Винничук, Роздобудько, Иванцова, Лариса Денисенко. Можно снимать прекрасные фильмы или сериалы на 4-12 серий. И надо, чтобы это почитали на телевидении, чтобы редакторская группа почитала.
— Тем более, что есть жалобы на дефицит хороших сценариев…
— Пусть читают литературу, не надо ничего придумывать! Берут, к примеру, произведение Милы Иванцовой — и перерабатывают в сценарий. Это может быть сериал на 12 серий, и это будет история об украинских женщинах из разных регионов, события начинаются с Чернобыльской трагедии и до сегодня. Это будет действительно интересный семейный сериал. Есть куча литературы — берите, переделывайте, мне кажется, что очень многим надо почитать. И классику — не с точки зрения преподавания советской системы, как нам ее навязывали видеть, а перечитать сейчас. Вон Тарас Томенко прекрасно снял «Дом слова».
Я честно говорю: мне хотелось бы воплотить на экране Елену Телигу в последние 3 года ее жизни, когда перед ней предстал бескомпромиссный выбор. Я сейчас изучаю ее жизнь, и абсолютно вхожу с ней в эту крайнюю степень бескомпромиссности — сегодня такое время, что нельзя идти на компромиссные вещи. Я люблю ее фразу: «Подвиг — это ежедневный гражданский труд», и когда к тебе приходят договариваться — нет компромисса в том, кто и о чем тебя просит. Сейчас от бескомпромиссности зависит все наше будущее. И когда каждый на своем месте будет опираться на букву закона и на букву заповеди, мы пойдем дальше.
Недавно мы ходили на фильм о Василии Слипаке «МИФ». Я Васю знала, не скажу, что мы очень дружили, но порой пили кофе вместе в одном обществе в консерватории. И честно — для меня был шок, когда я узнала, что Вася ушел в АТО. Я знала его по совместным волонтерским работам, когда он приезжал из Франции как волонтер, привозил вещи для фронта. Вы знаете, много волонтеров потом остаются и идут воевать. Но сколько же он мог еще напеть — стать мировой легендой, которой Украина гордилась бы! Но он был бескомпромиссен. Во времена больших критических экзаменов бескомпромиссность — это все.
— Вообще, кажется, что сейчас мы являемся свидетелями современного украинского мифотворчества.
— Так и есть. Эти мифы станут больше видны через поколения. Как подвиг ребят под Крутами, которые шли, не дожидаясь помощи, — они сознательно шли на риск самоубийства. И они погибли. Или наши ребята в терминале… Смерть физическая не всегда является смертью. Это победа духа. Мне кажется, что эта война нам очень много даст эпического материала на будущее.
