Восточная Гута — Я не знаю, хорошая ли идея, писать это. Я не уверен, будет ли услышано когда-нибудь то, что я говорю, и даже если мои слова достигнут внешнего мира, у меня нет оснований полагать, что что-то изменится. Но я поделюсь своей историей, так как это история каждого мужчины, женщины и ребенка, которые когда-то жили на этой земле.
Я родился в Думе, в Восточной Гуте, в семье, которая жила здесь поколениями. Мой отец владеет продуктовым магазином, который он унаследовал от своего отца. Семья здесь — это все. Семь лет назад я бы не поверил, что когда-нибудь люди будут умирать от голода в Гуте, сирийском зеленом поясе, который постоянно наслаждается солнцем и в котором самая плодородная почва в регионе. Люди раньше говорили «никто не голодает в Дамаске, пока солнце сияет над его садами».
Эти воспоминания теперь далеки от реальности и превратились в заманчивый сон. Семь лет назад я бы не поверил, что когда-нибудь люди будут умирать от голода в Гуте Когда вспыхнули беспорядки, я могу с уверенностью сказать, что никто не знал, куда заведет эта дорога или каковы будут масштабы вспыхнувшего террора. Поначалу почти каждый аспект нормальной жизни был нарушен. Но это продолжалось недолго — мы нашли способы продолжать жить, адаптироваться.
Когда школы закрылись, то дети продолжали учиться в подвалах, а когда больницы разбомбили врачи делали хирургические операции у себя дома. У всех была цель, и вскоре я нашел свою — я начал работать в больнице. Именно в палате скорой помощи я впервые стал свидетелем стоимости этой войны. Я видел влияние каждого типа оружия на организм человека, от пуль и бомб до химических атак.
Ребенка доставляли в больницу, маленького и цепляющегося за жизнь, которая едва началась. Он уже потерял членов своей семьи, хотя еще не научился выговаривать их имена. Он потерял дом, который он не запомнит. Он не понимает, почему он там, почему боль не уходит, почему его мать не рядом с ним.
Я видел таких детей каждый день. Я помню их всех, и я знаю их имена. Был Нур, которому ампутировали обе ноги, и он смотрел туда, где должны были быть ноги, и плакал. Был Абдул, который потерял руку всего лишь в восемнадцать месяцев. Это те случаи, которые меня ломают.
Я потерял счет того времени, когда видел, как матери оплакивали своих погибших малышей, отцы падали к холодным ногам своих детей, дети отказывались отпустить безжизненную руку брата, и людей, умерших в анонимности, которых никто не оплакивал в последние моменты.
И все же детская сопротивляемость и сила всегда лишали меня дара речи. Дети в возрасте от семи лет просили отпустить их из больницы после оказания помощи, чтобы они могли найти еду для своих семей — они переживали, что их братья и сестры будут голодать без них.
Этих детей иногда фотографируют, на их лицах кровь, грязь и страх. Они несколько дней появляются на обложках мировых СМИ, а затем о них забывают. Осада началась в 2013 году. В то время мы не понимали, что это значит. Мы еще не могли представить, что мы станем заключенными в наших собственных домах или что еда и вода станут дефицитом, а болезни станут распространяться. Мы столкнулись с новым каменным веком.
Вскоре все были голодными, испуганными и измученными. Люди выращивали то, что осталось на их земле и жадно ждали сезона сбора урожая — только для того, чтобы поля были выжжены самолетами прежде, чем они успеют его собрать. Мы видели дни, когда единственной едой, которую можно было съесть, была трава, которой мы кормили своих коров. У многих даже этого не было.
Нам пришлось переносить безжалостные нападения, в том числе бомбардировки населенных районов, разрушение наших школ и больниц и катастрофическую химическую атаку, из-за которой погибли сотни человек.
Наши дети были вынуждены отказаться от своего детства. Многие пытаются зарабатывать на жизнь для своих семей или вынуждены нищенствовать на улице, чтобы принести домой кусок хлеба. Это обычное зрелище, когда дети роются в мусоре, ища что-то поесть.
Они считают, что это нормально, когда они проводят свою жизнь, спасаясь от бомб, теряя свои дома и близких, или в страхе и голоде. Некоторые прожили всю свою жизнь, никогда не побывав на пикнике со своей семьей, никогда не играя в парке, никогда не смотря мультфильмы.
В редких случаях, когда свежие фрукты и печенье попадали на рынки, это было не удовольствием, а болезненным напоминанием обо всем, что мы потеряли. Наши дети, которые ничего не знали, кроме жизни в осаде, не знали, как почистить банан или какой вкус у шоколада. Война изменила все и всех в Восточной Гуте. Вещи, про которые мы думали, что никогда не сможем жить без них, оказывались неважными, и все наши приоритеты изменились.
Теперь первоочередной задачей является выжить, а второй — оставаться в здравом уме. Первое мы не можем контролировать, а второе — игра случая. Но в самые мрачные дни мы поддерживаем друг друга. Когда кто-то падает, много рук тянутся вниз, чтобы помочь ему встать снова. В Восточной Гуте мы все оказались на пределе. Все потеряли что-то или кого-то. И все же, все по-прежнему цепляются за драгоценную нить надежды, поскольку мы знаем, что это единственная причина сделать еще один вдох. Так что мы заботились об этой надежде так, как мы привыкли заботиться о наших оливковых деревьях — это наша последняя и самая ценная валюта.
