Книга Бытия начинается с фундаментального утверждения — когда Бог что-то говорит, это происходит: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Мы, смертные, возможно, не всегда верны своему слову, но в этом и проявляется отличие божественного — в абсолютном отсутствии зазора между словом и делом.
Авторитарные лидеры давно стремились к такому богоподобному слиянию. Диктатор не занимается фактами и соображениями, скорее он имеет дело с грубой силой, благодаря которой его слово становится законом, а каждое высказывание воплощается в конкретном действии, не обремененном ничем, кроме его воли. Это заключено в самом термине: диктатор — тот, кто диктует, кому нужно просто сказать, чтобы изменить ситуацию, настолько крепка связь между его высказыванием и действием.
Эта мечта выражена и во фразе «Слово — самый священный подарок, который Господь даровал человеку». Она взята не из Библии или Корана, а из книги, которую можно увидеть в каждой мечети, библиотеке и правительственном здании Туркменистана — «Рухнаме». «Рухнама» написана Сапармуратом Туркменбаши, диктатором, который правил страной с 1985 до своей смерти в 2006 году. Она относится к числу самых странных литературных произведений: изначально книга создавалась из-за необходимости собрать старые фольклорные традиции Туркменистана, чтобы заново утвердить идентичность государства на закате Советского Союза, но в итоге стала удивительным проявлением эго и иллюзий ее автора.
Создавая тщательно проработанный культ личности, Туркменбаши запретил в стране золотые зубы, пение под фонограмму, балет, оперу, цирк и курение. Он переименовал январь в свою честь и назвал хлеб именем матери. Сентябрь он назвал как свою великую книгу, заявив, что любой, кто прочитает ее от начала до конца три раза, гарантированно попадет в рай.
Встреча с «Рухнамой» воодушевила журналиста Даниэла Кальдера на изучение других произведений авторитарной литературы. Так появилась книга «Адская библиотека: о диктаторах, написанных ими книгах и других бедах грамотности». Исследуя литературное наследие тоталитарных лидеров, от Ленина до Ким Чен Ира, Кальдер задается вопросом, почему так много диктаторов балуются литературой. Наряду с единственным в своем роде «шедевром» Туркменбаши, Кальдер анализирует непростые для понимания труды Ленина, афоризмы председателя Мао и любовные романы Саддама Хусейна, которые экс-президент Ирака писал и спешил опубликовать даже тогда, когда в 2003 году вооруженные силы США вторглись в его страну.
Журналист выявил любопытный парадокс: несмотря на то, что многие из этих книг одинаково плохо написаны, они стали бестселлерами. Конечно, не из-за популярности или качества, а потому, что написаны диктаторами и навязаны населению репрессивным режимом. Обычно такие работы чрезвычайно масштабны (мемуары Энвера Ходжи состоят из 30 томов) и/или слишком сложны для понимания, но когда вы правите железной рукой, кто посмеет вас редактировать? Все эти книги объединяет одно — стремление к идеальному союзу слова и дела, написанной страницы и реального мира. Как говорил герой в книге американского писателя Дона Делилло «Мао II», «культ Мао был культом книги». Можно ли быть диктатором без священных текстов, без документа, подтверждающего, что ваше слово — закон?
Хотя многие произведения диктаторов нечитабельны, случается так, что они поражают многообразием в проявлении качества. Для каждой эстетической катастрофы неожиданно находится свой дизайнер. Возьмите Муссолини. Кальдер отмечает, что его идеи и рассуждения далеко не оригинальны, «однако наслаждение Муссолини языком заразительно». «Там есть и восторг от игры с оскорблениями, и удовольствие от насмешек, и радость от богохульства», пишет автор. Сначала он смеется над «достаточно мучительным каноном» Мао, но на следующей странице все же признает, что председатель был «мастером лозунгов», виртуозно отбирающим китайские иероглифы, которые резонировали с самыми глубокими смыслами. Таким образом через его жесткую пропаганду часто можно разглядеть другой голос, «лиричный, наполненный силой, надеждой и пламенем убеждений».
Многие диктаторы в начале своей жизни стремились писать: это первичный позыв, предшествующий политике или деспотизму. Оказывается, есть два вида диктаторов-писателей: одни использовали свои работы для восхождения по лестнице власти, другие начинали публиковаться, когда уже находились на вершине, и у них была подневольная аудитория. Так, у Мао, Муссолини, Ленина и Гитлера в разной степени была тема для критических высказываний в книгах, иногда достаточно яростных. Об этом свидетельствует тот факт, что книги помогли им продвинуть свои идеи и стать более известными. В свою очередь, Саддам Хусейн, Ким Чен Ир и другие, начавшие писать после прихода к власти, были всего-навсего дилетантами в мире литературы.
Кальдер оказался в странном положении: он выступает с критикой этих людей, всех, как на подбор, жестоких диктаторов, но все же должен отделить зерна от плевел и, превозмогая неприязнь, выделить различия между объектами его исследования. Это очень важная работа в наши опасные времена, когда фашизм и авторитаризм получает все большее распространение. Сейчас необходимо не просто осудить такие книги, как «Моя борьба», но и провести работу, чтобы понять, почему она вызывает интерес у такого большого числа читателей:
Свободная от теоретической и стилистической нагрузки экономической «науки» 19 века и утверждающая антиинтеллектуализм, «Моя борьба» отвергает и классовую войну, и поиск «души в душе», делая выбор в пользу неистовой ненависти, намного более глубинной, живучей и соблазнительной для самых темных глубин человеческой души. Эпическая в своей вульгарности, в своей освобождающей простоте, она находится вне эпох и границ и получает превратное бессмертие, изображая зло в чистом и безжалостном виде.
Одно из главных напоминаний для нашего времени, которые автор предлагает в «Адской библиотеке», гласит: «Не будем обманывать себя, думая, что только искусное изображение великих истин гарантирует книге доступ к пантеону бессмертных. Ожесточенное и беззастенчивое изображение ненависти также выдерживает испытание временем».
Разумеется, многие государственные деятели пишут книги для того, чтобы заручиться поддержкой и уважением масс. В американской политике заказать автобиографию наемным писателям — старая добрая традиция. Задачи могут быть самые разные: подготовить почву для принятия новых решений, напомнить о себе перед выборами, оставить что-то после себя в веках или подзаработать в конце карьеры. В основном такие произведения устроены по хорошо известным правилам. Их литературную ценность обсуждают редко (за исключением разве что книги Барака Обамы «Мечты моего отца»). Куда важнее, были ли достигнуты поставленные цели.
А вот жанр диктаторской литературы гораздо любопытнее: он никакими задачами не ограничен и обязан своим появлением исключительно самомнению правителя. Диктатор хочет, чтобы его слова превращались в дела, но в то же время, чтобы дух его оставался жить в словах. С помощью книги он пытается себя обессмертить. Диктатору даже как-то не к лицу что-нибудь не написать: объемные тома размышлений о политике, сборник второсортных стихов — да что угодно. Кальдер объясняет это тем, что «за счет уважения, которое люди испытывают к книгам в целом, диктаторы надеются придать своим режимам солидности».
Для диктатора маленькое авторитарное государство как «своя комната» Вирджинии Вулф — предоставляет свободу и пространство для творчества. К примеру, в этих благоприятных условиях были созданы следующие две книги. Во-первых, серьезный и обстоятельный труд Ким Чен Ира «О киноискусстве» — смесь кинокритики и рассуждений о технической стороне производства фильмов. Кальдер дает о ней такой комментарий: «Это пособие для киноделов, конечно, не „Кинематографические тетради", но во всяком случае что-то осмысленное в нем определенно есть». Во-вторых, роман «Забиба и царь» Саддама Хусейна, описанный так: «Хорошим его никак не назовешь, однако видно, что книгу писал человек, а не бездушный монумент, и по сравнению с большинством книг за авторством диктаторов, роман очень даже искренний». Если вам всегда хотелось узнать, какие произведения может породить чистое, ничем не сдерживаемое эго, непременно изучите этих двух чудовищ — мало не покажется.
Но обладатели деспотичного эго рано или поздно становятся его жертвами. О подавляющем большинстве книг этого жанра быстро забывают, стоит только Любимому Правителю безвременно скончаться («Моя борьба» Адольфа Гитлера в этом плане — удручающее исключение). Как вампир на солнце — литературное влияние книги диктатора обращается в прах почти сразу же после его смерти. Начинается, по выражению Кальдера, процесс «великого забывания», которое «едва лидер покинет этот мир, поглощает и уничтожает всякий след некогда священного текста».
Эта судьба постигла и «Рухнаму» Туркменбаши. Рассказ о Туркменистане Кальдер приберегает под самый конец, порой лишь поверхностно затрагивая других писателей и их режимы. Тут его повествование вдруг приобретает светлый, меланхоличный, даже трогательный оттенок. Туркменбаши, пишет Кальдер, «пытался создать не просто идеологию, а новую историю, новую мифологию для своего народа… И для самого талантливого автора это была бы грандиозная задача, а Туркменбаши не назовешь и посредственным. Скажем прямо: писатель из него никакой. „Рухнама" должна была стать текстом исторического значения, но вместо этого оказалась на свалке истории».
Кальдер расписывает Туркменистан во всей его тоталитарной красе: тут и телевизионные концерты, на которых молодежь декламирует «Рухнаму» на разных языках, и приставленные государством к туристам «гиды», которые повторяют мантру о «глубине» книги, но в чем именно она состоит, ответить не могут. В этом месте он отмечает, что в стране «ощущается атмосфера навязанного единодушия, которая поддерживает к книге живой интерес, пока саму эту атмосферу поддерживает внешняя сила». Режим запечатлен в идеальный момент: его крах уже очевиден, но пока не до конца осознан. Самые резкие и острые моменты книги Кальдера обнаруживаются как раз в части про Туркменистан.
Тут стоит заметить одну немаловажную деталь. Несмотря на то, что «Адская библиотека» посвящена тому, как писатели искажают и фабрикуют историю, в самой книге нет ни сносок, ни примечаний, ни скромных нумерованных ссылок на указатель в конце. Имеется только «избранная» (читай «неполная») библиография, из-за чего не удается понять, в какой мере это собственная работа Даниэла Кальдера, а в какой — заимствования у исследователей, более сведущих в истории стран, о которых идет речь. Ближе к концу Кальдер отводит длинный блок под цитату не названного по имени «прекрасного специалиста, который разбирается в теме». Сразу же возникает вопрос, не умолчал ли автор «Адской библиотеки» еще о чем-нибудь. После прочтения книги о взаимосвязи писательства и власти ожидаешь получить прямо противоположное впечатление. Вполне вероятно, что такое решение принял не автор, а редактор или издательство, но все равно это не самая похвальная практика.
Ведь личность говорящего порой значит не меньше, чем то, что он говорит. Мораль «Адской библиотеки» в том и состоит, что в контексте авторитарного государства, когда за перо берется железная рука, слова могут принимать совершенно иные значения.
Перевод проекта Newочём
