Когда-то это была аксиома либерализма — свобода означала неотчуждаемый суверенитет личности. Вы являлись своей собственностью. Вы могли сдать себя в аренду работодателю на ограниченный период и по взаимно согласованной цене, но ваше право собственности на себя не могло быть ни куплено, ни продано. На протяжении двух столетий эта либеральная, индивидуалистическая точка зрения легитимизировала капитализм как «естественную» систему, населённую свободными людьми.
Способность отделить забором часть своей жизни и оставаться суверенным и самостоятельным внутри этих границ была самой важной частью либеральной концепции свободного человека, а также его или её отношений с общественной сферой. Чтобы пользоваться свободой, индивидуумам была нужна безопасная гавань, внутри которой они могли развиваться как настоящие личности, прежде чем вступать в отношения — и сделки — с остальными. Сформировавшись, наша личность могла расти благодаря коммерции и промышленности, то есть сетям сотрудничества между нашими личными гаванями, которые строились и перестраивались для удовлетворения наших материальных и духовных нужд.
Однако границу, отделяющую нашу личность от внешнего мира, то есть границу, на основе которой либеральный индивидуализм создал свою концепцию автономности, индивидуального суверенитета, а в конечном итоге свободы, оказалось невозможно сохранить. Первая брешь в этой границе возникла, когда промышленные товары вышли из моды, а им на смену пришли бренды, захватившие внимание, чувства и желания общества. Спустя короткое время бренды совершили новый радикальный поворот, наделив предметы свойствами «личности».
Как только бренды обрели качества личности (а это сильно повысило лояльность потребителей и, соответственно, прибыли), люди почувствовали необходимость представлять себя брендами. Сегодня, когда коллеги, работодатели, клиенты, недоброжелатели и «друзья» постоянно следят за нашей жизнью в онлайне, мы находимся под непрерывным давлением — превратиться в набор дел, картинок и качеств, которые бы соответствовали привлекательному, хорошо продаваемому бренду. Личное пространство, которое так важно для автономного развития аутентичного я (а именно такое я делает неотчуждаемым индивидуальный суверенитет), сейчас практически испарилось. Исчезает сама естественная среда обитания либерализма.
В этой среде чёткая граница между частной и общественной сферой отделяет ещё и досуг от работы. Но не надо быть радикальным критиком капитализма, чтобы увидеть, что право на время, когда человек не продаётся, тоже испарилось.
Взгляните, например, на молодёжь, которая оказывается в сегодняшнем мире. Большинство из тех, у кого нет трастовых фондов или щедрых незаработанных доходов, попадают в итоге в одну из двух категорий. Многие обречены на труд по контрактам, не гарантирующим занятость (zero-hour contracts), за зарплаты, которые так малы, что им приходится работать все свободное время, чтобы свести концы с концами. Любые разговоры о личном времени, пространстве или свободе для них становятся оскорбительными.
Остальным говорят, что они могут избежать падения в это разрушающее душу выживание, если будут ежечасно и ежедневно вкладываться в собственный бренд. Как в тюрьме Паноптикон, они не могут скрыться от внимания тех, кто мог бы дать им передышку (или знает других, кто мог бы это сделать). Перед тем, как опубликовать твит, посмотреть кино, поделиться фотографией или записью из чата, они должны всегда задумываться о тех, кому они могут понравиться или кого могут отпугнуть.
Если им повезёт настолько, что их пригласят на собеседование (или даже возьмут на работу), работодатель сразу же подчеркнёт, что они легко заменимы: «Мы хотим, чтобы вы были верными себе, чтобы вы следовали свои чувствам, даже если это означает, что нам придётся вас уволить!». Именно поэтому они удваивают усилия по открытию тех «чувств», которые понравятся будущим работодателям, и по поиску того мифического «истинного» я, которое, как им говорят начальники, находится где-то у них внутри.
Этот квест не знает границ и пределов. Джон Мейнард Кейнс однажды сделал знаменитое сравнение — он привёл в пример конкурс красоты, объясняя, почему никогда невозможно узнать «подлинную» стоимость акций. Участники фондового рынка не заинтересованы в выяснении, кто из конкурсантов красивее. Их решение базируется на прогнозах, кого сочтёт самой красивой усреднённое мнение, и что, согласно этому усреднённому мнению, является усреднённым мнением: возникает ситуация кошек, которые охотятся за собственными хвостами.
Конкурс красоты Кейнса проливает свет на сегодняшнюю трагедию многих молодых людей. Они пытаются выяснить, какое из их потенциальных «истинных» я будет воспринято как наиболее привлекательное усреднённым мнением тех, кто формирует общественное мнение. Одновременно они стараются сфабриковать это «истинное» я в онлайне и офлайне, на работе и дома, вообще везде и всегда. Возникли целые индустрии советников и коучей, а также различные экосистемы субстанций и самопомощи, чтобы провести их через этот квест.
Ирония судьбы заключается в том, что либеральный индивидуализм, похоже, проиграл тоталитаризму, который не является ни фашистским, ни коммунистическим, но который вырос из его же собственных успехов в легитимизации нашествия брендов и превращения в товар нашего личного пространства. Для победы над этим тоталитаризмом, то есть для спасения либеральной идеи свободы как индивидуального суверенитета, может потребоваться всеобъемлющая реконфигурация прав собственности на орудия производства, дистрибуции, сотрудничества и коммуникаций, которые всё чаще обретают электронную форму.
Не будет ли это прекрасным парадоксом, если спустя 200 лет после рождения Карла Маркса, мы решим, что для спасения либерализма нам надо вернуться к идее, что свобода требует прекращения безудержной коммодификации (то есть превращения всего в товар) и обобществления прав собственности на средства производства?
