Словаки — западный народ. Это обусловлено нашей культурой и исторической традицией (мы используем латиницу и у нас всегда преобладали католичество и протестантизм, а не православие).
Наши крепости и костелы построены в готическом стиле, а не в византийском. Сегодня мы являемся членом НАТО и Европейского Союза и принимаем участие в формировании их политики. Около 85 — 88% нашего экспорта отправляется в страны ЕС и НАТО, а в Россию — всего около 2,2%.
С Россией нас связывает только языковое родство и около 40 лет общего социалистического прошлого. Нефть и газ теперь мы можем импортировать и из России, и из других регионов — в зависимости от нашего желания. И несмотря на все это, «восточная ориентация» в наших краях нередко преподносится как реальная альтернатива, а отношение к России (то есть тема, которая должна находится на периферии внешней политики) каким-то шокирующим образом оказалось в центре внутриполитической дискуссии и даже вносит раскол во многие семьи…
Почему же часть словацкого общества испытывает странные теплые чувства к России? Глубинную причину этих восточных сантиментов, свойственных многим словакам, стоит искать в романтической патриотической эпохе, когда был создан идеализированный образ России и славянства как такового. Однако рассуждать подобным образом мог позволить себе разве что Ваянски (Svetozár Hurban-Vajanský, словацкий поэт — прим. ред.), который у себя в глуши не нес никакой ответственности за реальную политику. Новое поколение, представленное Масариком, Штефанеком и Бенешем, сумело в 1918 году добиться очевидного успеха и прогресса в истории словаков и чехов именно благодаря сотрудничеству с развитыми демократическими западными державами. Переориентация словацкой и чешской национальной политики в критический период Первой мировой войны на Запад является одной из главных заслуг этих политиков.
Связи, которые установились между Чехословакией и СССР в 1948 — 1989 годах, были навязанными и неестественными. Они держались на советской военной силе. Мы заплатили за это годами социальной стагнации, несвободы и растущего отставания от развитых западных государств. На то, чтобы исправить такое положение, ушло десять — двадцать лет. Даже несмотря на то, что внутри Чехословакии, например, в отличие от Финляндии, наметилась собственная тенденция к реализации социалистической модели организации общества, ясно, что без советского давления этот социализм обрел бы намного более гуманную форму. Если бы вопрос его развития остался в компетенции чехословацких властей, то уже в 60-е годы он был бы значительно скорректирован.
Вассальное подчинение СССР, однако, продлилось почти два поколения. Закономерно, что появилась целая группа интеллектуалов и простых граждан, для которых русский язык по-прежнему является основным иностранным языком, и чувство солидарности с Россией и ее культурой укоренилось в них очень глубоко. Эти люди продолжают влиять на наш общественный дискурс, и вряд ли их стоит упрекать в том, что лучшим периодом своей жизни они считают 70-е и 80-е годы. Нередко в эту группу людей входят представители левой интеллигенции, которая не может преодолеть неприязнь к США и устоять перед идеализацией России. При этом они игнорируют тот факт, что Россия сегодня является совершенно капиталистической страной, которая не имеет никакого отношения к советским представлениям о социалистическом преобразовании общества.
Не стоит также забывать тех, кто очень пострадал от трансформации, начавшейся после 1989 года. Несмотря на значительный общий экономический подъем Словакии, эти люди в силу возраста и квалификации уже не сумели извлечь из него выгоду. Их разочарование проявляется, в том числе, в неприятии Запада. Несмотря на очень ограниченную торговлю и контакты с Россией, а также незначительные российские инвестиции, в Словакии есть группа предпринимателей и интеллектуалов, которые зависят от отношений с Россией. Они образуют весьма активное лобби. Есть также категория граждан, которым просто импонирует авторитарный стиль российской политики.
По-человечески можно понять, почему в Словакии в левом и национально-консервативном сегменте общества царит некритическая симпатия к России. Наше процветание, безопасность и свободное развитие, однако, связаны с принадлежностью к Западу. Тут нет никакой «русофобии» — только рациональный расчет. Ведь и в личной жизни, как правило, мы по возможности выбираем самое лучшее общество, в котором действуют определенные достойные правила и нормы, и пребывание в котором стимулирует нас к дальнейшему личностному росту.
