В «Ленинградском апокалипсисе» Даниила Андреева впечатляет картина, где демон русской государственности Жругр сталкивается над Ленинградом с немецким демоном Уицраором. Великая битва демонов, результат которой не предрешен и амбивалентен при всяком исходе. Нечто подобное воздвиглось в атмосфере Москвы октября 1993 года.
Сегодня запоздалые присяги указу Ельцина №1400, равно лицемерные сожаления о Хасбулатове — лишь ходы в нашей игре-считалке: «могло быть то лишь, что было». Нет, могло быть очень по-разному. Не только в смысле «чья возьмет» — какая сторона выйдет временным победителем (временным вышел Ельцин). Куда важнее была перспектива появления того или иного образа Российского государства в итоге схватки.
Альтернатива боя была в двух путях российской государственности, ни один из которых не был ясно назван. Лишь один, осуществленный, можно рассмотреть пристальнее — другой остался в октябрьских туманах 1993-го и требует деконструкции. Для его осуществления нужна была победа другой стороны — впрочем, столь же временная, как триумф ельцинских «демократов».
Дело вовсе не в Конституции по Олегу Румянцеву. Сама она еще ничего не предопределяла. Дело в развилке двух версий государства — экстравертного и интравертного. Глобального в случае Ельцина и провинциально-скучного, хозяйственно-устроительного в случае Верхового Совета РФ. Состав хасбулатовского большинства (замечу — после бегства демократов из Белого дома друг за дружкой, чиновниками в кремлевский аппарат) — красные директора, крепкие хозяйственники, полудемократическое советское офицерство и т.н. «националисты» не смели претендовать на сверхдержавный масштаб и глобалистский эксцесс. Недаром все они после рассеялись, осев обслуживающим персоналом региональных властей и второстепенных политиков Российской Федерации.
Их общим вектором могла быть только версия внутреннего развития РФ. А любая такая модель неизбежно оказалась бы скучной моделью небыстрого nation building, национально-государственного обустройства РФ. Не имея иллюзий об уровне противостоявших Ельцину, могу утверждать, что от них нельзя было ждать ни двух войн на Кавказе, ни возвратной конфронтации с Западом — масштаб не тот.
Чем быть России — аппаратурой Системы-преемницы СССР как мировой сверхдержавы? Или слабым государством новой нации — композитной российской республикой поневоле? Упрощая, можно сказать, что на Краснопресненской набережной столкнулись две неоформленные партии, представлявшие два различных пути развития России: один глобалистский, другой — домостроительный. С nation building связан был только внутренний, представленный бестолково и недемократично. Ельцинский же притязал на трон Политбюро в центре земной вселенной. Потеряв былую силу, он полагался на мировой мейнстрим — глобальный спрос на непостижимую Россию. Но только в версии Верховного Совета речь шла о внутреннем развитии, речь путаная и осложненная невразумительной эклектикой «советской демократии»: гибрид если возможный, то не выглядевший передовым в те дни.
Нельзя не осудить кровавой акции 4 октября. Но нельзя не видеть, что именно в результате возникло. Смешно читать, что путинизм начался тогда, хотя это в общем-то верно. Однако не слишком ли жалкий вывод 25 лет спустя, — вывод, который тогда еще, в 1993-м, вслух сделали такие умы, как Дмитрий Фурман и Михаил Гефтер?
Пора говорить определеннее. Система Российской Федерации в победоносном мейнстриме 1993 года уже не могла стать регулярной государственностью — ей следовало оставаться победоносной всегда. Когда через год, летом 1994-го, президентский рейтинг Ельцина упал вдвое, ответом на это были не внеочередные выборы (обещанные им же на то самое лето), а вопрос о войне. Вопрос (цитирую меморандум по памяти) о «показательном разгроме какого-либо одного региона, противящегося центру реформ». И не то беда, что первую годовщину Конституции танки праздновали на подходе к городу Грозному: срывы у демократий бывают. Все еще можно было остановить и передоговориться. Но договоренность теперь была не нужна Системе — ей требовалась только Победа, пускай в собственной стране.
Дудаевская Чеченская республика не была глобальной проблемой России. Зато новая глобализированная Москва после 1993 года нуждалась в Победе над глобальным злом. Флюиды иллюзорного величия слабой государственности влекут, как феромоны: интернационализация Кавказа притянула интерес столь знаменитых в будущем людей, как Хоттаб, бен Ладен и Шамиль Басаев. Страсть Кремля к масштабированию нашла идеальных контрагентов в мировых авантюристах, внутри и вовне РФ. Система искала, чем укрупнить себя, не строя государство: этим могла стать эскалация, военная и политическая. Любимой мечтой фронтменов Системы стало «вбить последний гвоздь в гроб» кого и чего бы то ни было — коммунизма, международного терроризма, цветных революций и т.п. Они верили, что решается вопрос о «России в семье цивилизованных наций». Казалось бы, столь благородная мысль должна сдерживать страсти? Но нет — она искушала.
Важно или не важно, что гражданской войне в Москве предшествовала война в Заливе, и обе стали войнами CNN? Войны, где вокруг Белого дома заранее расставляли камеры для съемки будущего боя, а когда стемнело, помнится, и осветительную аппаратуру. Саддама Хусейна не сравнить с Хасбулатовым и Олегом Румянцевым, но всех их наказывали как варваров.
Что бы мы ни думали о Ельцине, Хасбулатове и Конституции, не их обиды занимали многомиллионную аудиторию, прилипшую к телеэкранам всех континентов. Борьба шла не за жалкие институты страны, интересовавшие мир куда меньше, чем советский металлолом. То была война за новый мировой порядок, New World Order, и Кремль вел ее (отчасти в воображении) как верный глобальный proxy — «по поручению». Белый дом стал Фермопилами NWO. За ним раскинулось необъятное поле будущих славных войн и новых сетевых миров. Но к нему еще надо было прорваться через Новоарбатский мост и парк «Пионер». Их следовало взять любой ценой — Грачев взял.
Картины Москвы в передаче CNN роскошны по убедительности: усмирение варваров всей мощью грядущего мейнстрима. Как раз появилось понятие мейнстрима и людей вне его, out of the mainstream. Мейнстрим однополярного мира не был только внутренним или внешним, он охватывал всесторонне. Те, кто приказывал танкам, делали это именем цивилизованного человечества. Силы соединились, и через год танки цивилизации пойдут на Чечню.
Президент России зато снова был в перекрестье всемирных прожекторов. Сцена действий раздвинулась, и Борис Ельцин обживался в самом центре мира. Вкусивший этой амброзии захочет ее еще и еще.
Ельцин и Хасбулатов тех дней в Москве были неравны в главном и стояли за разномасштабные вещи. На стороне Ельцина было советское сверхдержавное правопреемство в его геноме — претензии на величие мировых масштабов. Столь частый тогда мем о «России, вернувшейся на путь цивилизованных наций» кажется пошловатым, но фраза выражала нечто страстно-опасное — экспансивность новой страны. Притязание на сверхдержавность иного типа: слабым государством решить непосильные ему сверхзадачи. Вот, например: войти в семью цивилизованных наций за год! Всех поразив успехом и восхитив быстротой.
Москву усмиряли, как Афганистан, и победили, как Ирак в Заливе. Тогда уже вышло эссе Бодрийяра «Войны в Заливе не было». Все, что написано там про войны CNN, легко отнести к 4 октября 1993 года. Разница та, что мы были внутри картинки, а не снаружи. Мы еще не смели шутить, что развезти трупы 4 октября по подмосковным моргам (занижая общую цифру потерь) — это постмодерн. Мы не были еще столь изысканны.
Битва при Кутузовском проспекте покончила с шансами России на что-то всего лишь внутрироссийское. Зато центр Российской Федерации преобразовался в глобальный Центр, с амбициями, выходящими далеко за пределы РФ. Россия случайно нашла возможность государственно существовать, не строя государство. Инфраструктура величия, основанного на импровизированных проектах и эскалациях, — вот новая Россия. Население и власть вошли в симфонию не на базе «военно-промышленного комплекса», того не стало, а комплекса танко-медиа-сырьевого. Панорама такой государственности — грандиозные битвы людей в экзоскелетах с варварами Пандоры из фильма «Аватар».
Мировая война в отдельно взятом городе выиграна. С той поры 25 лет идут войны за то, кого считать победителем.
