Что Брексит означает для Европы? Ответ на это будет зависеть в основном от того, придут ли стороны к соглашению и на каких условиях.
Один из возможных вариантов развития событий — то, что Великобритания, бывшая в Евросоюзе лишь одной ногой и до своего выхода из него, в итоге там частично и останется. Но значит ли это, что ничего не изменится? Не совсем. После Брексита Европейский союз потеряет свой финансовый центр, вторую сильнейшую экономику, второй крупнейший источник поступлений в свой бюджет, а также страну с политическим и культурным влиянием по всему миру, недоступным даже для Франции. Между тем всеобъемлющий договор, по крайней мере, смог бы уменьшить большинство геополитических рисков, связанных с Брекситом. Отношения между Соединенным Королевством и странами Европы останутся близкими и дружественными, ни у кого не возникнет сомнений по поводу принадлежности Британии к европейской системе безопасности. Покуда эти условия соблюдены, особенно если англо-французское партнерство в области обороны не окажется задето Брекситом, европейская обороноспособность все еще будет выглядеть надежной, даже если по какой-то причине США будут настроены менее решительно в своей готовности защищать Европу.
Если Брексит пройдет безболезненно, и Британия сохранит связи с Европой на обоюдно приемлемых условиях и поспособствует ее стабильности, то скорее всего Соединенное Королевство останется дружественным европейскому блоку и в ряде других важных вопросов — от торговых войн (против Соединенных Штатов или Китая) до экологических вопросов. С течением времени, безусловно, Британия наладит другие торговые отношения, углубляя связи с Содружеством, вступив в НАФТА или, как недавно упомянул японский премьер-министр Синдзо Абэ, присоединившись к Транстихоокеанском партнерству. Такое развитие событий только укрепит британскую приверженность свободной торговле и нормативному правопорядку.
Однако, если стороны не смогут договориться, геополитические риски Брексита могут стать значительными. При текущих обстоятельствах сложно представить, что Британские обязательства по безопасности к своим союзникам на материке могут быть подорваны; что мы можем, например, оказаться в ситуации, в которой Британия решится обратиться к России, — как она однажды и сделала, встретив враждебную силу, господствовавшую на материке. Даже Путин, человек, который не любит упускать возможности, не рассчитывает на отдаление Британии от Европы. Он не только не попытался сблизиться с Британией после Брексита, но и занялся, похоже, противоположным. Если бы Италия или Греция покинули Евросоюз, Путин наверняка увидел бы возможность для раскола Запада. Ему известно, что с Британией такое не сработает. Но даже это может измениться при неудаче переговоров после Брексита.
Представьте, как будет происходить развод Великобритании и ЕС. Сотрудничество по безопасности и разведке пострадает незамедлительно, и Британия станет искать альтернативы в таких областях, как развитие спутниковой навигации, где ее участие было столь важно для Европы. В стране разразится политический кризис, и возможно, будут проведены всеобщие выборы. Возможно главной темой на повестке дня станет та, о которой Тереза Мэй уже намекала в постзальцбургской речи, — тогда она обвинила Европу в попытке посеять раздор в Соединенном Королевстве. Если Джереми Корбин выиграет на фоне такой кампании, было бы странно ожидать, что фундаментальная стратегическая позиция Британии не изменится. Даже если он и не выиграет, многое наверняка изменится.
Вооружение Северной Ирландии с целью давления на Великобританию было политическим и стратегическим просчетом, значимость которого ближайшие союзники Англии, похоже, не до конца понимают. Учитывая, что сам британский секретарь по делам Северной Ирландии призналась, что не разбирается в североирландской политике, есть соблазн предположить, что такой просчет стал результатом скорее невежества, чем недоброжелательности. Но становится все очевиднее, что может иметь место и более циничный и зловещий расчет. Как сказал министр по Брекситу Доминик Рааб: «голоса, звучащие в Европе, шепчут, что Северная Ирландия — та цена, которую Великобритании придется заплатить за Брексит».
Последствия такого подхода могут стать очень серьезными не только для мира в Северной Ирландии, но и гораздо дальше. Союзники Британии рискуют нарушить правила базового политического этикета в отношениях между странами Европы, что гораздо важнее любого союза: нельзя использовать сепаратизм в дружественной стране, чтобы ослабить или дестабилизировать ее. Политика времен XIX века — пройденный этап, и мы больше не считаем территориальную целостность предметом обсуждения. Одним из поводов для недовольства России Западной Европой было нарушение такого правила на востоке, например в бывшей Югославии. Возможно, в этом и есть рациональное зерно, но обстоятельства тогда были совсем иными.
«Зачем участвовать в обороне государств, пытающихся развалить наше собственное?» Или еще хуже: «Если Северная Ирландия — это та цена, которую они хотят с нас взять, зачем нам волноваться по поводу Латвии?» Как только такие комментарии станут частью общественного диалога, — а это становится все более вероятно, — отношениям Британии с Европой будет нанесен существенный, возможно, непоправимый урон.
В таком случае Путин может решиться на попытку перезагрузки британско-российских отношений неожиданным путем, включая какое-нибудь предложение по Солсбери. Медвежье объятие может оказаться очень кстати для падшей духом Британии, чувствующей себя осажденной, пострадавшей и обиженной своими ближайшими друзьями. Разумеется, враждебность по отношению к России среди британских кругов безопасности и большей части политических элит будет трудно преодолеть. Однако, не стоит недооценивать силу глубинных общественных настроений, направление которых может быстро изменить ситуацию. Было бы преувеличением сказать, что британцы воспринимают проблемы в Северной Ирландии столь же болезненно, как испанцы — Каталонию. Но сама мысль, что иностранные государства, в том числе так называемые друзья и союзники пытаются развалить вашу страну, заденет немало людей. Очень немногие, будь то в Брюсселе, Париже, Берлине или даже Вашингтоне, понимают, как много стоит на кону.
Ирония заключается в том, что если Великобритания и Евросоюз не смогут договориться, главным виновником станет политика по сохранению прозрачных границ между Британией и Ирландией. Ее смысл заключался в снижении рисков. Как это ни парадоксально, но она их только увеличила. Она должна была предотвратить введение жестких границ между странами и сохранить мир в Северной Ирландии. Неспособность прийти к соглашению, однако, может вернуть жесткую границу и поставить под угрозу мир в Северной Ирландии, не говоря уже о необратимом ударе по Западному альянсу. Это напоминает логику человека, который сжигает свою машину, потому что не смог получить желаемую страховку, а затем смотрит, как пламя пожирает другие машины на той же улице.
Возможно, ко времени публикации этой статьи будет сделан шаг в более позитивном направлении, но скорее всего — если только Евросоюз не изменит коренным образом свою позицию по данному вопросу, — вероятность провала переговоров на почве европейской, британской и ирландской политики останется в обозримом будущем.
Помимо последствий соглашения между Евросоюзом и Великобританией, может ли Брексит спровоцировать столь нужные Евросоюзу перемены? Было бы забавно, если бы Британия изменила союз, покинув его. Британия уже упускала эту возможность раньше. Люк ван Миддлаар — голландский политический философ и бывший спичрайтер президента Европейского совета Хермана Ван Ромпея (который был успешнее в этой роли чем его преемник Дональд Туск) — пишет, что «в 1945-м лидерство в Европе было вакантным, но британцы дали этому шансу ускользнуть». В оправдание Британии в тот период она основала региональную организацию — Совет Европы (не имеющий ничего общего с Европейским Советом). Учрежденный Лондонским соглашением 1949 года, вскоре он привел к заключению Европейской конвенции по правам человека. Но этих договоренностей было недостаточно.
К 1950-му году Франция взяла на себя бремя лидерства. Декларация Шумана, предложившая объединить каменноугольную и металлургическую промышленность Франции и Германии в наднациональную организацию, как пишет ван Миддлаар: «ударила по Лондону как небольшая атомная бомба, так как Франция неожиданно предпочла переплести свои и немецкие богатства в „наднациональной" организации в обход британцев вместо того, чтобы вступить с ними в организацию меньшего масштаба». Как нам известно, Британия осталась в стороне в 1950-х и 1960-х, когда организация формировалась, и оставила других, в основном Францию, во главе.
После вступления Британии в ЕС, ее способность проводить реформы в организации, была в лучшем случае ограниченной. Британия, быть может, преуспела в сдерживании некоторых из наихудших амбиций Брюсселя по централизации, но потерпела неудачу в двух, как теперь ясно, ключевых аспектах. Во-первых, Британии не удалось предотвратить превращение единого рынка в инструмент интеграции и централизации. Во-вторых, она не остановила (и, возможно, не могла остановить) создание валютного союза — самое катастрофическое решение в истории Евросоюза.
Многие в Британии, как сторонники выхода из ЕС, так и их оппоненты, надеялись, что Брексит станет катализатором перемен в Брюсселе. Два года спустя результаты не очень воодушевляют. Наоборот, непредсказуемым последствием стала радикализация ЕС. С точки зрения Брюсселя, сейчас, как, возможно, никогда раньше, принцип «еще больше Европы» является абсолютной догмой и решением всех проблем. Политика «Альтернативы — нет» (There Is No Alternative — TINA) кажется более укоренившейся, чем когда-либо: таков наш путь, а иначе хоть потоп. И во все большей мере недоступными становятся не только альтернативы текущей форме и направлению европейского проекта, но также и компромисс в любом виде. Подтверждением тому служит отсутствие гибкости, проявленное Европейским союзом по отношению к скромным изменениям в бюджете, предложенным итальянским правительством.
Никто так не олицетворяет радикализацию проевропейской позиции, как президент Макрон, который, кажется, видит европейскую политику в исключительно дуалистическом формате: как столкновение между добром («сторонники ЕС и антипопулисты») и злом («евроскептики-популисты»). Подобного рода мышление стоит за попыткой создать в Италии антипопулисткий (читай: проевропейский) национальный фронт от левых до правоцентристов. Но не приведет ли исчезновение политических противоречий между левыми и правыми к ощущению, что у антипопулистов просто нет иного ответа на вызов популистов, чем TINA?
В некотором смысле Великобритания уже разошлась с Европой. Обе партии, занимавшие господствующую позицию в британской политике уже почти столетие, набрали почти 83% голосов на всеобщих выборах 2017 года, лучший результат с 1970-х. В Германии объединенная доля голосов ХДС и СДПГ едва достигла 50% в 2017-м и, судя по недавним опросам и Баварским выборам, опустится еще ниже. В Италии обе партии, доминировавшие последние 25 лет, — правоцентристкая «Вперед, Италия» Берлускони и Демократическая партия, — вместе не дотянули даже до трети от общего числа голосов, в то время как во Франции система политических партий вообще находится в руинах.
В своих размышлениях о роли политических партий в современной демократии австрийский юрист Ганс Кельзен пришел к выводу, что «только самообман или лицемерие может заставить кого-либо верить, что демократия возможна без политических партий». Одно дело, когда вызов устоявшемуся порядку бросают такие партийные кандидаты, как Трамп или Корбин. И совсем другое, — когда кто-то приходит к власти на волне собственных движений. Представьте, насколько отличалось бы президентство Трампа, если бы он выиграл как Макрон, став кандидатом от движения «Вернем Америке былое величие», с Конгрессом, занятым его сторонниками. В этот раз от кризиса политических партий во Франции выиграл Макрон, но кто станет следующим?
Существует опасность, что европейская политика после Брексита станет гонкой на выживание, в которой традиционные политические партии все больше будут уступать протестным партиям, часто находящимся на окраинах либерального политического поля, и неустойчивым организациям, пытающимся создать впечатление новизны. Еще больше настораживает то, что политический спектр грозит сузиться до выбора между авторитарными противниками либерализма и на первый взгляд безобидной тиранией технократов-«безальтернативщиков».
Кризис главных политических партий Европы является симптомом глубокого кризиса легитимности. Многие из причин не уникальны для Европы: глобализация, финансовый кризис, новые технологии и так далее. Но валютный союз осложняет ситуацию в Европе до той степени, когда проблемы становятся неразрешимыми без потери либеральных и демократических ценностей. Никто не находит в себе смелости даже подумать об организованном устранении евро, однако при этом никто так и не смог предложить способа разрешить европейский кризис легитимности, сохранив при этом валютный союз. Некоторые рассчитывают, что могут дождаться того времени, когда европейцы внезапно окажутся готовы к созданию европейского сверхргосударства. Этого не произойдет.
