Лоран Шамонтен: Государство зачастую играло ключевую роль в российской экономике. Наблюдается ли то же самое сегодня?
Жюльен Веркей*: Сегодня государственная власть играет еще большую, чем в прошлом, роль в российской экономике. Что касается предложения, это в основном связано с усилением в 2000-х годах государственного присутствия в ключевых отраслях, таких как энергетика, банковский сектор и ВПК. Что касается спроса, консолидированный бюджет (федеральное государство, соцобеспечение, а также региональные и местные бюджеты) «перерабатывает» порядка трети ВВП посредством прямого и непрямого налогообложения. Таким образом, государственные расходы поддерживают доходы ряда предприятий (инвестиции и субсидии), а также многих семей (социальные пособия и выплаты). Недавнее исследование Всемирного банка показало, что доля дохода семей, которая связана с государственной властью, составляет от 45% до 60% вне зависимости от достатка. Эти удивительная статистика говорит о значимости пенсий в доходах престарелых людей, которых сейчас становится все больше среди населения.
Таким образом, можно было бы подумать, что государство в состоянии контролировать развитие национальной экономики, однако это не совсем так: способность правительства и Центробанка противостоять внешним ударам по траектории движения экономики несколько раз подвергалась проверке в прошлом (в 2008 и 2014 годах), однако так и не смогла пройти ее.
— Зависимость от экспорта сырья представляет собой другую классическую черту российской экономики. В чем проблематичность такой ситуации? Можно ли говорить о «голландской болезни»? Россия до сих пор остается сырьевой экономикой? С учетом ресурсов и их эксплуатации, каковы перспективы на 20 лет?
— Чтобы ответить на ваши вопросы аргументированным образом, следует прибегнуть к понятию «режим накопления». С точки зрения регулятивной терминологии, режим накопления отражает то, как экономике удается в долгосрочной перспективе обеспечить накопление капитала, развитие производства и потребления. Если говорить проще, речь идет о модели долгосрочного роста экономики. Говоря о России, очень важно правильно определить режим накопления экономики, чьи структуры были потрясены погружением в капитализм в 1992 году.
В моей книге я называю российский режим накопления «рантье-экстравертом». При рассмотрении долгосрочного периода, внешняя торговля и потоки капиталов играют большую роль в ВВП с учетом масштабов страны. Что еще важнее, эти потоки сосредоточены на небольшом числе базовых товаров (российский экспорт достаточно узок), а также организованы вокруг энергетических сырьевых ресурсов, в первую очередь нефти и газа. Именно это наблюдение служит основой для определения «рантье»: рента — это дифференциальный доход, который поступает от исключительного пользования тем или иным активом. Он может опираться на недвижимость и финансы, проистекать из определенного положения в политике и т.д. В случае с Россией ренту генерируют углеводороды. Если мировые цены превышают стоимость добычи и позволяют отрасли продемонстрировать эквивалент средней рентабельности инвестированных в экономику капиталов, любое новое повышение цен порождает ренту того же объема. Эта рента в свою очередь может быть накоплена государственным сектором, если тот сможет подмять ее под себя (в таком случае инвестиции направляются на инфраструктуру, здравоохранение, образование или резервные фонды в зависимости от политических решений правительства), или частным сектором (он может использовать доходы для модернизации производства и диверсификации деятельности или же разместить их в офшорах, чтобы укрыть их от налогов и национальных политических рисков).
Перед тем, как начать говорить о 20-летней перспективе, стоит определиться с основными моментами: что представляют собой ключевые параметры, от которых зависит возможное развитие российской экономики в долгосрочной перспективе?
Именно они характеризуют режим накопления: цены на нефть и способность государства эффективно использовать нефтяную ренту. Сочетание этих факторов позволяет сформировать много вариантов, однако мы рассмотрим четыре.
Первый возможный сценарий — это «брежневский застой»: в условиях сложной или даже враждебной геополитической обстановки власть решает ограничить восприимчивость национальной экономики к колебаниям мировой. В такой перспективе возможности по импорту необходимых для модернизации технологий ограничиваются, тогда как государство наращивает вмешательство для поддержки секторов и устарелых средств схем производства (вроде моногородов, в которых более 25% занятости зависит от одного большого предприятия). В результате производительность топчется на месте, а вместе с ней и долгосрочный рост, пусть даже рента продолжает приносить значительные ресурсы экономике.
Второй сценарий предполагает большой кризис режима накопления. Отрицательное воздействие на ренту (либо в связи с устойчивым снижением цен на нефть, либо в результате других механизмов, которые не дают экономике переработать достаточную часть экспортной прибыли) в конечном итоге оказывает критическое воздействие на производственный аппарат, который становится не в силах удовлетворить потребности населения. Недовольство обостряется сосредоточением богатств в верхах, начинает открыто выражаться и приобретает политический характер. Все это ведет к смещению нынешнего политического режима, который рушится вместе с режимом накопления: такой вариант относительно близок к ситуации 1990-х годов.
Третий сценарий — это «бонификация ренты». В настоящий момент он рассматривается российскими экономистами, которые полагают возможным преодоление ведомственных препятствий для эффективных реинвестиций сырьевой ренты в модернизацию экономики. В таком сценарии нефтяные доходы используются в других, инновационных секторах, что позволяет отойти от действующего режима накопления. В результате участия в формировании эффективных и прибыльных промышленных отраслей и услуг нефтяной сектор, как ни парадоксально, мог бы стать движущей силой диверсификации российской экономики. Такой вариант, безусловно, стал бы одним из лучших выходов из текущей ситуации.
Наконец, четвертый сценарий — это «стой-иди». Раз у Центробанка вновь появилось поле для маневра с отказом от поставленной цели валютной стабильности, сейчас у него больше возможностей для контроля повышения нефтяных котировок на конкурентоспособность национальной экономики. В результате повышение цен на нефть будет, как и в прошлом, воздействовать на внешний сектор (рост экспортных поступлений, импорта и утечки капиталов), но с меньшей валютной напряженностью, что исключает повторение шока 2008 года и более серьезного потрясения 2014 гожа. В то же время повышение реальных процентных ставок в связи с необходимостью бороться с перегревом экономики за один-два года начинает давить на ее рост, что формирует в долгосрочной перспективе слабое экономическое развитие в связи с колебания по политике «стой-иди». Этот сценарий, как мне кажется, с самой большой вероятностью будет соответствовать тому, что мы увидим в ближайшие 20 лет. Если этот вариант подтвердится, российский режим накопления не исчерпает себя, что вполне логично, поскольку он связан с основополагающими структурами мирового капитализма.
— Одна из основ успеха Китая — это импорт ноу-хау через диаспору. Как выглядит российский механизм? В чем заключаются для страны проблемы диверсификации?
— В 2011 году была выдвинута идея «импортозамещения», которая получила второе дыхание после 2014 года и западных санкций. Она заключается в нахождении внутри страны необходимых ресурсов для промышленной модернизации. Сегодня эта идея оспаривается или же представляется в относительном ракурсе, в том числе и самим Владимиром Путиным. Без сомнения, власти были вынуждены признать, что факты — упрямая штука: с восстановлением экономического роста импорт тоже пошел в гору. Кроме того, льготы для национальных предприятий в борьбе за госзаказы привели к значительному увеличению стоимости закупок. Успехи импортозамещения (они еще требуют масштабного эмпирического подтверждения) ограничены несколькими секторами, в которых, кстати говоря, зачастую использовались иностранные технологии. Речь идет в первую очередь о сельском хозяйстве и агропроме.
— Владимир Путин поставил целью вдвое сократить число живущих за чертой бедности к 2024 году. Насколько это реально? Какие потенциальные препятствия стоят на этом пути?
— Это лишь одна из задач, которые поставил Владимир Путин по случаю переизбрания. Отвечая на ваш вопрос, можно начать с того, что последний период существенного снижения бедности в России пришелся на 2000-е годы, когда экономический рост составлял в среднем 7,9% в год на фоне более чем десятикратного роста цен на нефть.
Чтобы уменьшить бедность в указанных пропорциях, из нее нужно вырвать порядка 10 миллионов человек, то есть, чуть более 1% населения в год. Это представляется труднодостижимым в том случае, если экономический рост не составит в среднем 3% в течение ближайших шести лет: за последние 20 лет (не считая кризисного 2008 года) требовалось в среднем 2,7% экономического роста в год, чтобы снизить показатель бедности в стране на 1%.
— Похолодание в отношениях с Западом после 2014 года стало проблемой? Может ли партнерство с Китаем и другими игроками компенсировать это?
— Череда дипломатических кризисов в отношениях с западными странами после аннексии Крыма в 2014 году действительно стала проблемой. Она отрезала значительную часть российских предприятий и банков от долларовых потоков и серьезно повысила «риски» страны для западных компаний. Что касается тех отраслей, где российское присутствие особенно сильно, например, производство алюминия, санкции коснулись не только российских компаний, но и всех предприятий сектора, который оказался выведенным из равновесия в результате политической нестабильности. Что касается Китая, с ним было сформировано значительное энергетическое сотрудничество и запущены совместные технологические проекты (например, в авиастроении). Ожидаются инициативы и в других областях. Как бы то ни было, ставить условия в них будет Китай, поскольку он находится в позиции явного экономического и технического преимущества. Таким образом, географическая диверсификация российских торговых связей продолжится в сторону Азии, но не только. В любом случае, Европа еще надолго останется ее главным партнером и будет играть для нее определяющую роль в большинстве важных для развития экономических и технологических областей.
— Что насчет Евразийского экономического союза (ЕАЭС)? Что можно сказать об экономических связях и соотношении сил стран-членов?
— Одно время ЕАЭС рассматривался как важная составляющая стратегической промышленной политики Владимира Путина. Однако после конфликта с Украиной, аннексии Крыма и восстания в донбасских республиках перспектива использования ЕАЭС в таком ключе была потеряна для российской власти. Президенты Белоруссии, Казахстана, Армении и Киргизстана в свою очередь не хотят сильного политического союза, который, как они прекрасно понимают, поставит перед ними ограничения в силу своего асимметричного характера. Им больше интересна потенциальная экономическая выгода для их развития. Та же пока что не получила конкретного воплощения, так как консервативное и протекционистское давление оказалось очень сильным, что помешало сформировать ряд рычагов, которые могли бы изменить ситуацию. В частности, речь идет об энергетической и финансовой политике. Таким образом, мы видим формальный региональный альянс, который располагает прочной и последовательной структурой, как того хотел Владимир Путин, но не имеет политического размаха и отличается слабыми перспективами расширения и углубления.
* Жюльен Веркей (Julien Vercueil), доцент кафедры экономики парижского Национального института восточных языков и культур, специалист по экономике постсоветских государств.
