В марте член российского сената обратился к генеральному прокурору с просьбой рассмотреть вопрос о занятиях йогой в СИЗО. Занятия йогой, организованные по рекомендации активистов-правозащитников, проводили с некоторыми заключенными с сентября. Но Александр Дворкин, который считается в России ведущим экспертом по культам, неожиданно написал доклад, в котором предупредил, что йога может вызывать сексуальное возбуждение, а это, в свою очередь, способно привести к сексуальным контактам между сокамерниками. Депутат парламента Елена Мизулина, которая за прошедшие семь лет предложила немало законопроектов против геев, немедленно связалась с генеральной прокуратурой, и с прошлого месяца занятия йогой с заключенными прекратили.
Я уехала вместе со своей семьей из России пять с половиной лет назад. Парламент тогда единогласно проголосовал за запрещение «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений», если таковая пропаганда направлена на несовершеннолетних, а потом запретил людям из числа ЛГБТ усыновлять детей. Мизулина публично пообещала создать механизм изъятия усыновленных и биологических детей из домов однополых пар. Страна быстро скатывалась в черную дыру гомосексуальной паники, и отъезд из России казался единственным здравым решением.
Мне решение уехать показалось неизбежным, хотя я, как и многие эмигранты, должна была убедиться, что никаких других вариантов для моей семьи не осталось, кроме как сняться с насиженного места и бежать. Но большинство моих друзей и знакомых из числа ЛГБТ остались. Я знаю многих людей, у которых ситуация очень похожа на мою, но для них выбор был не настолько ясен и несомненен. Это люди со средствами, как финансовыми, так и другими, и им предстояло начать сложный с правовой точки зрения и зачастую дорогостоящий процесс эмиграции. Они могли бы переехать намного легче, чем многие знакомые мне просители убежища в США из числа ЛГБТ, которым приходится начинать жизнь заново, не имея почти ничего. Относительное материальное благополучие этих людей и их общественные связи дают им возможность как-то жить в Москве, и они чувствуют, что уехав, многое потеряют.
Решение эмигрировать не похоже на другие жизненно важные решения. Это прыжок в неизвестность. Это как рождение первого ребенка или как брак. Но если говорить о браке или о рождении детей, то мы можем посмотреть, как этот прыжок уже совершили наши родные и близкие. А эмигранты — они исчезают из повседневной жизни своих родственников и друзей даже в нынешнюю эпоху интернета. Они начинают жизнь в новой языковой среде, создают связи в новом обществе, работают в новой обстановке. И чем больше они этим занимаются, чем больше осваивают искусство иммиграции, тем менее понятной становится их жизнь тем, кто остался на родине. Иными словами, эмиграция это как маленькая смерть.
В основном те люди, у которых я брала интервью для этой статьи, думали об отъезде долгое время. Когда в 2013-2014 годах Путин усилил политические репрессии, а Кремль активизировал свою кампанию против гомосексуалистов, Россия напала на Украину, а в российской экономике произошел крах, все они стали осуществлять какие-то практические шаги к переезду за рубеж: кто-то получил второй паспорт, кто-то вид на жительство в другой стране. Но последние пять лет они живут в состоянии какого-то неустойчивого равновесия: они готовы уехать, но не уезжают. Одна пара даже вернулась, прожив четыре года за границей.
39-летняя Нина вспоминает, как однажды утром в 2014 году Израиль объявил, что однополые пары могут теперь переезжать туда в соответствии с законом о возвращении. Чуть раньше Нина заключила в Аргентине брак с 35-летней Катей. «В тот день мы позвонили в посольство. Мы оказались первыми. Заполнили заявление, я представила доказательства, что мой отец еврей, и мы стали ждать». Ожидание длилось больше года. Когда позвонили из посольства, Нина была на седьмом месяце беременности. «Они сказали, что у них для нас есть плохие новости и хорошие. Хорошая новость заключается в том, что я имею право на въезд по закону о возвращении. А плохая состоит в том, что поскольку мы пара, заявление надо подавать не через посольство. Нам нужно въехать в страну, там подать заявление и ждать. Ожидание может длиться от четырех месяцев до пяти лет». Все это время Катя не сможет работать. Поскольку Нина была беременна и намеревалась после родов кормить ребенка грудью, то есть не выходить на работу, эта пара решила остаться в Москве.
Сейчас Нина, Катя и их трехлетняя дочь живут в центре Москвы на первом этаже старого многоквартирного дома. Это стильное и немного странное место с крашеными кирпичными стенами, открытыми потолочными балками и грубыми деревянными полами. Я спросила, сами ли они делали ремонт в этой квартире, когда купили ее три года тому назад. «Нет, это все прежний владелец, — сказала Нина. — Я просто повесила на окна опускающиеся жалюзи. Это было первое, что я сделала». Смысл ее слов о жалюзи стал мне понятен лишь позже в ходе нашего разговора. «Мы не целовались на улице с 2013 года, когда Дума сделала уголовно наказуемой пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений, — сказала Нина. — И в квартире мы тоже не целовались, пока я не повесила жалюзи».
Особую обеспокоенность у них вызывает руководитель товарищества собственников жилья. Это типичный представитель когорты зрителей государственных телеканалов. Когда у них в квартале открылся новый книжный магазин, он начал строить предположения, что его финансирует Джордж Сорос (это не так), и организовал кампанию за его закрытие. Женщины опасались, что ему станет известно о том, что они пара, и поэтому они наняли няню с Филиппин. (В Москве живет немало мигрантов из этой страны, и многие из них занимаются домашней работой.) «Она не говорит по-русски, — объяснила Катя, — и поэтому не будет общаться и болтать с другими нянями из нашего квартала. По той же причине мы не будем отдавать нашу дочь в государственный местный детский сад. Мы отдадим ее в частный детсад подальше от дома».
Женщины полагают, что со временем они все же уедут из страны. «Мы не будем ждать, когда в нашу квартиру ворвется Путин, размахивая казацкой нагайкой», — сказала Катя.
«Но мы сделали все для того, чтобы не пустить его вовнутрь. Двери на замок, а на следующее утро — на самолет», — добавила Нина.
Говоря о «Путине с нагайкой», женщины имели в виду социальные службы, которые иногда пытаются забрать детей из однополых семей, а в суде заявляют о том, что после развода ребенок не должен оставаться на попечении родителя из числа ЛГБТ, и запрещают таким родителям посещения. Однако план Мизулиной по созданию механизма изъятия детей у однополых пар не прошел. «Я очень внимательно наблюдаю за всеми этими делами об изъятии детей, — сказала Катя. — В последнем случае это была гетеросексуальная женщина с пятью детьми. Я тогда подумала, что гетеросексуалам тоже достается. Дел против однополых родителей не так много. Поэтому не исключено, что наши страхи преувеличены. Тем не менее, мы живем в ожидании апокалипсиса».
Такое ожидание заставило эту пару самоизолироваться. В прошлом году Катя прочитала, что банды «борцов за нравственность» выслеживают гомосексуалистов через социальные сети, и после этого закрыла все свои аккаунты. По ее словам, она «запретила Нине» выходить на открытые странички. Нина работала на телевидении, но она уволилась, а вот Катя трудится в московском офисе многонациональной компании адвокатом по налогообложению. Она занимает высокую должность, и ей приходится много работать. «В офисе полно гомофобов, — говорит она. — Это похоже на жизнь на Первом канале». Она имела в виду один из главных в России государственных пропагандистских каналов, где постоянно звучит гомофобская риторика. Среди прочего, самоизоляция означает, что никто на работе не знает о Катином ребенке. Несколько месяцев тому назад, когда их дочь заболела, и Кате понадобилось уйти с работы посреди рабочего дня, она солгала, что что-то случилось с ее матерью. От волнения она забыла про свою ложь и едва не попалась, когда коллеги на следующий день стали расспрашивать ее о здоровье матери и о том, в какую больницу ее отвезли.
Человек привыкает к такой добровольной незаметности, но когда мир показывает себя с другой стороны, это больно ранит. Прошлым летом семья провела месяц в одной западноевропейской стране, где тоже есть филиал катиной компании. Когда Нина зашла в офис этой компании вместе с дочерью, местный коллега Кати спросил: «Это ваша дочь?» Он обращался к обеим женщинам так, будто воспитание дочери двумя женщинами это обычное явление — как, собственно, оно и есть во многих странах мира. «Он понятия не имел, какой это для нас ценный подарок, — сказала Катя. — Когда мы уезжаем из России, мы снова привыкаем держаться за руки». Но страх это привычка, которая откладывается в мозгу. «Я смотрела „13 причин, почему", — сказала Катя, имея в виду телесериал о паре гомосексуальных подростков. — Я постоянно думала, что их вот-вот изобьют. Но ничего не случилось».
Чем больше мы беседовали, тем мрачнее становился разговор. «Все, что нам нужно, — это чтобы наш ребенок мог бегать по двору, чувствуя себя комфортно, — сказала Катя. — Нам просто хочется держаться за руки. У нас есть право жить и дышать. Но нам говорят, что дышать можно только через соломинку».
Почему же в таком случае они не уехали? «Быть беженцем трудно, — сказала Нина. — Я говорю это со знанием дела, потому что с 17 лет работаю с беженцами как волонтер». (В юности Нина основала в Москве школу для детей беженцев.)
«В своей профессиональной области мне пришлось бы спуститься на три ступеньки по карьерной лестнице, — добавила Катя. — А еще страшно отправляться в неизвестность. На самом деле, причина только одна: это страх».
***
Марине и Людмиле (это не настоящие их имена) немного за сорок. Эта пара воспитывает двоих детей, мальчика и девочку, и живут они в том же квартале, что и Нина с Катей. Отец их детей Петр (это тоже не настоящее его имя) гей, и живет он в том же доме, что и женщины. Место важно. Центр Москвы более космополитичен и толерантен, чем остальные районы города, а присутствие еще одной лесбийской семьи дает некоторое ощущение комфорта. «Мы чувствуем себя в безопасности, потому что живем в центре, наш круг общения нас поддерживает, и у нас есть деньги, — сказала Марина. — Мне трудно себе представить, как живется людям, у которых нет хотя бы одного из этих компонентов».
Место жительства, связи и деньги позволяют такой семье жить в так называемом пузыре. Сына они водят в частный детский сад, а лечатся только в частных клиниках. Но поскольку Людмила биологическая мать их детей, ей надо присутствовать всякий раз, когда их осматривает врач, хотя за прививками и прочими связанными со здоровьем вопросами следит Марина. Незаметность Марины как родителя оказывает на пару самую большую психологическую нагрузку.
«Все знают, что у Петра есть дети, — сказала Марина. — А у меня нет детей. У меня нет детей по мнению моих коллег на работе, по мнению моих дальних родственников, по мнению родителей в нашем дворе. Как только другие родители слышат, что дети обращаются ко мне по имени, они теряют ко мне всякий интерес, так как думают, что я няня».
«Петр все время слышит комплименты на детской площадке, — добавляет Людмила. — Люди говорят: „Ваш мальчик такой умный". Но это в основном заслуга Марины, потому что это она ему читает. Но она никогда не слышит таких комплиментов в свой адрес. Она считает, что ей безразлично мнение других людей. Но это не так».
Эта пара думала о том, чтобы уехать, но отказалась от этой затеи. Латвия, предоставляющая вид на жительство в ЕС тем, кто вложит там в недвижимость более 250 000 евро (его за последние пять лет получили многие россияне), не признает однополые браки, и поэтому Марина с Людмилой не могут переехать туда как семья. А Испания, которая тоже весьма популярна среди отъезжающих, требует слишком больших инвестиций.
«А еще мы не хотим уезжать, — сказала Людмила. — Нам здесь нравится. И мы знаем, как здесь жить. Мы знаем, к кому обращаться, где у нас есть связи, мы знаем, кому надо платить, если возникнет такая необходимость».
«Просто жить здесь нам очень удобно, — добавила Марина. — Конечно, внешняя действительность очень неприятна. Но мы не думаем об этом каждый день, мы думаем об этом раз в неделю, когда посещаем своего психотерапевта». Марина начала посещать психотерапевта несколько месяцев тому назад, увидев в этом последнее средство. У нее уже семь лет постоянный, порой изнурительный кашель, и ни один врач не смог поставить женщине диагноз. Похоже, что кашель является физической реакцией на то, что они живут в пузыре, таясь от внешнего мира. Когда она стала еженедельно рассказывать о себе, кашель прошел.
***
Яна Мандрыкина, которой 41 год, не захотела скрываться и прятаться. Шесть лет назад она совершила каминг-аут, дав интервью для журнала. Это было откровением для ее семьи, для сотрудников ее фирмы по продаже недвижимости, для ее клиентов. Интервью опубликовали в специальном выпуске журнала «Афиша». Такие же интервью с каминг-аутом дали для этого журнала 27 человек из числа ЛГБТ. Это был ответ на «закон о пропаганде», который должна была рассматривать Дума. Многие из этих людей позже уехали из страны, и мало кто из них согласился на разговор с журналистом онлайнового журнала Wonderzine, когда там в прошлом году готовился материал на эту тему в пятую годовщину коллективного каминг-аута. Мандрыкина согласилась и на интервью, и на фотографию для журнала.
Сейчас она воспитывает маленького сына вместе со своей партнершей Марией Соколовой, у которой есть шестилетняя дочь от прежнего брака с мужчиной. Отец ребенка их друг и гей. Недавно, когда ребенка пришлось положить в больницу, врачи и медсестры вначале опешили, увидев троих взрослых людей, но потом признали их как семью. Когда Мандрыкина и Соколова оставались с мальчиком по очереди, сотрудники говорили: «А вот и другая мама».
32-летняя Соколова относится к этому иначе. Женщина была недовольна тем, что врачам ее представили как подругу, а друга-гея как отца.
«Это потому что в глазах закона ты не мой партнер и не второй родитель», — сказала юрист по образованию Мандрыкина.
«Об этом и речь, — заявила Соколова, — что такой у нас в стране закон».
После этого обстановка накалилась. Мандрыкина говорила, что надо смотреть на происходящее реалистично. Соколова настаивала на принципах и предлагала эмигрировать. Я испугалась, что из-за моего интервью пара распадется, но женщины позже заверили меня, что эмоциональные споры это нормальная форма их общения.
Когда женщины встретились чуть больше года тому назад, Мандрыкина предупредила свою новую подругу, чтобы та не рассказывала слишком много своему ребенку. «Это должно быть приемлемо для внешнего мира», — сказала она. Соколова считает, что такие мысли отвратительны. «Если в этой стране мой бывший муж может отнять у меня ребенка из-за моей сексуальной ориентации, то наверное, это не очень хорошая страна для жизни, — сказала она мне. — Мне повезло, потому что он больше говорит, чем действует». Да и говорит он тоже не очень много. По словам Соколовой, ее бывший временно прекратил общение с дочерью, потому что сейчас ее воспитывают две женщины.
У Мандрыкиной весьма любопытная точка зрения на эмиграцию. Она часто продает квартиры людей, которые уезжают, но она также помогает оставшимся вкладывать деньги в недвижимость. «В 2013-2014 годах я продавала очень много квартир людей, которые уезжали из страны, в основном на Запад, — рассказывает она. — Три или четыре года назад я и сама планировала уехать, потому что уезжали многие. У меня было такое ощущение, что все вот-вот рухнет. Теперь люди больше покупают, хотя я говорю им, что покупать надо лишь в том случае, если они реально видят свое будущее здесь». Мандрыкина и Соколова живут в прекрасной съемной квартире в центре Москвы. Мандрыкина не хочет покупать жилье в Москве, потому что не видит для себя будущего в России. Но и уезжать она тоже не хочет: деньги она зарабатывает хорошие, и в России ей достаточно комфортно.
«Если я не ощущаю никакой опасности, то зачем мне уезжать?— говорит она. — С другой стороны, что такое опасность? Это когда меня арестовывают, или когда меня предупреждают о возможном аресте? А будет ли предупреждение? Недавно была целая череда арестов предпринимателей. Что — это было предупреждение, которое лично я должна принять во внимание?»
Все угрозы кажутся смутными и далекими, пока, как говорят Катя с Ниной, не ворвется Путин, размахивая казацкой нагайкой. А вот издержки от эмиграции вполне конкретны и определенны: эмигрант жертвует своим положением в обществе, финансовым благосостоянием и очень важным, но трудноопределимым ощущением того, что он дома.
***
Полина и Ксения выяснили, что жизнь эмигранта слишком горька и неприглядна. Они уехали из Москвы в 2014 году. На тот момент они были знакомы более 10 лет, но отношения у них были какие-то мучительные и неопределенные. Ксения признавала себя лесбиянкой, а Полина нет. Но когда Полина, работавшая на независимом телеканале «Дождь», почувствовала, что ей надо бежать из страны из-за масштабных политических репрессий, Ксения сказала, что поедет с ней. Они решили, что надо получить вид на жительство во Франции, потому что Ксения говорит по-французски. Они выбрали Прованс, потому что жизнь там не такая дорогая, как в Париже. Жить они решили в Марселе, потому что так захотели дети Полины от ее первого гетеросексуального брака. Но они возненавидели этот город. «Мы покинули свою зону комфорта и попали в совершенно чужой для нас мир», — сказала Ксения. Они не имели права работать во Франции, и поэтому работали дистанционно на российские компании. Попытки завести друзей не увенчались успехом. Труднее всего им было разобраться во французской бюрократии, начиная с детского сада и здравоохранения, и кончая их правовым статусом.
Но в прошлом году они вступили в брак. «Наконец, я разрешила себе это», — сказала Полина. Их родители, живущие в Санкт-Петербурге, подружились между собой и часто вместе путешествуют. Каждая из женщин родила ребенка. А в октябре прошлого года они вернулись в Москву.
Прежде чем вернуться окончательно, Полина полетела в Москву на операцию. Когда ее попросили дать телефон родственника или знакомого на экстренный случай, она дала контакты Ксении. Дама из приемного отделения спросила, кто она ей.
«Жена», — сказала Полина. Кто? Жена. Медсестра сказала: «Я напишу просто „подруга"».
Полина засмеялась, вспоминая этот случай. Теперь, когда она разобралась со своей сексуальной ориентацией, то замешательство, в которое приходят люди, узнав о ней, не вызывает у женщины особых эмоций.
Иногда другие люди могут даже удивить. В апреле прокуратура рассмотрела жалобу на занятия йогой в СИЗО и пришла к выводу, что она необоснованна. Занятия йогой решили возобновить. Мои знакомые геи и лесбиянки в России убедились, что страна по прежнему ходит по краю пропасти, но не прыгает в нее, и что они могут и дальше жить в состоянии неустойчивого равновесия. А что касается меня, то я могу просыпаться в Нью-Йорке и вздыхать с облегчением от мысли о том, что мне никогда не придется тревожиться, думая о том, как кто-то увидит меня целующейся с женщиной, или как государство решит, что у ребенка не может быть двух матерей. Что лучше: такое чувство облегчения или ощущение, что ты дома? Дать ответ на этот вопрос невозможно, а сделать выбор невероятно трудно.
