После почти шести лет конфликта с Россией сегодня на Украине сложился несколько изменчивый спектр общественного мнения, который в целом разбивается на два лагеря. Это отнюдь не те лагеря, на которые украинцев привыкла — ошибочно — делить кремлевская пропаганда, на партию мира и партию войны. В действительности они делятся на тех, кто верит в успех переговоров о мирном соглашении с Россией о суверенитете Украины, и тех, кто не верит. Президент Украины Владимир Зеленский безоговорочно разместился в первом лагере. Наряду с обещанием побороться с коррупцией именно подход Зеленского к мирным переговорам — противопоставленный политике суверенитета через сопротивление бывшего президента Петра Порошенко — обеспечил ему убедительную победу на выборах.
К сожалению для Зеленского, события словно сговорились против него: идти по выбранному им пути — значит не только расшатать правительство изнутри, но и подорвать украинские позиции против великого северного противника. По общему мнению, на своем первом серьезном испытании — саммите в Нормандском формате 9 декабря — Зеленский проявил себя достойно, но положение дел по-прежнему непропорционально невыгодно — как Украине вообще, так самому Зеленскому.
Основная проблема заключается в том, что российско-украинский конфликт по сути своей асимметричен, и большинство асимметрий — но, что примечательно, отнюдь не все — работают в пользу России.
Дело не только в том, что Россия больше, многочисленнее, сильнее и богаче Украины. Для Украины, в отличие от России, это борьба за выживание. Боевые действия развернулись на украинской земле, это украинский жилищный фонд, инфраструктура и промышленные предприятия разрушаются, а украинцы гибнут чуть ли не ежедневно. Поэтому конфликт мрачно нависает над всеми сторонами украинской жизни. При этом для большинства россиян война где-то далеко и в повседневную жизнь почти не вмешивается. Начиная с 2015 года масштабы боевых действий и прямого участия российских военных сократились, — и это гарантирует, что российские жертвы невелики и их можно легко замаскировать под жертвы военных учений. Западные санкции и расходы на содержание клиентов Кремля на Донбассе, безусловно, высасывают соки из российской экономики, но в среднесрочной перспективе это бремя терпимо.
Более того, экономическое и географическое превосходство России на постсоветском пространстве позволяет ей извлечь из дестабилизации Украины максимум. Самое главное, что благодаря дотошной трубопроводной политике, которую он ведет с 2005 года, Путин близок к тому, чтобы полностью исключить Украину из цикла. Россия экономически зависит от экспорта углеводородов в Европу, а трубопроводная инфраструктура шла преимущественно через Украину, вплоть до настоящего момента серьезно ограничивая свободу действий Москвы. Всякое нарушение транзита газа через Украину чревато потерями «Газпрома» на прибыльных европейских рынках, и поэтому любые широкомасштабные военные действия России против Украины немедленно повлекут за собой катастрофические финансовые последствия для Москвы. Путину несказанно повезло, что момент максимальной уязвимости Украины наступил в 2014 году, до того как Россия реализовала свою стратегию обхода трубопровода. Если строительство газопровода «Северный поток-2» будет завершено в 2020 году по плану, Москва сможет воспользоваться ситуацией в полной мере, — если в будущем череда событий позволит нанести решительный удар по братскому, но ненавистному соседу.
Недавние санкции США против «Северного потока — 2», судя по всему, запоздали, и завершению проекта вряд ли помешают. Однако потребность Москвы продолжать транзит газа в Европу тем временем привела к компромиссному соглашению, подписанному 31 декабря. Оно обязывает Россию продолжать значительный — несмотря на сокращение — транзит газа через Украину в течение пяти лет. Чтобы украинцы не слишком гордились своим мастерством на переговорах с Москвой, им следует задуматься над зловещим послужным списком российской трубопроводной инфраструктуры, — у которой то и дело возникают масштабные неполадки с техническим обслуживанием и даже случаются вовсе необъяснимые взрывы, причем всякий раз это служит интересам Кремля и позволяет отключить упрямым соседям нефть или газ. Поэтому пусть никто не удивляется, если вскоре после завершения строительства «Северного потока — 2» и «Турецкого потока» транзит газа через Украину столкнется с некой катастрофической неисправностью на российской территории, которая не поддается ни объяснениям, ни оперативному исправлению, давая России сомнительные «технические» основания игнорировать договорные обязательства.
У Кремля также несоизмеримо больше возможностей, чтобы осыпать противника щедротами или отбирать их, — свободное передвижение товаров и людей; обмен пленными (один из приоритетов Зеленского); прочное прекращение огня с пророссийской стороны линии соприкосновения; некоторая передышка от интенсивной русификации для стремительно сокращающегося числа жителей Донбасса, пытающихся сохранить украинскую идентичность. Путин дал, Путин взял. У Кремля огромные и многогранные возможности истязать Киев, и Зеленский почти ничего не может с этим поделать — предвосхитить действия России, парировать шаги Москвы либо отомстить тем же.
Испытывая куда меньшее давление и имея в своем арсенале широкий набор орудий, Москва ведет переговоры с позиции относительной силы и может позволить себе долгую партию. Но какова долгосрочная цель Москвы? Относительно российской войны на Украине высказываются самые разные догадки, — что неудивительно, поскольку я сомневаюсь, что сам Путин может более-менее внятно сформулировать минимальные требования России либо указать точку, когда Россия откажется от своих далеко идущих планов и пойдет на компромисс.
Ряд аналитиков предлагает так называемую финляндизацию, — Украина остается нейтральной, отказывается от членства в НАТО или ЕС, — как разумную уступку в обмен на возвращение Россией Донбасса. (Причем, даже в гипотетических сценариях Крым обычно не рассматривается). Показательно, что вариант финляндизации рассчитан исключительно на Запад, а не на русских, — большинство россиян воспримут его не как компромисс или ничью, а сугубо как поражение.
Путиным движет не столько тревога из-за возможного расширения НАТО, а убежденность, что Украина — целиком или часть ее — российская вотчина, несправедливо отчужденная. Основная мотивация Кремля — не страх, а гнев сторонника «воссоединения исконных земель». Этот момент Путин сам неоднократно подчеркивал — последний раз в конце прошлого года на ежегодной пресс-конференции 19 декабря. Тогда он назвал земли к северу от Черного моря (то есть южную треть Украины) «исконно российскими территориями», которые «ничего общего с Украиной не имели», но Ленин «несколько странноватым решением» передал их новосозданной Украинской ССР.
На самом же деле большая часть северного Причерноморья впервые попала под власть Москвы лишь в 1783 году, поэтому едва ли эти земли можно считать «исконно русскими». Более того, как видно из переписей 1897 и 1926 годов, в населении регионов, которые Ленин «странноватым решением» передал Украине, преобладали как раз украинцы. Поразительное утверждение Путина отражает мышление, которое я впервые услышал более 20 лет назад от российского дипломата, — что «подлинно» украинские земли якобы сводятся к трем западноукраинским областям, известным как Галиция или Галичина. Более того, отнюдь не случайно, что те же самые южные регионы Украины, упомянутые Путиным, стали целью неудачной попытки России в 2014 году создать некое объединение под названием «Новороссия», которая отделится от Украины и присоединится к России.
К сожалению, за свежими размышлениями Путина на тему «исконно российских территорий» к северу от Черного моря стоит не человек, готовый пойти на компромисс вокруг земель, которые считает священными и принадлежащими России по праву, но идеолог, рассчитывающий возродить вымышленную «Новороссию» при первой же возможности. И когда дело доходит до создания Русского Мира — опоры путинской стратегии по превращению России в независимый центр силы в многополярном мире — Украина остается главным трофеем, обязательным слагаемым успеха.
В результате внутри страны Зеленскому грозит та же опасность, что и всякому политику, который наобещал больше, чем может дать. Признаки его готовности вести переговоры на условиях Путина (в частности, принятие формулы Штайнмайера) уже вызвали противодействие со стороны тех, кто не верит, что Москва готова принять суверенитет Украины. Однако ужесточение подхода Зеленского — а по сути, полное или частичное принятие суверенитета через сопротивление, политики его непопулярного предшественника, — грозит лишить его поддержки утомленного войной электората, убежденного, что урегулирование в ближайшей перспективе вполне возможно. Найти квадратуру этого круга будет непросто — и чревато риском внутренней дестабилизации, чем не преминет воспользоваться Москва.
Потенциал для краткосрочных, самопричиненных разногласий на Украине — не единственный фактор в пользу России. Ангела Меркель, давняя противница Путина в Германии, сходит с геополитической сцены — но не раньше, чем окажет неоценимую помощь давней цели Путина по прокладке трубопроводов в обход Украины. Берлин полагает, что добился уступки с точки зрения дальнейшего транзита российского газа через Украину, но, как я уже предполагал, лишить ее силы будет несложно. Когда «Северный поток — 2» заработает, неужели кто-нибудь думает, что Германия его закроет, если Россия откажется от транзита через Украину?
Более того, поразительна трансформация Эммануэля Макрона — из самых антипутински настроенных кандидатов в президенты он превратился в главного европейского «путинферштейера» (готового понять Путина, прим. перев.), как говорят немцы, и НАТО-пессимиста. Грандиозная идея Макрона, связывающая Россию с Европой (или, наоборот, Европу с Россией?), если и уделит внимание украинским интересам, то лишь походя. Что касается военной мощи Европы, то весьма прискорбно, что в своем интервью журналу «Экономист» (The Economist) Макрон почти целиком сосредоточился на якобы «смерти мозга» у НАТО вместо того, чтобы откровенно признать, что в собственной слабости Европа повинна сама. Честно говоря, уж если и сравнивать дисфункцию НАТО с неизлечимой болезнью, то лучшая аналогия — это не смерть мозга, а мышечная дистрофия. Представление Макрона о сильной, независимой Европе, которая может за себя постоять в военном отношении, может, и не излечит проблему, но всяко лучше господствующего сочетания самоуспокоенности и самообольщения, будто уход Трампа из Белого дома каким-то образом вернет трансатлантическую учтивость и прикроет военную слабость Европы.
Что до США, то роль Украины в драме вокруг импичмента Трампу Киев, как ни удивительно, почти не задела. Что касается более широкой приверженности США европейской безопасности, то победа Байдена в 2020 году ослабила бы трансатлантическую напряженность, но при этом принесла бы лишь временную передышку от внутреннего давления с целью урезать обязательства США за рубежом. Более того, победа демократического социалиста в 2020 году или впоследствии ознаменует собой масштабную переориентацию бюджета с обороны/безопасности на социальные программы и «новый зеленый курс». В результате США станут зеркальным отражением Европы — пламенными последователями принципа многосторонних отношений, но без военных средств для поддержки европейской безопасности на практике. Трансатлантическая учтивость восстановится — но какой ценой?
Если россияне считают, что «историческая Украина» ограничивается Галичиной (а это лишь десятая часть современной Украины), если они искренне верят, пусть и основываясь на избирательном и весьма своеобразном понимании истории, что бóльшая часть территории Украины украдена у России, и если у них есть достаточные основания считать, что Украина ослабнет и погрузится еще глубже в хаос, а Запад утратит к ней интерес, то с чего Путину поступаться тем, что он считает кровной вотчиной России, признавать территориальную целостность Украины или возвращать Донбасс, — если это не троянский конь? И все же этот невероятный сценарий — предпосылка, на которой строится всякая надежда на скорое урегулирование конфликта на Донбассе путем переговоров.
Но даже при том, что против Киева играют краплеными картами, поражение далеко не предрешено. Для Украины простое выживание — уже победа. Для России же победа — результат более сложный и нюансированный. Цель состоит не в том, чтобы обратить Украину в тлеющие руины, а в том, чтобы включить страну более-менее нетронутой в Русский мир. Подход Кремля неизбежно включает в себя военную составляющую, но Москве придется каким-то образом подорвать Украину, не уничтожив ее полностью. Искомый сценарий — Крым 2014 года, а не Донбасс. Поэтому российские военные операции будут крайне ограничены и предельно точны. Успех зависит главным образом от убежденности критической массы украинцев, что их язык и национальная идентичность — отклонение от нормы и что, перефразируя название политической партии 1990-х годов, «их дом — Россия». И все же маловероятно, что какое бы ни было сочетание давления, уговоров и усталости украинцев от войны — пусть и в течение длительного периода времени — приведет к такому результату. Пусть огромные преимущества России могут сильно испортить жизнь противнику, но шансы Москвы достичь максимальных целей невелики. Как ни странно, асимметрия конфликта затрагивает обе его стороны.
Кирк Беннетт — сотрудник дипломатической службы США в отставке, служивший как в Москве, так и в Киеве.
