Трагедия Катыни коснулась тысяч польских семей, и надо было иметь огромное мужество и внутреннюю силу, чтобы долгие годы жить и искать не только сведения о близких, но и правду о том, что произошло в 1940 году. Не меньше мужества — личного, гражданского и научного понадобилось ученым, которые проводили исследовательско-эксгумационные работы в Катынском лесу, Харькове и Медном. Среди них — известный польский археолог, профессор Мария Магдалена Бломберг, которая является членом Федерации Катынских семей. Профессор Бломберг участвовала в Международной научной конференции «Катынь Pro Memoria», организованной Центром польско-российского диалога и согласия, где и удалось нам побеседовать.
- Госпожа профессор, как начиналась Ваша работа в группе ученых, которые вели эксгумационные работы в местах массовых расстрелов польских офицеров на территории бывшего СССР?
Мария Магдалена Бломберг: Моя глубокая заинтересованность проблематикой Катыни вытекает из факта, что там погиб мой отец, которого я практически не знала, но старалась открыть каждый момент его жизни. Почему его нет, почему он погиб, какие были причины? Потом были поиски места его захоронения. Но уже с 1943 года, когда немцы провели эксгумацию в Катынском лесу, мы знали, где он погиб. Мой отец был распознан, поскольку при нем были документы и удостоверение о награждении Орденом Виртути Милитари. И его имя стояло в первых эксгумационных списках. Также мы получили одно письмо, которое он прислал на Рождество, где написал, что находится в Катыни и чувствует себя хорошо. А когда выяснилось, где отец находится, то брат, который был вместе с отцом на войне, как несовершеннолетний был обменен на немецких пленных. По пути в Германию, в окрестностях Ченстоховы, он выбросил в окно письмо с нашим адресом. Письмо до нас дошло, и мы узнали, что брат едет в Германию, а отец остался в Козельске. Поскольку брат был в Германии до самого конца войны, информация о проведенных эксгумациях приходила туда быстро. Так что проблема была мне известна буквально с самого начала. Несмотря на то, что я была несовершеннолетней, с того момента, когда я узнала, где погиб мой отец, я старалась идти по его следам, чтобы восстановить этапы его жизни.
- Что в этих поисках было для Вас самым трудным?
Мария Магдалена Бломберг: Ох, каждый человек хочет иметь отца, но даже если у него нет отца, то знать, почему его нет. А кроме того, последствия наличия отца-довоенного офицера переходили на нас, на нашу повседневную жизнь. В лицее мне объясняли, что я могу не получить аттестат зрелости, потому что отец был «врагом народа». Потом, когда я всё же закончила учебу и хотела поступить в вуз, меня предупреждали, что не примут по той же причине. Но я нашла выход. Сразу после
- Мне, как обычному человеку, представляется, что эксгумационные работы сами по себе — это огромное переживание, как в исследовательском, так и человеческом измерении. Тем более, если Вы связаны с Катынью эмоционально. Что помогло Вам справляться с этой тяжелой во всех отношениях работой?
Мария Магдалена Бломберг: Прежде всего, я была не одна, с тремя коллегами, отцы которых тоже погибли в Катыни. Мы были убеждены, что археологи обязаны там быть, потому что археолог обратит внимание на каждую подробность, на каждую деталь. Мы даже могли сказать, какое это было время года. И это не было лето. Ведь немцы напали на территорию СССР в июне, а расстрелянные были в теплых шинелях, у кого они были, или в теплых свитерах. Кроме того, когда их ставили на перекличку, от земли шел холод, и они, чтобы не так мерзли ноги, делали себе вторую подошву из дерева или резины. Всё это я видела. Это страшное зрелище, страшное… Сброшенные вниз тела… Так было в Харькове и Медном. Но в самой Катыни было иначе. После немецкой эксгумации это уже не был тот момент, когда их сбросили после расстрела. Мы видели их уже перенесенными в другое место. Тем не менее, эти останки говорили об отсутствии какого бы то ни было уважения к человеческой жизни со стороны карателей. Но мы старались, чтобы это не производило на нас такого впечатления, чтобы мы не могли работать. Нам было важно, прежде всего, составить документацию: кем были эти люди, мы искали какие-либо детали, которые могли бы помочь нам узнать имя и фамилию. Но это было практически невозможно, потому что после 1943 года после немецкой эксгумации были забраны все такого рода элементы. Все могилы были общими, кроме двух, которых удалось установить — генералов Бронислава Богатеревича и Мечислава Сморавиньского. И в этом случае мы могли даже их различить, потому что в нашем коллективе был антрополог. Он идентифировал их по возрасту. Личности всех остальных установить было очень трудно, но каждый был для нас дорогим человеком, каждого надо было с почестями перезахоронить. Комок стоял в горле, слезы наворачивались на глаза, но работа началась, и надо было ее выполнить. Мой впечатлительный коллега, отец которого убит в Катыни, несколько раз терял сознание. А мне помогло справиться моё упорство, человека, который с детства привык бороться с трудностями. Хотя меня старались первести на другие работы, чтобы было поменьше таких тяжелых моментов. Но я не боялась трудностей, я знала, что эту работу надо провести солидно и вкладывая в нее сердце.
- Как Вы оцениваете мероприятия, посвященные 80-й годовщине Катынского преступления?
Мария Магдалена Бломберг: Я рада, что есть определенная общественная группа, которая об этом помнит. Надо помнить и передавать память молодым поколениям не о преступлении как таковом, а о взаимоотношениях между людьми. О том, как человек человека может убивать без причины, без необходимости. Потому что на войне — ты стреляешь в меня, я защищаюсь и стреляю в тебя. По крайней мере, есть какое-то равновесие. Но если человека ведут со связанными сзади руками, чтобы он не вырвался, стреляют в голову с близкого расстояния — это невозможно понять! У меня нет слов для определения аморальности того, кто так поступает. Но и тот, кто стрелял, тоже боялся. Ведь если бы он не выполнил приказ, то был бы расстрелян точно так же. Могу говорить лишь об абсолютной деморализации власти, которая своим подчиненным отдавала такие приказы.
