Во время этой беседы Бичкаускас был как никогда откровенен. И ему есть, что рассказать. И о встрече с Михаилом Горбачевым, и о бессонной ночи в посольстве с пистолетом в руке во время событий 13 января, и о Борисе Ельцине, который расправился с запасами французского коньяка в посольстве и о последниx минутах Казимиры Прунскене в должности премьера в здании парламента.
Наказание — советская армия
Delfi: Вы — человек необычной судьбы. Жизнь дала вам разнообразный опыт. Я бы хотела начать беседу с уникального факта вашей биографии. Вы единственный служащий советской прокуратуры, следователь по особо важным делам, которого по решению Москвы забрали на службу в Советскую армию. С такой должности никто в армию не брал в то время, а ведь и было вам тогда почти 30 лет. За что вас наказали?
Эгидиюс Бичкаускас: Тогда, до 1990 года, нас, следователей по особо важным делам, в республиканской прокуратуре было всего 7-8. Мы расследовали самые сложные дела. Одно из направлений — коррупция, иными словами — взяточничество. У меня были серьезные дела, и я сказал бы так: я не умел или не соглашался в то время «жать на тормоз», когда дела касались особо важных людей того времени или сфер. Я был слишком небольшим человеком, чтобы меня вызвать для объяснений в ЦК КПСС, но мой начальник постоянно туда ходил.
Я не поддавался давлению, и это имело последствия. Был получен именной приказ из Москвы. Насколько я знаю, в Литве больше не было никого, кого бы взяли в армию из прокуратуры и тем более, чтобы кто-то попал туда, куда попал я. Приказ был именным, поэтому ни у кого не было желания спорить с Москвой. Не нужна была даже медкомиссия — меня выслали в течение недели. Жена Йоланта тогда была в Индии, а когда она вернулась, я уже был на Дальнем Востоке.
— Вы, наверное, знаете, из-за кого или из-за каких дел там оказались?
— Знаю инициаторов, они потом сами хвастали, но доказательств у меня нет. И эти люди еще живы. Дела о взяточничестве такие, что мы решали вопрос обысков в домах членов партии и даже ЦК.
— Предполагаю, когда вы получили повестку, решили, что жизнь рушится?
— Да, тогда я был убежден, что надо вычеркнуть два года из жизни. Но сейчас я понимаю, что эти годы не прошли зря, это был бесценный опыт. И вряд ли моя дальнейшая жизнь сложилась бы так, как сложилась, если бы я не прошел этот путь. Я служил в военной прокуратуре. Чтобы не было идеологических вопросов, я занимался криминальными преступлениями, которых в армии было много. Дальневосточный округ тогда возглавлял Дмитрий Язов, которого потом назначили министром обороны СССР. Его адъютантом в министерстве был мой тогдашний начальник генерал Иван Субачев. Когда я потом работал в Москве, мне приходилось не раз вести с ними переговоры. Со службы в Советской армии я вернулся в декабре 1986 года.
Вон из прокуратуры
— Когда вы вернулись, влились в деятельность движения «Саюдис»?
— Когда я вернулся из армии, в ужасе увидел, что творится в Литве. Поэтому я влился в деятельность «Саюдиса» неслучайно. Даже в той дыре, где я провел два года, чувствовалась перестройка Михаила Горбачева. А в Литве был штиль. Как я уехал из резервата, так в него и вернулся. Вернулся в прокуратуру, на свою должность. Думаю, был не самым плохим следователем. Могу похвастаться, что занимался темными убийствами. Это такие убийства, когда надо гадать, кто его совершил, кажется, что никаких подозреваемых нет. За те годы в прокуратуре мне удалось раскрыть около 70 таких убийств. Но должен сказать, что два остались на моей совести. Могу даже фамилии тех людей назвать и сказать, кто подозреваемые.
Когда была создана инициативная группа «Саюдиса», у меня и мысли не было, что я могу делать что-то другое. Я знал, что в «Саюдисе» нет юристов. А редактор «Республики» Витас Томкус был членом инициативной группы. Я нашел его и предложил свои услуги.
Юристы — это консервативная группа. Они все были вышколены Москвой и даже зарплаты оттуда получали. В определенном смысле они были идеологическими служащими. Кстати, я не скрывал, что работаю в инициативной группе. Я горжусь тем, что юристами прокуратуры была основана первая группа «Саюдиса». Тогда это было смелым поступком. Я говорю не о себе, а о моих коллегах. В числе подписантов — трое из прокуратуры (Видмантас Жемялис, Зенонас Юкнявичюс и Бичкаускас — прим. ред.), это неслучайно.
Одна из важнейших задач «Саюдиса» по демократизации общества — это были выборы в Верховный совет в начале 1989 года. Меня вызвало руководство прокуратуры, мне сказали: «Или завязывай с „Саюдисом‟", или вон из прокуратуры». Я не завязал, но знал, что если меня не выберут в Верховный совет, моей карьере конец. Но я победил на выборах в Шилутском округе.
— Когда вас выбрали депутатом, вы оказались в Москве до 11 марта. Как вы можете описать этот этап жизни?
— Работа в Москве до 11 марта была для меня годами огромного опыта. Я познакомился с большим количеством особенных людей, довелось встречаться и с зарубежными дипломатами, и с политиками. С Андреем Сахаровым, Анатолием Собчаком, Галиной Старовойтовой, с тем же Горбачевым, другими… Это был особый опыт. Будучи там я мог глобально взглянуть на ситуацию Литвы. Тогда я понял главное — если не произойдут существенные процессы в самой России, то в Литве независимость останется лишь на бумаге. Я понял, что корень всех зол — не Россия, и даже не СССР, как территориальная часть, а коммунистический строй. Именно его надо преодолеть, свергнуть, и только тогда, когда он ослабеет, можно будет говорить о независимости Литвы.
Знаете, было такое издание «Аргументы и факты». В декабре 1989 года кто-то из читателей спросил, кто больше всех говорил на съезде народных депутатов. И там поочередно перечислили небольшое количество людей. С удивлением я увидел свою фамилию на 13 месте. Выше меня были Горбачев, Ельцин, Сахаров, Собчак, другие люди, чьи фамилии о многом говорят. Но если кто-то думает, что я там говорил только о Литве, заблуждаются. Но я хорошо помню 29 мая 1989 г. (тем более, что это был день моего рождения), когда на съезде народных депутатов СССР я с трибуны в первый раз заговорил о пакте Молотова-Риббентропа. Это вызвало большую шумиху.
— В апреле 1990 года вас назначили постпредом ЛР в СССР, а с 1991 по апрель 1993 г послом Литвы в Российской Федерации. Как было принято решение о вашем назначении?
— Когда Прунскене назначили премьер-министром, я встретился с ней и сказал, что, по моему мнению, одним из первых шагов должно быть перенятие посольства в Москве. Ведь при такой политической ситуации она будет играть большую роль. Как в ходе переговоров с советской властью, так и в деле завязывания контактов с зарубежными странами. Казимира все поняла и сказала: «Если ты так думаешь, то и берись за это». Тогда в посольстве работали около 10 человек, включая представителя Литвы. Совет министров принял документ о его отстранении и моем назначении. Я отправился туда 3 апреля. Не могу сказать, что меня встретили дружелюбно. В кабинет я попал лишь спустя несколько дней, до того момента шла немая война с бывшим представителем. Работники были растеряны, не знали, что их ждет. Могу сказать, что я ни одного не уволил. Но основной ударной силой стали несколько молодых людей, которые приехали со мной из Литвы. Меня представили управляющему делами Совета министров СССР. Я не помню его фамилию, помню только, что он повторял, что ему приятно познакомиться с постпредом ЛССР, а я его поправлял, говоря — не ЛССР, а Литовской Республики. Работать было легко, я был со многими знаком. И они меня знали. И с Горбачевым я не раз встречался. Дома у меня есть один интересный сувенир. В конце декабря 1989 года, когда было ясно, что наше отделение не за горами, Горбачев подарил мне свою книгу. По-русски там написано: «Другу Эгидиюсу Бичкаускасу, на память о совместной работе. Михаил Горбачев».
С пистолетом в руке
— Как только вы пришли в посольство, Москва объявила Литве экономическую блокаду. Какие решения принимались, какие попытки оказать Литве помощь из Москвы?
— Блокада — была самым мягким вариантом того, что тогда могло случиться. Ведь сразу после 11 марта, съезд Верховного совета предоставил Горбачеву все полномочия и обязал решить все вопросы. С одной стороны, у него были полномочия расправиться с Литвой всеми возможными способами, с другой, он сам чувствовал неоднозначность своего положения, неизвестно, насколько все это могло обернуться против него самого. Ему надо было балансировать между позицией и оппозицией, и желанием и нежеланием воспользоваться военной силой. Это были сложные процессы. Экономическая блокада была серьезным, но не самым плохим делом.
— Часто ли вы тогда бывали в Кремле, встречались с Горбачевым?
— Чтобы сосчитать, не хватит пальцев на руках и ногах. Правда, я чувствовал, что меняется и ситуация и люди меняются. Я чувствовал поддержку людей и знал: если что-то случиться с представителем Литвы, будет соответствующая реакция. Ведь формально я был и депутатом Верховного совета (ВС). Мы же ушли из ВС, но они этого не признавали. Если не признавали, значит, у меня была неприкосновенность.
— А эта угроза была реальной?
— Я прекрасно знал, как работает КГБ. Знал и то, где у них квартиры для наблюдения. Мне об этом сообщили. Уже позже, когда я интересовался документальными фактами, я понял, насколько реальной была эта опасность. Боялся ли я? Бывали неуютные ситуации. Но я всегда думал: если то или другое не буду делать, то как я вернусь в Литву. Как я смогу вернуться и сказать, что чего-то испугался и не сделал.
— Наверное, адреналина хватало каждый день?
— Адреналин у нас бил через край: и в Литве и в Москве. Конечно, были неадекватные действия. Помню ночь 13 января. Я был в Москве, я вызвал 6 полицейских. Расставил их у всех входов в посольство и сказал: «Если кто-то попытается ворваться, стреляйте без предупреждения». Я понимал: если падет парламент, падет и власть в Литве, тогда никто не забудет и наше посольство. Сейчас это кажется смешным — в центре Москвы начать перестрелку, имея при себе нескольких полицейских. Но тогда было не смешно. Я сам сел в кабинете, положил рядом пистолет и просидел так всю ночь.
И работники посольства ко всему были готовы. Никто не паниковал, все хорошо знали, что может случиться. На другой день я понял, что с нами ничего не могут сделать, поскольку сотни тысяч москвичей живым кольцом окружили посольство. Утром в посольство приехал заместитель председателя совета Москвы Станкевич и практически организовал все демонстрации в поддержку Литвы. Можно сказать, что из моего кабинета несколько часов управляли Москвой. Тогда я понял, что ни черта с нами уже не сделают.
О Прунскене — из первых уст
— Как вы оцениваете работу Прунскене и первого правительства Литвы? Как Литва справлялась с блокадой, как вы помогали смягчить этот удар?
— Во время блокады Литва получала много разных предложений. Просматривая свои записи, я вижу — предлагали и металл, и другие товары. Я передавал эти контакты Литве. На встрече с представителями первого правительства я им повторял: «Я не представляю, как вы там смогли справиться с ситуацией». Это для меня вопрос по сей день. Тогда, когда разрывались связи, да ив самой России ничего не было, там начался полный хаос. Но они это сделали. Да, в Литве был дефицит, но не голод, не было каких-то особых проблем с транспортом, в системе здравоохранения, с поставками электричества, газа.
— Интересно, как вы оцениваете то, что правительство, которое справилось с блокадой, должно было уйти в отставку?
— Могу высказать свое мнение. В декабре 1990 года Прунскене улетела на две недели в отпуск в Австралию. Вернулась оттуда в начале января. Я встретил ее в Москве. Она была в хорошем настроении, готова свернуть горы. Представляете, что тогда значило навестить литовцев за границей, где тебя чуть ли не на руках носили. Но она не поняла, что в то время политическая ситуация менялась чуть ли не каждый час. И вернувшись, она сделала то, что должна была сделать. «Отпустила» цены. В Латвии и Эстонии это уже было сделано. Но она не оценила ни политическую ситуацию, ни то, что для этого нужна соответствующая подготовка, иначе будет шок. Она не оценила перемены, которые произошли в Литве за две недели ее отсутствия.
8 января мы с ней уехали в Москву на встречу с Горбачевым. В Литве это представили едва ли не как предательство, едва ли не как самовольное решение. Могу ответственно заявить, что 7 января вопрос, ехать Прунскене в Москву или нет решался в кабинете Витаутаса Ландсбергиса. В его решении участвовали и другие. Насколько помню, там были Чесловас Станкявичюс, Казимерас Мотека, Эманущлис Зингерис. Я единственный говорил, что в такой ситуации Казимире нельзя ехать в Москву. Но было принято иное решение, и я вылетел вместе с премьером. Мы встретились с Горбачевым и в тот же день вернулись. Когда мы летели назад, Казимира еще не думала об отставке. Даже напротив. В аэропорту мы узнали, что в ВС проходит заседание, что Прунскене назвали едва ли не предателем за то, что она поехала в Москву. У здания ВС собрались тысячи людей, которые жаждали наказать ее.
Я думаю, что сам тогда в психологическом плане не очень хорошо сыграл. И это имело определенное влияние. Зная, что происходит у парламента, я предложил Прунскене отпустить эскорт, сесть в мою машину и так поехать в парламент. Я подвез Казимиру к задней двери парламента, она вошла через нее. Думаю, в психологическом плане это слишком подействовало на нее. Она объездила весь мир, ее принимали президенты влиятельных стран, а тут в парламент своей страны входит через заднюю дверь. Когда она вошла в зал заседаний, я спросил, что она будет делать. Она сказала, что уйдет в отставку.
Уникальный визит
— Я слышала интересные истории о запасах алкоголя в посольстве, с помощью которых по традиции того времени можно было повлиять на его любителей, чиновников.
— Угощение у нас было всегда, но с подарками к другим мы не ходили. Знаете, Аудрис Буткявичюс, в числе заслуг которого — вывод Советской армии — считает, что это удалось сделать так быстро и потому, что с генералами СССР в нашем посольстве было выпито немало алкоголя. Много было сделано и во время личных встреч. Президент России Ельцин, когда посетил наше посольство со всем правительством, в одиночку уничтожил три бутылки французского коньяка Napoleon.
Я не очень помню суть этого визита, но сам факт запомнил. Трех бутылок как не бывало. Остальная команда пила Dainavа и Palangа. Этих напитков всегда в посольстве было достаточно. Кстати, это был уникальный случай. Я убежден, что до этого ни один президент России ни до, ни после не посещал ни одно из действующих в РФ посольств. Запасы алкоголя держали, поскольку в посольство заглядывали в гости и политики, и звезды эстрады, и генералы. Кстати, я не видел ни одного российского генерала пьяным. Возможно, они знали предел своих возможностей. От угощений не отказывались и дипломаты других стран.
— Как часто вы сейчас бываете в Москве?
— Раз в 2-3 года. С тех пор там многое изменилось, но есть то, чем я горжусь. В 1992 году мы основали в посольстве школу Šaltinėlis. Она стала престижной школой имени Балтрушайтиса.
В стороне от политики
— Вы говорили: «Мне в определенном смысле жаль, что я нахожусь в стороне от политики и не могу влиять на происходящий процесс. И то государство, которое я создавал, не использовало меня в той мере, в какой использовало других подписантов, у которых есть опыт». Почему так случилось?
— Я — канцлер клуба подписантов (Акта о независимости Литвы). Одно из первых наших предложений нынешнему премьеру Саулюсу Скверялису было: «Используйте знания и опыт, который есть у нас, подписантов». Это ничего не стоило бы. Есть люди с бесценным опытом, и они хотят работать для Литвы. Мы даже представили список, кто и в какой сфере может работать. Но никакого желания не высказали.
То же самое касается внешней политики. Карту Москвы до конца не использовали. Не поняли, что во время падения СССР, в Москве собрались «сливки» дипломатического корпуса всего мира. Я видел эти процессы, они были актуальны, у меня были связи, их можно было использовать. Надо было понять, что реальное влияние оказывают правительства, а не конгрессмены или парламенты. Мы называем себя экспертами по России. Какие мы эксперты, если эта молодежь не видела Россию или даже не понимает процессы, которые там происходили?
Документы пропали
— В 2000 году в МИД вам сказали, что нет данных о том, что вы возглавляли посольство в Москве. Цитирую одно интервью: «Меня как мокрой тряпкой приложили. Там был Ромуальдас Казыровичюс. Я говорю: „Посол, вы же приезжали ко мне, и там была вывеска, что это не представительство, а посольство Литвы. И милицейский пост был… Неужели я в центре Москвы самовольно повесил вывеску. У меня еще есть аккредитация, которую мне единственному выдал МИД СССР, как главе посольства Литвы. Может, в МИД и нет документов, но в России такие карты недипломатам не дают‟. А он говорит: „Да, но у нас таких документов нет, и мы ничего не знаем‟». Вы сказали, что ходили в архивы МИД и увидели, что некоторые документы пропали. Может, можете рассказать об этом?
— Меня называют не послом, а главой дипломатической службы. Разница есть. Правда, если посмотреть стенограммы, мы увидим, что послом меня назначили 13 января 1991 года. Профессор Ландсбергис сказал, что есть предложение назначить меня послом и в политическом смысле отозвать из Москвы. Я не был против, было принято такое решение. Но потом он как-то забыл. В документ это назначение в ту ночь не попало. Что касается упомянутого вами случая, то, когда я пришел в МИД, то узнал, что меня на счету в нем никогда не было, никаких документов у них нет. Я в своих дневниках нашел информацию, что тогдашний министр Альгирдас Саударгас послал в Москву сообщение о том, что меня назначают поверенным, т.е. дипломатом. Тогда я стал подведомственным МИД. На этом основании МИД РФ оформил документы и выдал мне аккредитацию. Я нашел номер этого документа, и запросил копию из архива МИД. Тогда и выяснилось, что этого документа нет. Он пропал. У меня были подозрения, как это случилось, но я не хочу говорить об этом. Самое смешное в этой истории то, что если бы я обратился в МИД России, то они прислали бы документы с великим удовольствием. Но как в таком случае выглядели бы я и Литва. Были интересные ситуации. Я не нахожу и некоторые важные записи, которые я сделал. Но не могу утверждать, что они украдены. Может, сам куда засунул… Правда, в 2000 году президент Литвы Валдас Адамкус предоставил мне звание посла.
