Алексей Геннадьевич Марков, позывной «Добрый», — один из известных командиров донбасского ополчения. Его батальон «Призрак» стал легендарным еще в 2014 году и продолжает удерживать позиции на самом напряженном участке фронта. К сожалению, вышло так, что это его интервью стало последним: 24 октября он погиб в автокатастрофе, когда возвращался из Генерального штаба Луганска к своим боевым обязанностям.
Печат: Теоретически, возможен ли компромисс и на каких условиях? Чем еще могла бы закончиться война?
Алексей Марков: Для этой войны нет ни экономических причин, ни территориальных претензий. Это чисто идеологическая война, война взглядов на мир. То есть если власть в Киеве сменится, пусть даже не станет здоровой, но хотя бы чуть «оздоровится», тогда появится возможность мирно решить конфликт. Просто в данный момент это не нужно. Хотя в конце концов решить все можно очень просто. Надо вернуть закон о русском языке как региональном, выполнить пункты Минского соглашения, и тогда война закончится сама собой.
Вы не слышали заявлений Киева о том, что Минские договоренности были нужны только для того, чтобы выиграть время, что они не имеют никакой юридической силы, что носят исключительно «рекомендательный» характер и что никто не собирается выполнять пункты, прописанные в этом документе. То есть никакого особого статуса Донбасса, никаких перемен в конституции. Они не собираются о чем бы то ни было договариваться. С этой властью договориться невозможно. С другой властью есть возможность закончить конфликт в кратчайшие сроки.
Самое главное, что пока нет никаких условий для смены власти в Киеве. Там должен произойти всеобъемлющий социально-экономический кризис, чтобы народ окончательно разочаровался в ультраправой риторике. В данный момент, как бы смешно это ни звучало, украинская пропаганда, выстроенная по заветам Геббельса, более или менее эффективна. Они успешно продолжают «продавать» жителям Украины старую сказку о злых орках, которые пришли с севера и «поработили свободную землю».
Боюсь, этот конфликт не закончится в ближайшие годы. Потому что по ту сторону еще нет сил, заинтересованных в этом. Когда на Украине проходили выборы и Зеленский боролся с Порошенко, меня не раз спрашивали: «Что будет, если победит Зеленский, который обещает перемирие и все остальное». Я пытался объяснить людям: «Поймите, для нас совершенно не важно, кто сидит в Киеве: Порошенко или Зеленский. Их хозяева не изменились, и у этих хозяев есть определенные экономические интересы. В частности, они заинтересованы в такой вот тлеющей войне с виртуальной Россией. Чтобы ситуация сдвинулась с мертвой точки, в Киеве или в Москве должны произойти серьезные изменения.
— Чем война на Донбассе в 2020 году отличается от войны в 2014?
— Это две разных войны. В 2014 году ВСУ состояли в основном из мобилизованных людей, которые не особо стремились воевать. Кроме того, уровень военной компетенции генеральского состава ВСУ был ниже среднего. Они обладали абсолютным преимуществом в артиллерии, авиации, бронетехнике, значительно превосходили силы нашего ополчения по численности, но по боевому духу и силе воле, конечно, очень нам уступали. Тогда небольшим отрядам народного ополчения, слабо вооруженным и необученным, практически без командования и координации действий удавалось справиться с крупными подразделениями ВСУ. Партизанская армия может нанести поражение регулярной армии, но не может победить государство, если сама не превратится в регулярную армию, за которой также будет стоять государство со своей идеологией и экономикой.
К сожалению, как выяснилось, для ВСУ намного удобнее заморозить этот конфликт. Да, за прошедшие шесть лет народное ополчение очень окрепло в тактическом плане, в плане подготовки личного состава, вооружения, искусстве его применения. Но ВСУ продвинулись намного дальше нас. Если в 2017 году можно было говорить о технологическом паритете между противоборствующими сторонами, то теперь ВСУ благодаря помощи США, Канады, Западной Европы значительно превосходят в техническом плане. Плюс они очень умно распорядились временем и подготовили критически важные для позиционной войны подразделения, такие как артиллеристские части, артиллерийская разведка, полевая разведка, снайперы. Сейчас ситуация для нас намного тяжелее, чем была в 2017 или 2018 году.
Теперь мы должны напрягать все силы, чтобы удержать свои позиции. На нас обрушивается не в два раза, а в десять раз больше гранат, чем мы применяем против них. Держаться нам помогает, вероятно, то, что Генеральный штаб ВСУ понимает: всякое масштабное наступление на любом участке фронта неизбежно вызовет соответствующую реакцию России. А ведь воевать с Россией на самом деле, то есть не через газеты, не через интернет, а на поле боя, Украина, конечно, не готова. Именно этот страх сдерживает их от полномасштабного наступления. Хотя в Генеральном штабе есть такие, кто хотел бы повторить операцию «Буря», которую Хорватия провела в Сербской Краине.
— В 2014 году случалось, что на отдельных участках фронта устанавливалось локальное перемирие, когда украинские военные спокойно загорали на парапетах в прямой зоне видимости народного ополчения, которое по ним не стреляло. Тогда заключались джентльменские договоры, и стороны контактировали напрямую. Теперь ВСЕ целенаправленно и методично убивает при любой малейшей возможности. По сути они занимаются охотой и диверсионной деятельностью, несмотря на перемирие.
— В 2014 году в ВСУ было много тех, кто не хотел воевать. Если их не трогали, они абсолютно спокойно сидели на своих позициях, не пытаясь никуда выбраться, и в принципе это их устраивало. Теперь подобное отношение невообразимо. Сейчас идет нормальная полномасштабная война, и противник по ту сторону насквозь «пропитан» государственной идеологией. Многие украинские солдаты, скорее всего, искренне верят в то, что воюют за родину-матушку, что защищают Украину, уничтожая население Донбасса. Боюсь, что с ними невозможно договориться так же, как это было в 2014 году: мол, парни, мы дадим вам коридор, вы заберете свои вещи и уйдете. Теперь это мотивированный враг.
Мы не утратили своей мотивации, и с 2014 года она осталась неизменной. Но просто невозможно представить себе, чтобы сейчас люди сидели на расстоянии выстрела друг от друга, не в условиях перемирия, а в условиях боевых действий, и при этом их связывали неформальные договоренности о прекращении огня. Теперь каждая из сторон делает все, чтобы улучшить свое положение и нанести максимальный урон противнику. А в 2014 и 2015 году случалось, что противника выпускали из окружения, когда командиры бригад договаривались друг с другом о взаимном прекращении огня. Но теперь это все в прошлом.
— Вы говорите, что мотивация несколько изменилась. Не знаю, можно ли это назвать деморализацией, однако некоторое разочарование ощутимо. Чем это обусловлено?
— А как вы думаете? В 2014 году люди рассчитывали на крымский сценарий: нужно подняться, показать свою волю, свое желание быть с великой Россией, потом Россия придет и возьмет нас под свое крыло, и тогда мы будем нормально и спокойно жить, как живут в Крыму. Украина погрузится в свой внутренний кризис, и в стране сменится власть, или Россия что-нибудь предпримет. Но война идет уже седьмой год, а конца и края ей не видно.
До сих пор не заработала нормальная экономика ни в Луганской, ни в Донецкой области, и люди еще острее ощущают неуверенность в завтрашнем дне. Да, выдача российских паспортов сгладила ситуацию. В конце концов, люди понимают, что в крайнем случае их не отвергнут. Но тем, кто живет в условиях постоянных бомбежек, очень трудно объяснить, почему они терпят семь лет такие лишения. Люди должны знать цель, ради чего страдают и что получат в итоге. А мы до сих пор не знаем. Никто ясно не сформулировал цель войны в нашей стране. Присоединение к России, полная независимость, конфедерация с Украиной? Очень трудно воевать, когда не знаешь цели. Для большинства людей, бойцов, с которыми я говорил, эта цель — в полной независимости или присоединении к России. Люди не видят себя вне великой России и очень надеются, что выдача паспортов приведет если не к крымскому сценарию, то хотя бы к южно-осетинскому. То есть полуофициально существовало бы некое союзное государство, которое дало бы возможность простым людям жить нормально.
Люди устали от войны, что скрывать. Устали гражданские, устали бойцы на первой линии. Однако они не думают в стиле: «Черт с ним со всем, гори оно синим пламенем. Идем по домам!» Отнюдь. Напротив, люди готовы к активным боевым действиям. Они их ждут, как бы странно это ни казалось. Они надеются, что масштабная война в итоге сможет закрыть вопросы, которые до сих пор остаются без ответов. Всеобщего разочарования нет. Есть усталость. Но усталость во время войны абсолютно естественна. Великая Отечественная война продолжалась четыре года, а эта война тянется уже семь лет. И сколько она еще продлится, никто не знает. Наша задача, как у боксера в 16-м раунде, устоять на ногах.
— Как вы справляетесь со страхом, болью, усталостью? Ведь эта война изнуряет. Как люди это преодолевают?
— Даже не знаю. Скажу честно, состояние такое, что все время хочется спать. Спишь в самых необычных местах минут по десять — пятнадцать. По пути из одного штаба в другой, по пути на фронт, или когда наступает небольшое затишье. Глаза закрываются, отключаешься минут на 15 — 20, просыпаешься и идешь дальше. Война изнуряет, но как-то включаешься в этот ритм, когда постоянно балансируешь на грани. Ты не можешь ни на час, ни на день забыть о войне. У тебя с собой постоянно две рации, и ты в любую секунду готов услышать приказ: или бой начался, или нужно немедленно вывезти раненого, или поступило какое-то новое сообщение.
Как бы странно это ни казалось, люди на передовой больше воюют с лопатой в руках, чем в автоматом. Основное оружие — это лопата. С ней мы даже идем на врага и укрепляемся на новых позициях. Главный импортный товар, который законно и незаконно ввозят в нашу республику, это траншейные инструменты и строительные материалы. Мы держимся. Трудно, очень трудно. Я даже не знаю, за счет чего продолжают держаться мои парни, но мы все равно держимся. Мы держимся твердо и сдаваться не собираемся.
— Как люди меняются во время война? Как они открываются?
— Люди во время войны не меняются. Война никого не делает ни лучше, ни хуже. Война просто снимает с человека все поверхностное, весь социальный лоск. Остается его суть, его основа. Если он мерзавец, подлец, он и во время войны таким будет. Не раз и не два сюда приходили люди, которые думали, что война их изменит. Но если человек и до войны был изнутри гнилой, каким бы он ни показался тебе сначала в бою, его гниль в конце концов проявится. И наоборот: спокойные, неприметные люди, с твердым внутренним стержнем становятся исключительными солдатами, а потом и офицерами.
Во время войны появляется много людей с повышенным адреналином. Они могут становиться героями на полчаса, день, два-три дня. Но когда адреналин падает, они устают и сникают духом.
— Многие интересуются: стоят ли ваши достижения всех этих жертв?
— Ученые поспешили назвать наш вид «гомо сапиенс». Нам до «сапиенса» развиваться еще много лет. Война неестественна. Война — лучшее доказательство того, что человек еще не перестал быть животным. Нормальное разумное существо не может убивать себе подобных. Это дикость, зверство. Любая война чудовищна. Правда, иногда альтернатива войне еще хуже. Сейчас мы оказались в ситуации, когда альтернатива войне как раз хуже. Сдаться можно было еще в 2014 году, поднять руки вверх и сказать: «Делайте с нами, что хотите». Люди превратились бы в манкуртов (в романе Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» это пленный человек, превращенный в бездушное рабское существо, полностью подчиненное хозяину и не помнящий ничего из своей прошлой жизни — прим. авт.). Сейчас сложно сказать, стоило ли оно всех этих жертв. Но, знаете, если на позициях остаются парни, которые все не бросили и не ушли, значит, оно того стоило. В крайнем случае мы, «Призрак», не оставим свои позиции. Нам есть ради чего воевать, ради чего рисковать своей шкурой. Мы все хотим, чтобы война закончилась как можно скорее. Но она должна закончиться нашей победой.
— Какой вы видите вашу жизнь после войны?
— Конечно, у меня в планах жить долго и счастливо, но, честно говоря, кому нужен мужчина 50 лет с таким стажем? Потому что когда я вернусь в Москву, ясно, что меня возьмут под особый надзор. Как говорится, нормальные люди не бросают хорошую работу, квартиру, семью и не уезжают за тысячу километров воевать на непонятной войне, разве нет? Такие люди всегда вызывают некие подозрения. Не знаю, у меня есть руки и голова, и с голоду я не умру.
Я могу сказать одно: мне не будет стыдно за эти шесть лет. Я могу объяснить себе, почему оставил прошлую жизнь и ради кого воевал в этой войне. Я не жалею. Я искренне не раскаиваюсь. Это очень трудно, очень страшно, зачастую непонятно. Но если бы я остался там, в Москве, сидел бы на диване в квартире, пока здесь убивают нормальных хороших людей, я перестал бы себя уважать.
— Есть ли у вас мечты о жизни после войны?
— У меня длинный список. Например, я хочу построить империю всеобщего благосостояние по всему миру. Сейчас говорить об этом смешно. Сейчас, когда идет война, никто не планирует больше, чем на день вперед. Ты не знаешь, где будешь через час, не знаешь, будешь ли жив завтра утром. Наши планы, как правило, краткосрочны. Если я доживу до конца войны, то первые три дня буду просто спать. Такой недосып накопился за все эти годы. А там посмотрим. В мирной жизни можешь стать кем угодно, было бы желание. А здесь во время войны у тебя один долг — быть хорошим солдатом и сделать так, чтобы твои бойцы дожили до конца войны. Когда война закончится, будем думать.
— Что для вас самое главное в жизни, в чем ее смысл?
— Думаю, сколько людей, столько и мнений по этому поводу. Для одних это деньги, а для других — успех. Свою жизненную цель я формулирую так: я хочу, чтобы после меня этот мир стал чуть лучше, чем был бы без меня. Я стараюсь изменить этот мир к лучшему. А если не могу, то хотя бы не позволяю другим делать его хуже.
— У вас есть хобби?
— Тут на хобби нет времени. Я увлекался любительской фотографией, играл на гитаре, но, конечно, главным моим хобби были книги. У меня была богатая библиотека, третья в моей жизни. Здесь, к сожалению, не остается ни на что времени, кроме того чтобы немного поспать и что-нибудь быстро перекусить. Поэтому хобби откладывается на послевоенное время.
— Допустим, война закончится победой или компромиссом. Вы допускаете примирение? Если боец народного ополчения встретится с военнослужащим ВСУ, то как они посмотрят друг другу в глаза?
— О других я говорить не могу… Как бы странно это ни казалось, местное население намного хуже и большей неприязнью относится к Украине, чем мы, русские добровольцы. Скажем, я не чувствую ненависти к солдатам ВСУ. Я могу ненавидеть нацистов, ублюдков из «Правого сектора» (организация запрещена в РФ, прим. ред.), других гадов, которые убивают население и наслаждаются этим. Но к военнослужащим ВСУ, особенно мобилизованным, ненависти я не чувствую. Когда война закончится, я точно не стану никому мстить и призывать: «Давайте их всех уничтожим!»
Сможет ли их простить местное население, это другой вопрос. У многих тут погибли семьи, у кого-то — дети. У многих разрушены дома. Что они скажут тем, кто пришел сюда, чтобы убивать их детей и сжигать их дома? Смогут ли они их простить, вопрос к ним, а не ко мне. Сам по себе я пацифист и гуманист, но гуманист-практик. Знаешь, как говорится, чтобы спасти тысячу невинных жизней, иногда нужно пожертвовать одной. Я еще раз повторю: с нацистами договариваться невозможно. Нацистов можно только победить. И победа над нацизмом, как правило, всегда требует больших жертв. Если мы не готовы к жертве, цена поражения будет намного выше.
