Le Figaro: Что вы делали после приговора? Вы возмутились?
Николя Саркози: Я провел вечер с семьей, мы смотрели сериал «Убийство». Нет, я не рассердился. Гнев давно прошел. Но я ощутил глубокую и шокирующую несправедливость ведущихся против меня вот уже десять лет процедур. Я также решительно настроен на то, чтобы добиться победы права и справедливости, как должно быть в правовом государстве. При каждом нарушении этих правил, например, в рамках нынешнего дела, мое возмущение и решимость становились только сильнее. Я получил множество заверений в поддержке со стороны французских и иностранных наблюдателей, которые говорят, что поражены происходящим. Я знаю, что мы ведем долгосрочную борьбу. Я подал апелляцию на это решение. Быть может, дело придется довести до Европейского суда по правам человека. Для меня будет непросто добиваться осуждения собственной страны, но я готов к этому, потому что такова цена демократии.
— Можно ли рассматривать это как месть судей, которых вы называли «горохом» в бытность главой государства?
— Слова «месть» и «правосудие» неуместно употреблять в одном предложении, и ваш вопрос многое говорит о сложившейся обстановке. Мне хотелось бы сделать отсылку к ЕСПЧ: подсудимому достаточно подозрения в необъективности судьи, чтобы потребовать его замены. В такой перспективе может встать вопрос пристрастности некоторых судей. Я всегда говорил, что эндогамия — это плохо в любой среде. Я всегда подчеркивал необходимость большего разнообразия при наборе судей. Говорил, что сам — «маленький француз смешанных кровей», и поэтому мне хотелось бы, чтобы такие «французы смешанных кровей» были лучше представлены во всех организациях. Цивилизации исчезают под давлением одной крови, а не разнообразия. Именно это я пытался донести в свое время. Разве это оправдывает месть?
— Как вам кажется, вы столкнулись с «политическим судом»?
— Мне не хочется сводить это дело к политической борьбе, поскольку это стало бы ударом по нашей демократии. Именно она расшатывается, когда власти идут друг против друга. Произошедшее вчера представляет собой вопиющую несправедливость, которую никто не может признать. Я не могу принять приговор за то, чего не совершал. Было три недели слушаний в присутствии десятков журналистов и многочисленной аудитории. Я активно участвовал в них до вынесения приговора. Подавляющее большинство наблюдателей говорило о крахе обвинения и том, что защита представила доказательства невиновности трех подсудимых.
Приговор же никак не отразил реалии слушаний. Он насчитывает 254 страницы, но только десять из них посвящены обоснованию решения. Этот документ абсолютно непоследовательный. Там черным по белому написано, что я ничего не делал в Монако для Жильбера Азибера. Но суд утверждает, что я мог воспользоваться бывшей должностью президента, чтобы получить услугу в Монако. Вы уж определитесь насчет одного или другого!
Другой пример: мой адвокат Жаклин Лаффон потребовала отмены постановления о передаче дела в суд по той причине, что предварительное следствие Национальной финансовой прокуратуры велось в тайне в течение пяти лет и держалось в секрете от защиты, что нарушает основополагающий принцип равенства сторон в суде. Суд посчитал требование несостоятельным, поскольку после утверждения постановления отменить его уже невозможно. Но мы узнали о существовании следствия и оправдывающих нас заключений лишь девять месяцев спустя: разве у меня была возможность подать жалобу раньше? В голове не укладывается.
— Но три независимых судьи признали вас виновным в коррупции и торговле влиянием…
— Давайте это обсудим. Перед нами просто беспрецедентное коррупционное дело: в игре не было ни цента, никто не получил никакой выгоды, не было ни жертв, ни нарушений общественного порядка. Меня осудили за предполагаемое намерение совершить правонарушение с доказательствами в виде украденных телефонных разговоров, которые были вырваны из контекста и переиначены. Решение опирается не на доказательства, а на «ряд признаков».
Я считаю, что для обвинительного приговора в правовом государстве нужны доказательства. А в этом деле их нет. Добавлю, что было прослушано не менее 4 500 моих телефонных разговоров, в том числе между моим адвокатом мэтром Эрцогом и его клиентом, то есть мной. В какой демократии за лидером оппозиции, которым я был в тот момент, можно следить в течение семи месяцев и даже сливать содержание его разговоров прессе?
— Как вам кажется, у нас возникла «Республика судей»?
— Я против такого выражения. Честных и беспристрастных судей — большинство, я в этом убежден. Но кто захочет иметь дело с таким человеком, как первый вице-прокурор НФП Патрис Амар? От ваших коллег из журнала «Пуэн» я узнал о существовании 17-страничного письма генеральному прокурору Парижа: он был убежден, что тогдашняя глава НФП Элиан Улетт была таинственным кротом, который якобы сообщал мне о ходе следствия… Брад какой-то! Этот же самый Амар — я с ним не знаком и ничего о нем не знаю — был уверен, что простая SMS, которую получил от коллеги мой адвокат мэтр Эрцог («Плохие новости. Кристиан застрял в Ницце, обед откладывается», прим.ред.) представляла собой зашифрованное сообщение о том, что линия прослушивается! Разве это не паранойя? Вице-прокурор пренебрегает всеми процедурными правилами и ведет тайное дело в рамках другого тайного дела. Если бы речь шла о России Владимира Путина, правозащитники подняли бы страшный шум.
Что касается генпрокурора Парижа Катрин Шампрено — хотел бы отметить, что она работала с Сеголен Руаяль — она заявила следующее под присягой в следственном комитете Сената 2 июля 2020 года: «У нас не было никой информации о содержании следствия и условиях расследования». Но незадолго до этого она получила от Амара 17-страничное письмо об этом деле. В этой связи она лично встречалась с ним и временно перевела его. Так, можно ли считать эти слова под присягой клятвопреступлением?
Те, кто подрывает судебную систему, не уважают правовое государство. Генеральной инспекции Министерства юстиции было поручено составить отчет по этому вопросу, и все сделают для себя выводы из его результатов. Ложь и обман формируют отрицательную атмосферу, которая совершенно не вяжется с представлениями о настоящем правосудии.
— Мэтра Эрцога приговорили к тому же сроку, что и вас. Будет ли он через две недели представлять ваши интересы в деле Bygmalion?
— Озвученные в понедельник приговоры не являются ни для кого окончательными. Тьерри Эрцог — мой друг и адвокат. Он — один из самых уважаемых членов парижской коллегии. Я горд тем, что он защищает меня, а единогласная поддержка, которую он получает от коллег, укрепляет меня в этом чувстве. Что касается дела Bygmalion, напомню, что следствие вели Турнер и Ван Рюмбеке. Последний, которого никак не обвинить в связях со мной, отказался подписывать постановление о передаче дела в суд, посчитав, что доказательств моей вины недостаточно. Поэтому дело было отправлено в суд по решению одного Турнера за превышение допустимого максимума в моей кампании в 2012 году.
— В ходе процесса вы заявили: «Складывается впечатление, что Национальная финансовая прокуратура была создана только ради меня». Вы все еще так считаете?
— У меня есть основания опасаться этого. Когда Такиеддин заявил, что передал мне наличные, на следующий день было открыто дело. Но когда он забрал свои слова обратно, пригнал, что солгал и что это судья Турнер потребовал от него сказать о передаче мне денег, кто-то начал по этому случаю следствие? Нет. Хотя речь идет о том же человеке. Вы знаете, что через полгода после того, как Такиеддин отказался от обвинений в мой адрес, его первичные заявления все еще были частью дела? Разве это нормально? Разве это признак беспристрастного, объективного и спокойного правосудия? Показатель правового государства? Я задаю все эти вопросы и жду на них ответа. Я не стану молчать, потому что это слишком серьезно. Все, о чем я сейчас говорю, подтверждается неопровержимыми фактами.
— Вас поддержали многие политики и министр внутренних дел. А что насчет Эммануэля Макрона?
— Жеральд Дарманен публично выразил мне свою дружбу, и я ему за это благодарен. Что касается всего остального, мне не хотелось бы проявить бестактность. Просто скажу, что был очень тронут тысячами обращений, сотнями сообщений со словами поддержки, в том числе за пределами моего политического лагеря. Кстати говоря, мне не в чем упрекнуть ни правительство, ни представителей большинства.
— Многие члены «Республиканцев» видели в вас естественного кандидата в 2022 году. Что вы им скажете?
— Я тронут их доверием, дружбой и вниманием. Я остаюсь членом моего политического лагеря и не брошу его. Я сказал, что оставил позади активную политику, но это не означает, что я буду молчать в предвыборный период в будущем году. Я слишком привязан к Франции, чтобы оставаться безразличным к происходящему и тяжести ситуации. Как бы то ни было, в политическом плане для меня ничего не меняется. Когда я сказал, что перевернул страницу, это не было связано с ожиданием какого-то решения суда или несправедливостью в мой адрес. Решение уйти касалось в большей степени меня самого и моей семьи. Я не изменил бы его, даже если бы в понедельник меня признали невиновным, на что у меня было полное право. Бонер (национальный финансовый прокурор, прим.ред.) великодушно заявил, что не стал требовать ограничения моих гражданских прав. Я все еще могу голосовать. Большое спасибо… но не ему диктовать мой политический график. Я сказал, что не стану участвовать в президентских выборах и не отказываюсь от этого.
— То есть, вы не станете участвовать в кампании?
— Нет, потому что я исполню свой долг и скажу то, что думаю. Ставки слишком высоки, чтобы молчать. Момент придет.
— Вы могли бы поддержать Эммануэля Макрона в 2022 году?
— Я не являюсь кандидатом и не хочу поддерживать того или иного кандидата. После того, как все представят свои планы, я скажу, кого поддерживаю и почему, совершенно прозрачно по отношению к моему политическому лагерю.
— Что вы думаете о текущем состоянии Франции?
— Ситуация очень сложная, но не только во Франции. Это касается Европы и Запада в целом. Я очень встревожен устойчивым и все более быстрым подъемом Азии при ослаблении позиций Европы и Запада. Обстановка очень сложная для нашего руководства. Я сказал бы, что главным приоритетом должна стать вакцина. Нужно вакцинировать днем и ночью. Как мне кажется, проблема не в ограничительных мерах, а в вакцине. Только она может сформировать свободное от коронавируса общество. Но я не стану давать советы власти, потому что ситуация сложная, и руководство стремится сделать все, что в его силах.
— Почему вам уже сделали прививку? Вам же нет 75 лет.
— В демократии у человека есть право на тайну разговора с адвокатом и медицинскую тайну. Может, вы считаете, что это слишком, но таково правовое государство. Если вам интересно, было ли у меня существенное основание для вакцинации, мой ответ — да.
