Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Что-то похожее на нынешние события в мире уже было, пишет TEC. Автор статьи проводит аналогию с Крымской войной, когда желание Запада уязвить Россию привело к долгосрочным катастрофическим последствиям. В XXI веке человечеству вновь грозит та же ошибка.
Не проходит и дня, чтобы в новостях не мелькал Крым. Полуостров, где базируется российский Черноморский флот, снова стал центром эскалации глобальной борьбы за власть. Однако Крымскую войну (1853—1856 годы) ни западные государственные деятели, ни средства массовой информации практические не упоминают. Это молчание тем поразительнее, учитывая многочисленные параллели с доселе безымянным конфликтом, развернувшимся в том же регионе и по тем же причинам. Потомки могут рассудить иначе, но мы можем условно назвать нынешний конфликт “Второй Крымской войной”.
И если Вторая Крымская еще только бушует, то странная историческая амнезия практически вытравила из западного сознания ее предшественницу. В конфликте XIX века Британская и Французская империи, Османский халифат и Сардиния схлестнулись с Российской империей. Он разрушил европейский порядок на основе правил, установленных Парижским договором 1815 года после битвы при Ватерлоо, и унес при этом более полумиллиона жизней.
На Западе память о Крымской войне, может, и стерлась, — но только не в России. Путин часто напоминает соотечественникам о “вторжении иностранных полчищ” и о том, что “каждая пядь этой земли пропитана кровью русских солдат”. Более того, он идет еще дальше и ставит Крымскую войну в один ряд со вторжениями Наполеона в 1812 году и Гитлера в 1941—1942 годах. Поэтому, когда директор ЦРУ Уильям Бернс грозит “глубокими ударами по Крыму”, чтобы “приблизить стратегическую потерю для путинской России”, воспоминания о Крымской войне словно оживают и находят живой отклик у патриотически настроенной части российской общественности.
История никогда не повторяется в точности. Однако, как сказал поэт: “Все, что случилось с нами, лишь пролог” (цитата из пьесы Шекспира “Буря”. — Прим. ИноСМИ). Игнорировать эту мудрость опрометчиво. Давайте же начнем избавляться от исторической амнезии с напоминания о том, что Крымская война была столкновением двух имперских систем в середине XIX века. Одну возглавляла Великобритания, тогдашняя мировая сверхдержава, главный узел беспрецедентно сложной сети из союзников, формальных колониальных владений и неформальной сферы влияния. Другой была социально и экономически слаборазвитая, но мощная в военном отношении Российская империя, охватывающая три континента от Польши на западе до Аляски на востоке.
Интересы этих двух империй столкнулись в Черноморском и восточно-средиземноморском регионах дряхлеющего Османского халифата, который некогда был бичом христианской Европы. Российская экспансия на юг во владения Халифата продолжалась со времен правления Петра Великого (1669—1739) (в оригинале допущена ошибка: действительные годы жизни императора: с 1672 по 1725 год. — Прим. ИноСМИ). Стратегически Россия стремилась к тому, чтобы добиться политического владычества над Константинополем, получить беспрепятственный доступ к Средиземноморью и закрепиться на мировой арене в качестве “Третьего Рима”. Эта русская версия “Предначертания судьбы” (распространенное в США XIX века представление, что американским поселенцам суждено было распространиться по всему континенту, служившее оправданием экспансии и освоения Дикого Запада. — Прим. ИноСМИ) начала воплощаться в жизнь, когда Халифат де-факто превратился в российский протекторат после поражения в русско-турецкой войне 1828—1829 годов.
Тем временем после победы в наполеоновских войнах имперское влияние Британии стремительное расширилось, и Лондон счел жизненно важным интересом обеспечение кратчайшего пути на Восток: в те времена, чтобы добраться из Британии в Индию морем, все еще требовалось обогнуть мыс Доброй надежды. Оба альтернативных варианта — Суэцкий залив и река Евфрат — проходили через территорию Османской империи. Оттеснение России и вовлечение Халифата в британскую сферу влияния сочетанием экономических и военных рычагов стало императивом для строителей империи в Вестминстере и Сити.
Летом 1853 года англо-российское соперничество за господство над Османским халифатом перешло в военную стадию. Британский флот был откомандирован в Дарданеллы, а российские войска — “временно” развернуты в плативших Халифату дань Молдавии и Валахии в рамках “специальной военной операции”, если по-современному. Британский премьер-министр консерватор лорд Абердин (Aberdeen) был встревожен. Он считал, что его страна вопреки его желанию “скатывается к войне”. И оказался прав. В вопросах войны и мира коалиционным кабинетом заправлял его давний внешнеполитический соперник — министр внутренних дел лорд Пальмерстон (Palmerston).
Между двумя многоопытными государственными мужами и бывшими министрами иностранных дел пролегла целая пропасть. Абердин стремился сдерживать Россию посредством традиционной дипломатии по условиям Венского соглашения (так называемого Европейского концерта). “Прекрасным идеалом” Пальмерстона, как он именовал свои военные цели, было стратегическое поражение России или даже ее “уничтожение” как великой державы, как недвусмысленно охарактеризовал их историк Герман Венткер (Herman Wentker). В идеале Россия должна была лишиться Крыма, Черкесии и Закавказья (Грузии и Армении), которые достанутся Османскому халифату. Кроме того, будет восстановлено независимое Королевство Польское. Занятые Россией Дунайские княжества Молдавия и Валахия перейдут в собственность Австрии. В этом случае присутствие России в Европе сократится до размеров средневекового Великого княжества Московского.
Разумеется, замысел Пальмерстона противоречил основанному на правилах международному порядку, установленному Венским конгрессом 1815 года, который Абердин, напротив, хотел сохранить. Но когда в 1850-х годах между Российской и Османской империей обострилась напряженность, Пальмерстон воспользовался предоставившейся возможностью усилить мощь Британской империи. Война, как он признавался в частном порядке, была необходима для реализации его “прекрасного идеала”. Бесценного, пусть и ненадежного союзника он обрел в лице нового императора Франции — охочего до славы авантюриста Наполеона III, также заинтересованного в расшатывании установленного порядка.
Общественности свой “идеал” Пальмерстон раскрывать не стал. Вместо этого он сам и его сторонники подавали Крымскую войну как оборонительную — чтобы отстоять, как бы сейчас сказали, “независимость и целостность” Османского халифата. Они утверждали, что это необходимо для защиты Европы, Британской империи (особенно Индии) и цивилизации вообще. Поражение, утверждали они, неминуемо приведет к тому, что Британская империя скатится до “второразрядной” европейской державы. Иными словами, это подавалось решающий и судьбоносный момент.
Британское общество оказалось хорошо подготовлено к конфликту с Россией за два десятилетия, предшествовавших войне. Весь свой первый срок на посту министра иностранных дел Пальмерстон именовал Россию “варварской” и клеймил главным врагом Британии. Всю свою карьеру он неустанно подначивал своих политических агентов на масштабные пропагандистские кампании всякий раз, когда ему хотелось надавить на российского царя. Никогда прежде пресса не служила столь деятельно для формирования общественного мнения против иностранной державы в преддверии войны. Эта работа блестяще описана в классической книге Кингсли Мартина (Kingsley Martin) “Триумф лорда Пальмерстона” (The Triumph of Lord Palmerston), опубликованной ровно сто лет назад.
Однако Крымская война закончилась отнюдь не победой за шесть недель, как рассчитывал Пальмерстон. Война затягивалась, а расходы росли. Пальмерстон сменил Абердина на посту премьер-министра. Однако новый премьер не преуспел в попытках усилить антироссийскую коалицию за счет Австрии и Пруссии и наемных иностранных легионов, состоящих из обедневших авантюристов, революционеров-ультранационалистов и черкесских джихадистов. После двух лет тяжелых боев военная лихорадка Великобритании пошла на убыль. Франции военных неурядиц тоже хватило с лихвой. С захватом российской военно-морской базы в Севастополе предоставилась возможность завершить войну на высокой ноте, не ударив в грязь лицом. “Прекрасный идеал” Пальмерстона остался дорогостоящей и несбыточной мечтой.
Парижский договор 1856 года обязал Россию выйти из Дунайских княжеств, вернуть Турции часть Бессарабии и согласиться на нейтрализацию Черного моря и свободу судоходства по Дунаю. Но пагубные последствия войны оказались гораздо серьезнее, чем по относительно мягким условиям урегулирования. Россия была ослаблена. Хотя Великобритания казалась гораздо более стойкой, болезненная потеря жизней и расточительная трата средств ради столь скудных результатов привели к тому, что изменился сам подход британцев: от самоуверенных континентальных интервенций к осторожному невмешательству. Кроме того, пошатнулось и “докрымское” равновесие сил между Великобританией и Россией. Создались все условия для дальнейших неожиданностей.
Через пятнадцать лет после окончания Крымской войны Пруссия развязала победные войны против Австрии и Франции. Эта слабейшая из пяти великих европейских держав младшая сестра Австрии в составе Германской Конфедерации стала, таким образом, ядром новой Германской империи, голодной до новых свершений и агрессивной в военном отношении. Утомленные войной Великобритания и Россия не смогли предпринять ничего, чтобы предотвратить эту геополитическую революцию. Катастрофические долгосрочные последствия для Европы и мира известны всем.
Когда Британия только начала Крымскую войну, Абердин заметил, что, хотя на ее стороне “абстрактная справедливость”, вступать в нее — “просто аполитично и неразумно”. Кроме того, он сам себя корил: “Прояви я первый чуть больше энергии и напора — и все дело решилось бы не на Дунае, а на Даунинг-стрит”. Исход войны лишь убедил его во мнении, что это было “предприятие неразумное и опрометчивое”, как он признался другу.
Спустя четыре десятилетия после окончания Крымской войны лорд Солсбери (Salisbury) — тогдашний премьер-министр и старейшина британских внешнеполитических кругов — красноречиво описал роль своей страны в этом конфликте в палате лордов. Германская империя уже поигрывала мускулами, Османский халифат в предсмертной агонии уничтожал сотни тысяч армян-христиан в преддверии будущего геноцида (1915—1923), а больная Российская империя уже выказывала симптомы внутреннего упадка, который в итоге приведет к большевистской революции. Солсбери подытожил: “Мы поставили не на ту лошадь”. Вот уж действительно! Было бы лучше, добавил премьер-министр, если бы Великобритания приняла условия мира, предложенные царем накануне военных действий, — как и хотел Абердин.
Однако Солсбери умолчал о том, что ни одно британское правительство не могло в 1853 году заключить соглашение с самим царем — и устоять. К тому времени военная истерия, нагнетаемая и подхлестываемая средствами массовой информации, достигла точки кипения. И парламент, и общественность сочли бы такой шаг трусостью и умиротворением жестокого деспота.
Предсказывать исход нынешнего конфликта было бы весьма неосмотрительно. Однако противники и их союзники должны считаться с перспективой непредвиденных результатов. И один из них заключается в том, что в итоге проиграют обе стороны, а победу одержат дремлющие пруссы. Ведущим кандидатом в мире на эту роль на данный момент представляется Китай. На роль же Османского Халифата в европейско-ближневосточной сфере словом и делом больше всех претендует Турция при Эрдогане. Эта высокомилитаризованная держава парадоксальным образом отсутствует в оценке угроз американской разведки за 2024 год, хотя ее войска дислоцированы на Кипре, в Сирии, Ираке, Ливии, Боснии, Косово и Азербайджане, — а в Германии и на Балканах действует обширная сеть политизированных мечетей и культурных ассоциаций. Возможно, это очередная оплошность разведки, о которой мы в ближайшие годы горько пожалеем. Европейцы не должны упускать из виду Турцию и ее неоосманские замашки, покуда Вашингтон и Москва вязнут в трясине конфронтации, истощая друг друга.
Автор статьи: Джон Эйбнер (John Eibner)
Автор статьи: Джон Эйбнер (John Eibner)
