Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Несмотря на все усилия политиков, основная масса европейцев не воспринимает всерьез так называемую российскую угрозу, сказал в интервью Neue Zürcher Zeitung политический философ Кэмерон Абади. Например, в Германии и тем более в Австрии люди совершенно в это не верят.
Андреас Эрнст (Andreas Ernst)
Хотя военная угроза растет, лишь небольшая часть европейцев готова сражаться. Политический философ и редактор Кэмерон Абади объясняет, почему.
– Господин Абади, у нас обоих есть сыновья. Учитывая ситуацию в мире, должны ли мы мотивировать их пройти военную службу и в случае необходимости сражаться?
– Я бы солгал, если бы сказал, что не задумывался о том, придется ли моему сыну когда-нибудь идти в армию. Мы живем в Германии, где военная служба пока не является обязательной. Но я вполне могу допустить, что такая служба будет введена. У меня много отцовских обязанностей. Убеждать сына пойти на военную службу вряд ли является одной из них.
– К тому же это было бы нелегко. Опросы в Европе показывают, что за последние десять лет готовность защищать свою страну снизилась, хотя политики говорят о растущей угрозе.
– Эта угроза беспокоит в первую очередь политиков. Они говорят, что ситуация с безопасностью требует обеспечения национальной обороны. Однако многие граждане этого не понимают. Они видят, что Украина находится под ударом, но это не их страна. Есть существенная разница между тем, когда нация видит прямую угрозу и ставит вопрос о защите границ своего государства, и тем, когда война кажется чем-то далеким. В Германии идея национальной обороны формировалась в основном в годы холодной войны.
– Однако во время войны в Афганистане двадцать лет назад министр обороны выступил с лозунгом: "Германия защищает себя на Гиндукуше". Не становится ли сегодня очевидным, что Европа защищает себя на Украине?
– Людей не убеждает лозунг, что Европа защищает себя на Украине. Тогда цитата про Гиндукуш тоже не сработала. И не только потому, что боевые действия ведутся где-то далеко. Со времен Второй мировой войны в Германии широко распространено скептическое отношение ко всему военному. Сформирована политическая культура, которая ставит под сомнение идею сражаться за нацию – и тем более допустимость принуждения к этому.
– Вы говорите о "постгероическом обществе", в котором воинский героизм не пользуется особым престижем. Это вполне устраивает поколение Z (так называемые зумеры, родившиеся с середины 90-х до начала 2010-х, – прим. ИноСМИ), достигшее призывного возраста. Они делают ставку на личную автономию, скептически относятся к авторитетам и полагаются на универсалистские ценности. Но если эти самые ценности оказываются под угрозой, разве мы не должны быть готовы к борьбе?
– На данный момент мы готовы только выделять больше денег на вооруженные силы. Но этого недостаточно. Кто-то должен управлять системами вооружения, кто-то должен сражаться и рисковать быть раненым или погибнуть.
– Как изменить культуру, чтобы добиться нового отношения?
– Вполне возможно, что прямая угроза вызывает "пробуждение". Мы видели это на Украине. Но вопрос, конечно, в том, не будет ли слишком поздно, когда мы начнем набирать и обучать новобранцев. Что касается Германии, то мне кажется немаловажным, что скептицизм или даже неприятие всего военного не ограничивается молодым поколением. Эта идея уходит корнями в историю холодной войны. Хотя в то время у Германии была большая армия, было распространено мнение, что ее никогда не используют. Считалось, что если бы дело дошло до войны, то наступил бы апокалипсис — уничтожение человечества ядерными бомбами. Ответом на это стал немецкий пацифизм.
– Пацифизм или страх перед концом света?
– Это две стороны одной медали. Идея о том, что война обязательно приведет к ядерной катастрофе, казалось, делала бундесвер излишним, а пацифизм — рациональным выбором.
– В Финляндии, да и в Скандинавских странах, стремление к самообороне выражено гораздо сильнее.
– То же самое можно сказать и о Польше. Это зависит от исторического опыта и связанных с ним социальных нарративов. В Северной и Восточной Европе угроза со стороны России и обеспечение военной безопасности формируют нечто вроде фундамента общества (интересно, какую "угрозу" со стороны России ощущают, например, норвежцы или шведы? Довод явно притянут за уши, – прим. ИноСМИ). Совсем иначе обстоит дело в Германии, где военнослужащих воспринимают примерно так же, как водителей автобусов или полицейских. Они выполняют необходимую общественную задачу, но не пользуются особым престижем. Задача политической элиты — рассказать об особой роли военных, а также показать армию общественности.
– Чтобы сделать военную службу привлекательной, образу и роли военнослужащего нужно придать более высокий статус?
– Да, и в Германии существуют не только культурные, но и юридические препятствия. Например, в некоторых федеральных землях бундесверу запрещено вести подготовку к вербовке среди школьников. Если обязательная служба будет восстановлена, то такие юридические препятствия следует устранить.
– Наблюдается ли в немецком обществе что-то вроде ментального поворота?
– Если и наблюдается, то это очень медленный процесс. Борис Писториус попытался его ускорить. Он потребовал, чтобы бундесвер стал "пригодным для войны". Многих в Германии это поразило. Это неудивительно. Участие в войне в Афганистане никогда не называли военной миссией, хотя немецкие солдаты там убивали и гибли сами. Солдаты должны были оправдывать свое участие в войне с моральной точки зрения, они не могли его преподнести просто как выполнение долга. В этом отношении мало что изменилось. Отсюда и шок, вызванный использованием Писториусом слов "пригодный для войны".
– Необходимый шок.
– Не уверен. Может быть, лучше пройти этот процесс шаг за шагом и для начала объяснить необходимость национальной обороны.
– Но армия не сможет защитить страну, если она не пригодна для войны.
– Разумеется. Но уже тот факт, что мы говорим о национальной обороне в Германии, — шаг вперед. На протяжении многих десятилетий этот термин даже не существовал.
– Уместен ли он сегодня? Будет ли считаться национальной обороной, например, если немецкие или французские солдаты придут на помощь прибалтам при чрезвычайной ситуации с русскими?
– Это стало бы примером союзнических действий. Солдаты не должны в индивидуальном порядке искать ответ на вопрос, зачем они воюют, если это не защита своей страны. Армия — это инструмент демократического государства. Но чтобы это работало, необходимо соблюдать определенные культурные требования: военнослужащие должны иметь определенный престиж, они должны пользоваться уважением в обществе. Только тогда они согласятся выполнять свою задачу, в том числе рисковать погибнуть. В США, откуда я родом, связь между военными и обществом гораздо теснее, чем в Германии. Но и общество там более боевое, ему ближе армейские ценности и культура. Возможно, это цена, которую придется заплатить европейским странам, чтобы стать готовыми к войне.
– Вы организовали в Вене семинар о возможных путях улучшения отношения немцев к армии. На что вы обратили внимание во время дискуссий?
– Два аспекта. Во-первых, мне показалось интересным мнение, что Германия могла бы уберечь себя от усилий и культурной перестройки, необходимых для обязательной военной службы. Например, если бы у Германии появилось ядерное оружие. Эта идея навеяна опытом холодной войны: ядерное оружие предотвращает конвенциональную войну. Дескать, если оно у нас будет, нам не понадобится армия по призыву.
– То есть культурная проблема решается технологически?
– Да, но только на первый взгляд. Ведь ядерное сдерживание работает только при наличии твердой воли к его применению. Следовательно, нужна культура готовности к применению ядерных бомб. А это трудно представить в Германии.
– И второй аспект?
– Австрия смотрит на мир совершенно иначе, чем Германия. Австрийцы очень гордятся своим нейтралитетом, и я до сих пор пытаюсь понять, почему австрийцы не чувствуют угрозы. Они словно находятся на защищенном острове благодаря своему нейтралитету. В отличие от Германии, в Австрии почти не предпринимаются попытки повысить обороноспособность. Из-за обязательной службы военные в Австрии имеют более выраженное социальное присутствие, чем в Германии. Но к ней не относятся особенно серьезно, как и к рискам. В противном случае пришлось бы быстро искать союзников, но нейтралитет этого не позволяет.
– И поэтому удобнее считать, что реальной угрозы нет?
– Возможно, да. Но должен признаться, я не до конца понимаю ситуацию в Австрии.
Кэмерон Абади — политический философ, заместитель редактора журнала Foreign Policy.
16
Немцы! Если Вам снова не терпится развязать с нами войну, потерять ранеными и убитыми большинство взрослых мужчин, утратить остатки Вашего суверенитета, и появились "лишние" территории - добро пожаловать! Посмотрел на постановочное фото к статье, и захотелось перефразировать Высоцкого - "Им даже не надо крестов на могилы, сойдут и на танках кресты...".
14
"Но должен признаться, я не до конца понимаю ситуацию в Австрии." - Какого беса тогда ты лезешь с советами? Русские могли контролировать Австрию после второй мировой войны, но ушли. Русские сами ушли из Германии спустя 55 лет после разгрома нацистов. Зачем русским угрожать этим странам сейчас? Сиди за большой лужей и не вякай, если не в теме.
